— Вы считаете, что для порядочного человека допустимо столько лет читать чужие письма без разрешения адресата и к тому же выискивать в них определенную информацию для определенных целей?

Чарнацкий по природе своей был искренний и прямой человек, довольно импульсивный. Но за годы, проведенные в Сибири, научился скрывать свои мысли, эмоции, научился владеть собой. Однако сейчас, после того как свершились такие события в России, он чувствовал, что может позволить себе подобные высказывания.

— Он же эти письма читал не для того, чтобы о своей жене что-то узнать или использовать полученную информацию в корыстных целях! — Петр Поликарпович всем своим видом давал понять, что объясняет вещи, которые и грудному ребенку ясны, а вот поляку, у которого нет своего государства, столь простых вещей, видно, никогда не понять. — Он делал работу, которую ему высшая власть поручила. На службе был… Разве он виноват, что царь, которому он верой и правдой служил, отрекся от престола. И пришли люди, которые перевернули все вверх ногами!

— А я считаю, что ревнивый муж, читающий втайне от жены письма к ней, вызывает меньше презрения, чем подобный исполнительный чиновник-перлюстратор. Это благодаря таким, как он, охранка знала больше, чем должна была знать.

— Я с вами совершенно не согласна! — Таня даже вскочила со стула. — Я вас слушала, Ян Станиславович, и думала, что вы правы, а не папа… Но то, что вы сказали… ведь читать тайком письма близкого человека или его письма к кому-то безнравственно. Этому нет оправдания. Если кого-то любишь, надо доверять. А не пытаться поймать на чем-то, контролировать.

Таня говорила торопясь, и чувствовалось, как ее переполняет возмущение.

— А вы как считаете? — Чарнацкий обратился к молчавшей Ольге.

— Если кого-то любишь…

И умолкла, не закончив фразу, появившийся на ее лице румянец, видимо, должен был заменить слова.

— Вот видите! — Петр Поликарпович был доволен реакцией своих дочек. — Однако же, мы собрались здесь совсем не для того, чтобы спорить. Коль скоро наш дорогой гость пожелал, как мы видим, быть с нами, подавай, Капитолина Павловна, на стол. В атаку!

И потер при этом руки. Чарнацкий, еще спускаясь с лестницы, по ароматному запаху, заполнявшему дом, понял, что ждет его божественная еда. Хозяйка приготовила пельмени! Пельмени он едал в тайге и на пароходах, но они не шли ни в какое сравнение с иркутскими.

Капитолина Павловна вплыла с огромным, окутанным паром блюдом. Она несла его, прижав к животу, заранее радуясь тому удовольствию, какое получат от пельменей гость и домашние.

— Я должен открыть тебе, братец, нашу маленькую тайну: пельмени помогала готовить Ольга. Давай-ка проверим, есть ли у нее кулинарные способности, будет ли муж доволен ею.

Петр Поликарпович делал вид, что старается говорить шепотом и что его слова предназначаются только гостю. Но Ольга засмущалась и отвернулась, потупившись.

— Пан Янек… где вы были, когда вас не было? — неожиданно спросила Таня по-польски, с каким-то вызовом в голосе.

Капитолина Павловна удивленно посмотрела на дочь. «Неужели это реакция на то, что отец старался обратить мое внимание на Ольгу?» — подумал Чарнацкий. Скорее всего, он это сделал ненароком, непроизвольно. Что поделаешь, когда в доме три дочери…

— Долго рассказывать, Таня…

— Потом расскажешь, Ян Станиславович. Ну а теперь за пельмени. Накалывай врага или души, как тебе удобнее, как привык, но атакуй, братец! А то Капитолина Павловна и Ольга Петровна обидятся на нас.

— Капитолина Павловна, нигде я таких пельменей не едал. И уверен, если бы устроили конкурс на лучшие сибирские пельмени от Хабаровска до Омска, вы получили бы первую премию. Я теперь в пельменях хорошо разбираюсь. Только не могу понять, как вы это делаете, что они во рту прямо тают?

— Покойница мать Петра Поликарповича меня научила.

— Нахваливая справедливо Капитолину Павловну и Ольгу Петровну, не забывай, что враг еще не добит… С флангов заходи.

Петр Поликарпович указал на дальний край блюда. Спокойный по своей натуре, он становился воплощением воинственности за трапезой и пускал в ход военную терминологию при весьма мирных действиях за столом. Заглатывая пельмени, он еще несколько сдерживал себя, но, когда подали мясо, которое следовало есть с помощью ножа и вилки, тут уж его ничем нельзя было остановить!

— Ян Станиславович, вы сказали, что теперь разбираетесь в пельменях? — обратилась через стол Ольга.

Какую отвагу бедняжке нужно было проявить, чтобы задать этот вопрос, он это хорошо понимал. Ольга сидела лицом к окну, озаренному заходящим солнцем, лучи его падали прямо на нее. Какая она красивая! Только чуть-чуть грустна.

— Пани Ольга… Я сейчас всем расскажу. — Он решил, что, пожалуй, не стоит обращаться только к ней одной. — Самые вкусные пельмени я ел на Олекме у охотника, полурусского, полутунгуса, из мяса оленя. Осеннего оленя, то есть забитого осенью. Берешь в рот пельмень и чувствуешь благоухание трав, такой от них аромат исходит…

— А мясо убитого по весне оленя плохо пахнет, — поддержала разговор Капитолина Павловна.

— Года два тому назад я плавал по Олекме на комфортабельном пароходе «Алдан» Шнарева Петра Акепсимовича, самого именитого купца в Якутске.

— Шнарев, братец, — лицо известное и в нашем городе. Сам недавно на почте держал в руках поздравительную телеграмму на его имя от французского консула в Иркутске по случаю юбилея фирмы «Наследники А. М. Шнарева». Что ж ты, работал у такого именитого купца и оставил место?!

— А мне интересно все-все про купцов знать, — сказала Таня. — Я даже иногда думаю, а не высмотреть ли мне кого-нибудь из этих пузатых и бородатых, что останавливаются здесь в «Гранд-отеле», обольстить да и выйти замуж, стать купчихой? Буду носить дорогие меха, на каждом пальце по кольцу, буду ездить в Париж и во всякие Европы, заеду и в вашу Варшаву, пан Ян…

Таня, закончив свою тираду, встала и прошлась по комнате с надменной миной, изображая, как тяжело рукам от золотых колец и браслетов. «У нее прямо-таки талант копировать», — подумал Чарнацкий.

— Видишь, братец, мы уже стали совсем цивилизованные, а тут на тебе — революция. Ее и не ждал никто. Пароходы по Лене почту и людей возят, железная дорога через всю Сибирь пролегла. Помню, будто это сейчас было, когда в Иркутск пришел первый поезд. Таня только-только родилась, так что Капитолина Павловна по вполне понятным причинам не могла быть свидетелем столь важного исторического события. А я на тот берег кинулся. Скажу честно, тогда я впервые в жизни паровоз увидел. Наше «Восточное обозрение» написало: «С допотопной Сибирью покончено». На всю жизнь запомнил я эти слова.

Что это хозяин ударился в воспоминания? То ли оттого, что Ян упомянул комфортабельный «Алдан», а может, свисток паровоза навел его на эти размышления?

— А когда первый поезд появился в Иркутске?

— Папочка, не говори! Ян Станиславович хитрый, хочет узнать: когда я родилась. Не говори…

Таня так умоляюще просила, будто для нее действительно весьма важно было скрыть от Чарнацкого год своего рождения.

— Почему, глупышка, нельзя сказать? Вот если б спросили, когда родилась Капитолина Павловна, то без ее ведома я бы слова не вымолвил. Но ты… Егоза ты пока. Ага, значит, ты не желаешь, чтобы наш гость догадывался, что ты совсем еще малышка… Ну, пусть будет по-твоему. — И Петр Поликарпович почесал в голове. — И что получается?.. Ну не оставлять же, Ян Станиславович, несколько этих пельменей, не станешь же ты обижать моих хозяек. Они так старались, особенно Ольга. Молодой человек гвардейского сложения должен есть как следует, это, братец ты мой, весьма импонирует женщинам.

«Петр Поликарпович, похоже, овладел искусством свата, не иначе… Видно, с Ольгой намучился», — решил Чарнацкий.

— Я не обжора, но могу поклясться, что сегодня съел пельменей ровно столько, сколько вся семья Долгих. Это ли не убедительное доказательство того, что я не словом, а делом оценил кулинарное мастерство Капитолины Павловны и Ольги Петровны.