Нукеры Аваджи, во всем беря пример со своего юз-баши, стали платить не только ей, но и девкам. Рабыням! Тем, что принадлежали ей целиком и не должны были иметь ничего собственного.

Она отвлеклась на желтую юрту и чуть не пропустила самого главного. Теперь ей нужно было заманить к себе мужа. Хотя бы на одну ночь.

К сожалению, нынче это зависит лишь от гадины-Айсылу, но Эталмас знала, чем подкупить дурочку пятую жену!

Курень Тури-хана примерно раз в три месяца переходил с одного участка степи на другой. Лошади и верблюды съедали окрест всю траву. А то, что могло пойти на растопку костров, тоже дочиста собиралось обитателями этого передвижного города.

Кроме хана и его тургаудов, их жен и наложниц, многочисленных рабов и ремесленников, которые тоже были несвободны, так как вывозились нукерами из побежденных стран, здесь жили и сами нукеры — джигиты войска хана.

Лишь только курень обустраивался на новом месте, как они тотчас начинали рыскать по округе в поисках добычи, и, опустошив близлежащие селения, вынуждены были в своих набегах забираться все дальше и дальше.

Время среди колючих трав, пыли и песка текло медленно, но неумолимо.

Уже пятый месяц была Анастасия женой Аваджи. Она попросила мужа раздобыть для неё один-два русских сарафана, что любящий муж не замедлил исполнить.

Привычная одежда надежно скрывала от любопытных взглядов её изменившуюся фигуру. Помогало этому и длинное шелковое покрывало, которое носили восточные женщины.

О том, что жена сотника беременна, знали немногие. Рабыня, которая в первый день купала Анастасию и, бог знает как, догадалась об этом, вторая жена хана, которой рабыня это сообщила, и сам хан.

Аваджи это нисколько не беспокоило, но Анастасия считала: вовсе ни к чему нукерам знать о том, что жена сотника носит чужого ребенка. Не хотела, чтобы смеялись над ним. Даже втихомолку.

Чем больше Анастасия узнавала своего мужа, тем больше проникалась к нему какой-то отчаянной, мучительной любовью. Мучительной от того, что она вдруг осознала: видения посылаются ей недаром. К тому же она стала порой слышать внутри себя голос, повторявший время от времени: "Недолгим будет твое счастье, Настенька, ох, недолгим!"

"Сгинь!" — беззвучно шептала она, если голос начинал звучать в ночи, заставляя её просыпаться с бьющимся сердцем. Она потихоньку мелко крестилась, забывая о новой вере. Сердце её так и не приняло эту веру.

Она не понимала, за что судьба брала её в такой жестокий оборот, словно нарочно до шестнадцати лет продержав в неге и любви, чтобы потом лишать раз за разом самого дорогого и любимого.

Наверное, от отчаяния она стала шептать ею же придуманные заклинания: "Ты не погибнешь, Аваджи! Ты будешь жить долго-долго. Я рожу тебе дочку. Потом сына. И ещё столько сыновей, сколько захочешь!"

Почему именно дочь она хотела родить от Аваджи первой? Может, чтобы таким образом покрепче успеть привязать его к сыну Всеволода? Ведь любовь к сыну и к дочери у мужчин неодинакова.

Она не любила, когда Аваджи уезжал куда-нибудь надолго. Ей казалось, когда она рядом, Аваджи в безопасности от сил зла. Ведь в это время она защищает его своими ночными наговорами, своей любовью. Вдалеке же от неё он беззащитен.

Аваджи тоже беспокоился о жене, зная, что в самое ближайшее время он с тремя тысячами джигитов Тури-хана выступит в составе монгольского войска на Ходжент, посмевший отчаянно сопротивляться завоевателям.

— Голубка моя, — говорил он, нежно поглаживая её живот, — я куплю у хана служанку для тебя.

— Не покидай меня, супруг мой, — плакала Анастасия. — Я могу обойтись без служанки, но как я обойдусь без тебя?!

— Ты же знаешь, — строго укорял он, — я — воин и не могу отказаться от похода, в который пойдет и тот, кто сделал для меня столько хорошего.

— Тури-хан тоже поедет? — удивилась Анастасия.

— Старый барс решил как следует размять свои кости, — посмеивался Аваджи.

Анастасия успокаивала себя тем, что Ходжент и Лебедянь находятся слишком далеко друг от друга. Вчера по её просьбе Аваджи нарисовал палочкой на песке, где находится Ходжент, а где Киев. К сожалению, о таком городе, как Лебедянь, он прежде даже не слыхал. Значит, в этот поход не могло состояться то самое сражение, которое Анастасия видела в своем сне.

— Выкупи у хана Заиру, — попросила она.

— Заиру? — возмутился он. — Ту, что живет в желтой юрте? Чтобы она развлекала тебя разговорами о мужчинах без числа, которые пользовались ею?!

Впервые Анастасия видела мужа по-настоящему разгневанным, и впервые она не уступила ему, не поддалась страху перед последствиями своего заступничества, а только поинтересовалась:

— Разве меня не могли поместить в ту самую желтую юрту? Или Заира сама пожелала спать с твоими нукерами? Как ты можешь презирать женщину за то, что в грязь её бросила жестокая судьба?!

Аваджи тоже не ожидал от своей спокойной кроткой жены такого отпора и понял, почему древний мудрец говорил о том, что познать нрав женщины до конца невозможно. Два чувства боролись в нем: желание оградить Анастасию от порока и нечистых в делах и помыслах людей и справедливость, ему присущая. Он был согласен с женой, что Заира попала в желтую юрту не по своей воле.

Но как объяснить этой глупышке, что пребывание в таком месте для любой женщины все равно что клеймо, выжигаемое на шкуре животного: не зарастет, не смоется!

— Хорошо, — медленно произнес он, — я поговорю с ханом о Заире.

Тури-хан согласился с Аваджи — при женщине, особенно рожающей в первый раз, должна быть рядом служанка. И опять удивился выбору нукера. Заира? Что-то в последнее время юз-баши стал беспокоить его своими неожиданными и странными поступками. А все, чего хан не понимал, он отвергал.

Заира. Никто никогда так и не узнал, почему отослал её от себя Тури-хан. Хорошо, что дикая булгарка умела держать язык за зубами, иначе в один прекрасный день дуру-девку тихонько удавили бы шелковым шнурком…

Происшедшее казалось таким нелепым, что Тури-хан постеснялся бы рассказать о нем даже своим друзьям.

Он до сих пор помнил тот день до мелочей. Булгарка стояла перед ним, смотрела смело в глаза и дерзко кривила губы. Когда он стал срывать с неё одежду, девушка не вздрогнула, не испугалась, а была спокойной и холодной, как каменный идол с гор Тибета.

Он стал раздеваться сам, и тут она увидела его напрягшееся орудие. Посмотрела… и стала хохотать, как стая гиен. Она корчилась, хваталась за живот, показывала на него пальцем…

Тури-хан влепил ей пощечину, но девка все никак не могла угомониться. Светлейший почувствовал, как, к собственному стыду, его покинуло желание. Напрочь. Одевшись, он вызвал к себе нукера Аслана и приказал:

— Забери её отсюда и делай с ней все, что хочешь! Хоть убей, невелика будет потеря.

На другой день к нему пришел Аслан. Хан покривил душой, говоря, что Аваджи — единственный, кто попросил в жены рабыню, побывавшую в его шатре. До него был Аслан.

Аваджи тогда ещё начинал служить простым нукером, а место любимца при хане как раз и занимал этот могучий спокойный джигит. Тури-хан не думал, что Аслан, суровый воин, может когда-нибудь размякнуть душой под влиянием женских чар. Особенно такой негодной женщины, как Заира. Тогда звали её не так. Как, хан давно забыл. Да и не все ли равно, как зовут рабыню?

Пришел Аслан чуть свет. Сидел на пятках у шатра, ждал, когда хан проснется. Чтобы упасть ему в ноги и сапоги целовать.

— Отдай мне в жены Заиру. Все, что у меня есть, забери. До смерти верным псом твоим буду. Отслужу, себя не жалея!

Не понял, как оказалось, ханской милости. Мало того, что получил на ночь девку нетронутую, тут же захотел большего. Не подумал, что та, кого он просит, владыку оскорбила!.. Уж не рассказала ли она ему, как над ханом потешалась? И не смеялись ли они оба над ним этой ночью?..