Бадди заметил Джона и приветственно улыбнулся, Джон ответил такой же улыбкой. Джимми, уткнувшийся носом в толстый каталог, даже не поднял глаза.

Джон, чувствовавший себя здесь как дома, зашел за прилавок.

– Где отец?

Бадди ткнул большим пальцем через плечо.

– В офисе, наверное. – Он снова занялся покупателем. Джон быстро прошел по проходу номер семь, между высокими полками с фасонными частями медных труб.

Бадди украдкой взглянул на Джимми и пошевелил бровями:

– Сейчас начнется фейерверк.

Джимми оглянулся и увидел Джона, стремительно идущего по проходу номер семь. Он сказал покупателю:

– Подождите минуточку, – и сам тоже нырнул в проход номер семь.

– Джон, – негромко позвал он. Джон старался настроить себя на решительный лад ввиду предстоящего разговора, поэтому остановился и повернулся без всякого удовольствия.

Джимми догнал его и мягко сказал:

– Я понимаю, это не мое дело, но если это как-то поможет...Ваш отец страшно расстраивается по поводу случившегося. Он поговорил только с одним продавцом сегодня утром и с тех пор не выходил из офиса. Понимаете, он страдает. Я не знаю, зачем говорю все это... То есть это не мое дело, но... наверное, я просто хочу попросить вас отнестись к нему снисходительно.

Типичная ситуация. Сколь бы безумные номера ни откалывал Папа, знавшие его люди любили его. Может, просьба Джимми и помогла Джону успокоиться... немного. Он вежливо ответил:

– Хорошо, Джимми. Спасибо.

– И вам спасибо. – Джимми заторопился обратно к клиенту.

Джон снова стал настраивать себя на серьезный разговор. Выйдя из прохода, он остановился и подождал, пока Чак Кейтсман проедет мимо на грохочущем автокаре, транспортируя огромную связку оцинкованных труб на погрузочную платформу. Вероятно, эта машина была ровесницей Джона, но все еще работала, все еще наполняла помещение запахом выхлопных газов.

А там, в дальнем углу огромного складского помещения, находился офис, здание в здании, содержащее несколько комнат, со стенами, сложенными методом сухой кладки и покрашенными в неопределенный серовато-белый цвет. Джон направился к главной двери с табличкой «Офис. Закрывайте за собой двери» и вошел, закрыв за собой дверь.

Бухгалтер Джилл – симпатичная, круглощекая, плотная женщина приветствовала его словами: «Привет, Джон. Он в своем кабинете» – а затем с нескрываемым любопытством проследила за тем, как он проходит к двери с табличкой «Директор».

Дверь была приоткрыта. Джон легко постучал.

– Да, входи, сынок.

Джон обернулся, и Джилл поспешно уткнулась в свои бумаги. Он вошел в кабинет.

Папа сидел за столом, в привычном голубом комбинезоне с вышитым на груди слева своим именем. Стол был завален счетами, заказами и каталогами, но поверх этой груды лежал плеер с наушниками. Когда Джон вошел, Папа убрал плеер в ящик стола. Глаза его были красными от слез.

Джон заметил эмоциональное состояние отца, но он подготовился ко всему.

– Я хотел вывезти тебя перекусить куда-нибудь, но, вероятно...

– Сынок, если ты не против, я попросил Джилл заказать нам несколько сандвичей. Думаю, нам лучше поговорить здесь...

Джон быстро согласился:

– Да, я тоже так считаю.

Не повышая голоса, Папа сказал:

– Джилл, сандвичи уже должны быть готовы.

– 0'кей, Джон, – ответила она.

– И еще подай два кафе, хорошо? Один черный, один с сахаром. Будь добра.

– 0'кей.

Папа встал, чтобы закрыть дверь.

– Она очень любознательная женщина. Он вернулся к столу, поудобней устроился в кресле, потер глаза, потом лицо и печально вздохнул.

– Тяжелое выдалось утро. – Он принужденно улыбнулся и посмотрел на Джона, своим видом выказывая готовность выслушать его со всем вниманием. – Но теперь можешь полностью располагать моим временем, сынок.

Джону надо было принять решение: покончить со всем прямо сейчас, простить Папу, забыть все – или все-таки выложить то, что он пришел выложить.

Это надо было сделать. Он скажет все. Все до последнего слова.

– Послушай, Папа, мне нужно сказать тебе кое-что. Я хочу, чтобы ты выслушал меня, потому что тебе нужно услышать это.

Папа поставил локти на стол, подпер сложенными руками подбородок и устремил взгляд на сына. Он приготовился слушать.

Джон мог бы отступить. Отец, и так глубоко подавленный, едва ли нуждался в новых упреках, но Джона переполнял гнев, которому он хотел дать выход, гнев, который он долго копил в душе. Этот гнев придал ему сил и побудил к действию.

– Вчера вечером я видел тебя по телевизору. Несколько раз. События получили очень подробное освещение. Папа кивнул.

– Я видел тебя даже во время моей собственной программы: ты стоял над толпой и громко поносил губернатора, словно какой-то подстрекатель толпы. Потом я видел, как ты ввязался в драку – настоящее бесчинство, угрожавшее здоровью нашего репортера, – и драка продолжалась до тех пор, пока не приехали полицейские и не утащили тебя и твоих друзей с площади. А я должен был сидеть перед тысячами телезрителей и рассказывать... рассказывать о том, каким полным идиотом выставляет себя мой отец. Мой собственный отец!

Папа снова кивнул, опуская глаза.

– Я... не просто чувствую себя неловко. Я уязвлен, я унижен, я оскорблен. Я известный человек в городе, общественный деятель, дорожащий своей репутацией, – и моим злейшим врагом, моим главным противником является мой отец, который, похоже, просто не в состоянии вести себя прилично на людях. Я не знаю точно, сколько работников студии в курсе, что ты мой отец. Исполнительный директор программы знает – и ткнула меня носом в это обстоятельство. Я не удивлюсь, если выяснится, что она намеренно снимала тебя, просто из желания задеть меня побольнее. Кроме того, увидев тебя на экране, я так расстроился, что не мог внимательно прочитать сценарий и стал задавать идиотские вопросы. Я выглядел скованно...

Джон остановился и перевел дух. Он еще не все сказал.

– Режиссеры сделали тебя «гвоздем» программы, ты заметил? Просто героем дня. Таким образом, они дали мне пощечину. Могу представить, какие разговоры ведутся сию минуту в отделе новостей. И если кто-то еще не знал о том, что ты мой отец, то теперь уже наверняка знает. Я не представляю, с чем мне придется столкнуться на работе сегодня вечером.

У Джона хватало гнева для того, чтобы продолжать хоть до самой ночи, но не хватало времени. Он перешел к главному.

– Я не знаю, что ты решил, если вообще решил что-нибудь, но мое мнение совершенно однозначно: с такого рода поведением надо кончать. Сейчас же. Кончать раз и навсегда.

Папа кивнул в третий раз, потом осознал, что наступила пауза, и спросил:

– Я могу ответить?

– У тебя есть право голоса.

В этот момент в дверь постучала Джилл.

– Входите, Джилл.

Джилл тихонько вошла в кабинет по непонятной причинена цыпочках. Она так же тихо поставила поднос с сандвичами и кофе на стол и выскользнула из кабинета, закрыв за собой дверь.

Ни один из мужчин не шевельнулся, чтобы взять сандвичи. Да и аппетита никто сейчас не чувствовал.

– Можно я расскажу тебе, что там произошло на самом деле? – спросил Папа.

– Я видел, что там произошло.

Услышав это заявление, Папа поколебался, подумал несколько мгновений, потом сказал:

– Что ж... позволь мне все-таки рассказать тебе, что там произошло на самом деле.

– Хорошо. Рассказывай. Я слушаю. Папа откинулся на спинку кресла и промокнул глаза носовым платком.

– Сынок... я пошел на этот митинг не потому, что питаю к Хираму Слэйтеру личную неприязнь. Я не враг ему. Я только передаю слова предостережения, которые Господь вложил в мое сердце. Я просто должен был сказать ему это. Папа еще несколько мгновений подумал, а потом признал: – Если я и ошибся в чем-то, так только в том, что говорил общими словами. Вероятно, мне следовало быть более конкретным.

Джон не верил своим ушам.

– Папа, тебе вообще не надо было выступать там с речами! Можешь ты это понять или нет?