— Кто-то там есть, — сказал он, невольно убавляя шаг. — Может, просто сторож?

    — Вперёд, чего там! — воскликнул Витька. — Кто же ещё: факт, сторож!

    На цыпочках юркнули внутрь. Налево, в конце коридора, учительская. Подошли не дыша, замерли. Дверь была закрыта, и у Федьки радостно заколотилось сердце: «Учителей никого нет, а открыть школу мало ли кто мог. Может, сторож, может, истопник». Он ухватился за ручку, что есть силы дернул на себя... и отлетел назад вместе с распахнувшейся дверью. «Всё пропало!» — только и успела мелькнуть страшная мысль. А в дверях уже появилась знакомая тощая фигура Чичи. Федька побледнел, отступив. Витька тоже невольно попятился.

    Чича — завуч школы. Ребята прозвали его так за мальчишеский бобрик на голове и за маленькие круглые очки в железной оправе на остром носу. Он и впрямь был похож на задиристого воробья: бобрик всегда торчал вихром, и Чича часто, по привычке, накручивал его длинными нервными пальцами, повторяя при этом своё знаменитое «Ясно?».

    — А-а-а! — удивлённо протянул завуч, увидев ребят и словно бы обрадовавшись их появлению. — Ну-ну, чего же вы встали? Милости прошу, заходите. Ясно?

    Был он в стоптанных подшитых валенках, худая длинная шея замотана пёстрым шарфом, хотя стояло ещё тепло — сентябрь выдался солнечным, тихим. Небритое лицо казалось больным и очень усталым. Он выглядел очень старым.

    — Садитесь вот сюда. — Чича захлопнул дверь, указав на диван, снял очки и стал протирать их кончиком шарфа. Он словно бы застеснялся своего необычного, несколько запущенного, не учительского вида, застегнул пиджак, одернул слегка. — Не забываете, значит, школу? Даже в такое время? Похвально, очень похвально! Я вот тоже захожу иногда. Привычка. Ясно?

    Ребята уселись на кожаный учительский диван, с опаской косясь на грозного завуча.

    — Ну-с, Ребров Федор. Из шестого «А», если не ошибаюсь? — Чича положил руку на плечо Федьке: — Хорошо тебя помню: с шумным характером парень. Что же будем делать, Ребров? — И стал медленными шагами ходить по кабинету, от двери до окна с наклеенными на стёкла бумажными крестовинами. — Что будем делать, ребята, я вас обоих спрашиваю, ясно? Школа наша на Урале, а мы вот здесь сидим сложа руки. Немец-то к Москве идёт.

    — Не пустят фрицев к Москве, — осторожно вставил Федька, — разобьют.

    — Разобьют, Сидор Матвеевич, — подтвердил и Витька.

    — Сложное положение, — произнёс Чича, словно не слыша их. — Я слишком стар для войны, вы слишком молоды. Что же нам делать — вот вопрос.

    У Федьки посветлело на душе. «Какая уж тут геометрия», — подумал он. Чича ему даже нравился сейчас, казался куда добрее, чем тогда, когда ещё учились, до войны. Он набрался храбрости и в тон ему бухнул:

    — Геометрию пересдать надо, Сидор Матвеевич. «Хвост» остался с весны. — Федька осмелел, решился на такое ещё и потому, что Чича преподавал географию. Ох, как же он рассказывал про моря, океаны, путешествия — заслушаешься. «Не станет же он, — подумал, — чужой предмет принимать. Зачем это ему? Да, может, он и не помнит этой самой геометрии — позабыл. Небось с тех пор, как сам учил её, и не помнит ничего...»

    — Ха! — удивлённо, даже как-то весело вскрикнул Чича. — Ну и ну!.. Геометрию, значит? М-да... Вы что же, оба будете сдавать?

    — Сдавать Федька будет, — пояснил Витька.

    — Так, так... А вот тебя почти не помню. Выходит, дисциплинированным был, а? Вот Реброва знаю. А тебя... — Чича, напрягая память, не отводил глаз от Витькиного лица. — Из шестого «В»? Софьи Аркадьевны?! — воскликнул он вдруг, обрадовавшись. — Шестаков! Так ведь? Ну что ж, Шестаков, примем у него геометрию, а? — Федька похолодел, сжался под его взглядом. — Примем, примем... — Чича опять зашагал вдоль кабинета. — Пускай немцы идут к Москве, чёрт с ними! Пускай шлют на нас сотни самолётов каждую ночь! Геометрия всегда наукой останется, её не разбомбишь. Где твой табель, Ребров?

    — Здесь должен быть, в школе, — промямлил Федька, с отчаянием взглянув на Витьку, потом на дверь. «Драпануть бы из этого плена. Вот влип!»

    — Так, так... Медиана, высота равнобедренного треугольника... Бои, жестокие бои на подступах к Москве... Сотни самолётов, подумать только!.. Ребров, Ребров... И все до одного бомбы тащат, проклятые. — Чича перебирал в столе бумаги, согнувшись над ящиком, сильно кашлял в серый платок. — Наверно, со школой все документы уехали, вот беда... Нет, вот он, твой табель. Ребров Федор. Ясно? Правильно: геометрия не сдана. Что же ты, дружок, подкачал весной? Небось что и знал — всё перезабыл? — Федька с трудом сглотнул комок, завороженно следил за руками завуча. — Ого! — вдруг воскликнул Чича. — Да ты, оказывается, не в гордом одиночестве. Ещё двое геометрию не жалуют: Фролов — шестой «А», Никитин — шестой «Б». Так, со школой не эвакуировались, значит, здесь могут быть. Знаешь их, Ребров?

    — Знаю, Сидор Матвеевич! — Федька вскочил: мелькнула смутная надежда на спасение.

    — Превосходно! — Чича быстро набросал записки на блокноте, вырвал листки, протянул Федьке: — Здесь их адреса и приглашение прибыть на переэкзаменовку. Шестаков, помоги ему справиться с заданием: разыщите ребят и все вместе сюда.

    — Сегодня?

    — В два часа всем быть здесь. Другого такого дня может и не быть — вот в чём дело, ребята. Я подожду вас, ясно?

    — Ясно, Сидор Матвеевич! — Федька первым вылетел за дверь, радуясь, что всё пока так благополучно обошлось, что теперь будет пересдавать не один, а приведёт с собой ещё Фролова и Никитина.

    Они шли торопливо по школьному коридору, и на полу, на тонком налёте пыли, печатались их следы. В стене торчали намертво загнанные костыли — когда-то на них висели картины Шишкина и Айвазовского, а теперь всё было голым, запущенным, и оттого школа казалась осиротевшей. Даже не верилось, что не так уж давно коридоры эти, и лестницы, и двор — всё здесь было наполнено звенящими, беззаботными, счастливыми голосами. А теперь вот поселилась мертвая, пыльная тишина, и хочется поскорее пробежать коридором, оставить её за спиной, очутиться на улице.