«Во имя торжества марксистско-ленинского социализма и в соответствии с методологией научного коммунизма нужно отрицать последовательно все то, что так или иначе есть следствие культа личности» [1. С. 49].
Бурганов отказался от марксизма-ленинизма, от его основных идей, и тем самым утратил право говорить от имени этой идеологии и требовать ее исправления.
Итак, что же у нас вышло в результате этого краткого разбора статьи. А вышло вот что. Мы имеем перед собой человека с немарксистскими и неленинскими взглядами, состоящего непонятно из каких соображений в компартии, который ревизует и подделывает марксизм-ленинизм и научный коммунизм. Этот человек называет себя историком, имеет степень кандидата исторических наук, преподает в высшем учебном заведении. Но он профнепригоден, потому что правил исторического исследования не придерживается и занимается извращением истории Советского Союза, на чем нами был пойман за руку.
Вот в такие «исторические исследования» в конце 80-х годов в СССР верили. Вот таким «историкам» верили на слово.
Можно посмотреть статью экономиста Отто Лациса, за чью широкую спину прятался Бурганов. Историк должен дать объективную оценку историческому развитию Советского Союза, с чем Бурганов не справился. А экономист должен дать объективную оценку экономического развития страны в исторической ретроспективе и объяснить, почему экономическое развитие шло именно так. Лацис статью начинает так:
«Ну вот мы и вернулись к тому, с чего начинали тридцать с лишним лет назад. К проклятым нашим вопросам. Почему мы строили социализм по-сталински? И могли ли иначе его построить? Не праздное любопытство стоит за этим желанием постичь наше прошлое, за ним — тревога о настоящем и будущем, потому что не сведя счетов со сталинщиной, мы не найдем гарантий против ее повторения, не укрепим доверие новых поколений к социализму, не возродим его авторитет в мире. Мы просто не сможем жить без этого» [1.С. 67].
Многообещающее начало. Вообще-то, экономист, взявшийся критиковать экономическую политику Сталина, должен вначале вопрос поставить: что собой представляла экономическая политика Сталина, как она проводилась в жизнь, и к чему она привела. Но и Лацис тоже, как и «историк» Бур-ганов, начинает с социализма.
И потом, с самого начала статьи мы можем сказать, что Лацис не настроен на справедливую критику Сталина. Он сразу заявляет, открытым текстом и не таясь, что намерен сводить счеты со Сталиным! Что это нужно-де для поднятия авторитета социализма во всем мире!
Далее Лацис пишет о том, как Волкогонов сказал «всю правду» про Сталина, и о том, что:
«Только в органах НКВД «более 20 тысяч честных людей пало жертвами этой вакханалии беззакония». Если быть более точным, чем Лацис и процитированный им Волкогонов, то нужно сказать, что в 1937–1938 годах было арестовано и расстреляно 13,4 тысячи человек, а не «более 20 тысяч».
«Вот так: Преступник, бесчеловечности которого нет оправдания. Невозможно придумать худшее: на всех поворотах истории, на каждой ее развилке Сталин избирал для нашего народа путь наибольших издержек и жертв» [1. С. 68].
Мы не удивляемся такой характеристике и не требуем подкрепляющих ее доказательств. Мы прочитали в начале статьи, что Отто Лацис «сводит счеты». Вот, даже слово «преступник» написал с большой буквы.
Лацис спорит с концепцией Игоря Клямкина, изложенной в статье последнего в «Новом мире». Клямкин доказывал, что не было в 30-е годы другого пути построения социализма, чем тот, который был реализован Сталиным. Лацис не соглашается с ним:
«Нет, не удалась и И. Клямкину попытка доказать, что страна наша получила тот путь, какого заслуживала, иного быть не могло. Был иной путь, были сторонники иного пути…
Был иной путь. Почему же он остался только возможностью? Полный ответ на этот очень важный и далеко не академический вопрос потребует немалых трудов, в том числе изучения еще не прочитанных документов. Но некоторые предложения можно высказать уже сейчас. Они связаны с характеристикой не крестьянства, а рабочего класса и его партии, руководства этой партии после Ленина» [1. С. 69].
Странно. Лацис должен был выступить как экономист и раскрыть критически содержание хозяйственной политики Сталина, указать на его ошибки, просчеты и упущения, опыта ради. Но мы видим нечто другое. Лаисис не разбирает экономическую политику, а спорит с публицистом Клямкиным.
Лацис главный упор поставил на характеристику партии и его руководства. Экономическая тема отошла на второй план.
Это обстоятельство нас заставляет усомниться в том, что Отто Лацис выступает с позиции экономиста. Он задается вопросом, почему мы строили социализм по-сталински, почему оказался невозможен другой путь развития, и упор в ответ на эти вопросы ставит в характеристике партии рабочего класса и его руководства. А где же экономика?
Мы это уже где-то видели. Точно такое же положение было у «историка» и липача Бурганова. Разбор его статьи мы начали с подмеченного расхождения между заявкой автора и поставленным вопросом статьи, а дошли до вскрытия его неленинских взглядов и ревизии марксизма-ленинизма.
Статья разбита на ряд главок. Главка первая: «Сталин против Сталина».
Лацис ее начинает с рассуждений о том, как отдельная личность не может перевесить в момент резкого неравновесия общественных сил. Мол, восстание в 1917 году было неизбежным, что бы там ни говорили по этому поводу Каменев и Зиновьев. Иное, говорит он, дело, когда сталкиваются противоборствующие тенденции, вот, например, как было при принятии Брестского мира.
«Состояние не очень устойчивого равновесия — притом не на момент, а на длительный период — создавал неизбежно и план перехода к социализму, названный новой экономической политикой. На десятилетия — вплоть до создания нового рабочего класса — преобладающей в стране оставалась крестьянская масса, отнюдь не сознававшая своей заинтересованности в социалистическом будущем…
Избежать связанных с этим опасностей можно было лишь при полном единстве среди „личностей" — верхнего слоя партии» [1. С. 70].
Странную мысль вывел Лацис. По его утверждению, нэп возник из состояния «не очень устойчивого равновесия». По контексту, имеется, должно быть, в виду равновесие социальных сил. Иначе с чего бы это он стал говорить о рабочем классе. Но вот дальше он говорит, что преобладала на десятилетия крестьянская масса, антисоциалистическая в своей основе. Это противоречие № 1.
Противоречие № 2. Лацис пишет, что избежать можно было только «при полном единстве среди „личностей"». Значит, спастить можно было от натиска крестьянских масс только вмешательством личностей, составляющих руководство партии. Но ведь он раньше говорил, что:
«Отдельная личность мало что может изменить в моменты резкого неравновесия общественных сил, значительного перевеса одной силы» [1. С. 69].
Итак, перевес крестьянства — налицо. Значит, следуя логике Лациса, отдельная личность мало что может изменить, что документально доказано. Тогда при чем же здесь «единство „личностей"»? Как оно может что-то изменить?
Есть еще противоречие № 3. Если крестьянство преобладает, если оно антисоциалистично, если отдельная личность мало что может сделать при перевесе одной социальной силы, то о каком плане перехода к социализму может идти речь?
Избавиться от этих противоречий можно только таким образом. Нужно что-то отбросить. Или невозможность влияния личности, или антисоциалистичность крестьянства, или заявить, что никакого резкого перевеса его над рабочими не было. Что же выбрал Лацис?
«Чтобы понять ленинские взгляды на социалистическое строительство, надо особенно внимательно изучать все, что Ленин писал в эти годы: 1921-1923-й… А вопросы почти всегда сводились в конечном счете к одной главной проблеме. Это была проблема социальной базы революции. Как дожить до того момента, когда сложится мощный слой рабочих? Как избежать перерождения и прочих опасностей? Ведь мелкокрестьянское хозяйство порождает капитализм «ежедневно, ежечасно». А тонкий слой рабочих стал после войны еще тоньше. Кто убережет его от всепроникающего мелкобуржуазного влияния? Ответ был только один: убережет партия. А кто убережет партию?…Два процента — но твердокаменых, с громадным политическим опытом, занявших все ключевые позиции в партии и государстве. Они должны были удержать на рельсах паровоз революции на самом трудном перегоне» [1. С. 71].