Тури-хан возлежал на пестром шерстяном с золотой ниткой ковре, облокотившись на бухарские шелковые подушки. Он думал, и никто не осмеливался в эти минуты ему мешать. Покой хана свят!

Высокий, потемневший от времени бронзовый треножник слабо курился, наполняя воздух в шатре запахом благовоний; хан считал, что этот запах проясняет ум.

Второй год ходят по степи слухи о новом походе на Запад, где живет множество богатых народов. Священный Правитель, Повелитель Вселенной Чингис-хан, умирая, отдал указ — исполнить его надлежало улусу (Улус родоплеменное объединение со своей территорией, подвластное хану.) Джучи, его старшего сына — завоевать для Каракорума, столицы монголов, земли северных стран.

Только наедине с самим собой Тури-хан может быть откровенным — твои мысли тебя не предадут. Не так он воевал бы, не так!

Превозносили полководцев Повелителя — Субедея и Джебе — свирепые псы, багатуры (Багатур (монг.) — человек-герой.), а что вышло на деле? Начали давить урусов — надо было закончить дело. Отложили поход "до лучших времен"! А за это время поверженные придут в себя, окрепнут, поднимутся пойди тогда, возьми их! Больше десяти лет прошло.

Царевичей-чингизидов двенадцать, и каждый мнит себя самым достойным.

Тури-хану все равно, кто из них возглавит объявленный поход. Поскорее бы состоялся. Он был всем сердцем за то, чтобы земли великого кагана (Каган — глава государства у древних тюркских народов.) простирались от края и до края. Пусть только среди них песчинкой в пустыне будут и земли самого Тури-хана. Он хочет-то от предстоящего похода всего ничего: ещё несколько таких песчинок.

Ветер упругими пальцами перебирал плотную ткань шатра, шуршал кустиками «перекати-поля», донес издалека заунывный крик шамана. Звякнул уздечкой привязанный у шатра конь арабских кровей. Коротко вскрикнула женщина — скорее всего, рабыня, попавшая под горячую руку старшей жены хана.

Светлейший не обращал внимания на звуки. Не его дело — слушать. Для этого есть преданные нукеры (Нукер — дружинник на службе у хана.), которых хан отбирал для себя не менее тщательно, чем коней.

Хороший конь в трудную минуту не подведет. То же можно сказать о верном человеке.

Здесь же, в ханском шатре, но поближе к выходу, сидел на пятках Аваджи — любимый нукер Тури-хана. С таким же бесстрастным как у хозяина лицом, но в отличие от того слышавший и слушающий все самые тихие звуки. Не хлопнет ли в ладоши хозяин, чтобы послать его куда-нибудь с поручением? Не захочет ли поесть? Выпить освежающий напиток? Призвать кого-нибудь из своих наложниц?

Мимолетный взгляд на Аваджи, и Тури-хан вспомнил ещё об одном, что тревожило его, кроме приращения земель, — его джигиты. Застаивались без дела! Лучшие из лучших! В ожидании большого похода они рыскали по степи и, не без того, нарушали чужие границы. Волки должны есть свежее мясо!

Его багатуры прихватывали коней из многочисленных кипчакских (Кипчаки — кочевые племена; по-русски — половцы.) табунов, привозили красивых женщин из приграничных земель — хан не корил их за это. Тем более, что из каждой добычи он имел свою часть. Большую часть! Даром, что ли, он их кормит и поит…

Знали верные нукеры, что любит ещё нестарый, крепкий их владыка, и наперебой старались ему в том угодить.

Привозили маленьких китаянок с набеленными мазями и рисовой пудрой лицами. Загорелых булгарок. Румяных, сдобных урусских девок — крикливых и драчливых.

Много красивых женщин прошло перед Тури-ханом, четырех из них он сделал своими женами, а все ждал чего-то, тосковал о той, которую так и не увидел. Он любил в женщине покорность, но покорность не рабыни, а любящей женщины, которая на все пойдет ради своего господина!

"Повелитель степей" — так прозвали Тури-хана, завидуя количеству принадлежащих ему земель и верному, умелому его войску. Другие завидовали, а сам хан считал себя несчастным. Напрасно старались утолить его тоску верные нукеры. Высматривали, выслеживали, привозили пред светлые очи одну пленницу красивее другой — молчало высохшее под горячими ветрами сердце.

Больше всех мечтал угодить ему нукер Аваджи. В благодарность за то, что хан для него сделал. Возвысил. Поднял из грязи. Дал под начало сотню отборных тургаудов (Тургауд — телохранитель.). Теперь мало кто вспоминал, что когда-то Аваджи был нищим табунщиком, который день за днем гонял по бескрайней степи табуны лошадей богача Котлыбая. он был и мусульманином.

Коран учит: не укради! Но Аваджи крал. Хозяин доверял ему продавать своих лошадей, и табунщик пользовался любой возможностью, чтобы прибрать к рукам один-другой золотой.

Котлыбай об этом не догадывался, потому что Аваджи никогда не переступал за край, не брал лишнего. Порой, по мнению хозяина, он продавал лошадей очень даже выгодно.

Деньги Котлыбаю нужны были всегда.

Деньги нужны всем, но Котлыбай был игроком. Дни и ночи он мог играть в кости с такими же одержимыми, как и сам. Лошади достались ему в наследство, которое этот богач потихоньку проигрывал. Когда табунщик в очередной раз высыпал перед ним горсть золотых монет, хан жмурился от удовольствия и обещал верному слуге достойную награду — хорошего коня.

Это только говорят — неисчислимые стада. Аваджи всегда знал число лошадей и не мог не видеть, как оно постепенно уменьшается. Котлыбай считал, что вечно будет богатым. Аваджи знал — его разорение не за горами. Наверное, в этот момент он мог прибрать к рукам куда больше, чем одну-две золотые монеты со стоимости лошади, но и такой способ обогащения стал табунщика тяготить.

Он понимал, что просто так Котлыбай его не отпустит, потому решил позаботиться о себе сам. В один прекрасный день Аваджи смог очень выгодно продать коня хана… самому себе! И до поры до времени спрятать покупку у своего единственного друга Хасыра — тот как раз кочевал по степи с отарой овец. От Котлыбая ушел Аваджи месяц спустя, сказавшись больным, о чем в последнее время он умело внушал своим товарищам.

Аваджи не пришлось терзаться муками совести ещё и потому, что при расчете Котлыбай начисто забыл о своем обещании насчет коня. Забыл или не захотел вспомнить? Уже не имело значения.

Теперь у него был крепкий выносливый конь и старая, но хорошей закалки сабля давно умершего отца.

Служить у Тури-хана Аваджи понравилось. Со временем старую саблю он поменял на достойный ханского нукера дамасский клинок, а саблю единственную память об отце — повесил на ковре в юрте. У него теперь была своя юрта. Небогатая пока, но Аллах награждает достойных и смелых. Аваджи был уверен, что, служа честно хану, он, в конце концов, добудет себе все, чего достоин!

Серый в яблоках конь — подарок князя Всеволода молодой жене, нес княгиню Анастасию по степи, заросшей ковылем. Легкий предутренний ветерок шевелил серебристо-серую пушистую траву, будто гриву неведомого великана, прилегшего отдохнуть, да так намертво и вросшего в землю.

К светлеющему голубому небу снизу, из-за горизонта проглянули первые лучи солнца, подцвечивая легковесные белые облачка нежным розовым цветом.

Дружина выехала из ворот Лебедяни, когда ещё рассвет только трогал края темного ночного покрова, и утренняя свежесть заставляла поднятых с постели витязей ежиться от проникающего, холодного дыхания весенней, ещё не прогретой солнцем земли.

Князь до последнего момента надеялся, что молодая княгиня, полночи уговаривавшая взять её с собой в поездку к приграничным окраинам Руси, к утру передумает. А то, уставши от жарких ласк мужа, заспится, да и останется.

Понятное дело, Анастасия не проспала, а поднялась раньше Всеволода, и когда он ещё потягивался на брачном ложе, она уже хлопотала вместе с разбуженной ею же нянькой, чтобы собрать им в дорогу еды. Складывала в сумку пироги с визигой да свежатиной, янтарную, провяленную на солнце севрюгу, окорок, на яблочных поленьях прокопченный… Да мало ли ещё чего предстояло под её присмотром уложить в дорожные торбы!