Четвертое, самое сильное «Письмо» адресовано всему ирландскому народу. В нем Свифт еще яростнее обличает беззакония и злоупотребления, допускаемые английским правительством, и еще сильнее взывает к борьбе за независимость. Каждая строка в этом письме – точно выхвачена из самой жизни и звучит, как тетива лука, натянутая страшной саркастической силой… «Ирландия зависит от Англии, – говорит он, – в таком же смысле, как и Англия от Ирландии. Пусть думает кто как хочет, я же, клянусь в этом здесь, как перед Богом, подчиняюсь только своему властелину королю и законам своей страны, но не английскому народу, ни в каком случае. Если бы он поднял восстание и провозгласил претендента, – то я с оружием в руках выступил бы против него и пролил бы последнюю каплю крови своей, защищая Ирландию… Угнетайте нас, если можете, но пока мы будем чувствовать в себе малейшую силу, мы будем свободны… Вы угрожаете, что расплавите свою монету и вольете ее нам в горло… Да, только таким образом, не иначе, вы заставите нас принять ее…»

Борьба достигла кульминационной точки. Правительство признало четвертое письмо преступным и издало прокламацию, в которой предлагало 300 фунтов тому, кто выдаст автора; издатель же немедленно был привлечен к ответственности. Свифт возмутился, отправился к вице-королю и осыпал его упреками за то, что он преследует ни в чем не повинного человека, осмелившегося печатать статьи, полезные для его родины. Издатель, однако, был предан суду, во главе которого находился все тот же Уайтшед. Общественное мнение стояло, конечно, всецело на стороне «суконщика»; поэтому присяжные вынесли оправдательный вердикт. Уайтшед передал дело на рассмотрение нового состава присяжных – результат получился тот же; мало того, присяжные усмотрели в полупенсах Вуда прямой вред, наносимый обществу. Правительство принуждено было сдаться и отменило патент. Свифт торжествовал полную победу, какая выпадает на долю немногих. Он стал кумиром народа. Посыпались адреса от всяких обществ и собраний. Составлялись баллады в его честь и распевались на улицах. В каждой таверне собиралось свое общество для прославления «суконщика»; устраивались митинги, и целые толпы торжественно проходили по улицам, распевая песни, сложенные в честь его. Это было замечательное торжество поборника народных интересов. Когда он возвратился в 1726 году из Англии, его встретили колокольным звоном, пылающими кострами на улицах, и почетная охрана окружила его и сопровождала до места жительства. Города встречали его, как принца. Когда Уолпол заговорил о необходимости арестовать его, то ему ответили, что для этого потребуется отряд в десять тысяч солдат. В одной из своих сатир Свифт жестоко посмеялся над судебным следователем, неким Беттесуортсом. Тот воспылал гневом и, не добившись удовлетворения от Свифта, поклялся отомстить ему при первом удобном случае. Граждане Дублина тотчас же послали депутацию к декану и составили добровольный отряд для охраны его дома. Какую слепую веру питал народ к своему вождю, показывает следующий забавный рассказ Шеридана. Однажды большая толпа собралась наблюдать затмение; декан, любивший всегда пошутить, послал своего слугу объявить, что в силу его приказаний затмение отменяется. Толпа поверила и рассеялась.

Кроме «Писем суконщика», Свифт написал еще несколько трактатов и памфлетов, относящихся к Ирландии, интересами которой ему пришлось жить до конца своей жизни.

Из них отметим как наиболее выдающиеся: «Ответ на статью, озаглавленную: „Записка о бедняках, торговцах и рабочем люде Королевства Ирландии“», «Правила, не приложимые к Ирландии», «Беглый взгляд на положение Ирландии», «Предложение леди носить ткани ирландского изделия»; и особенного внимания заслуживает «Скромное предложение в пользу того, чтоб помешать детям бедных ирландцев быть в тягость своим родителям или своей стране и сделать их полезными для общества». Во всех этих трактатах Свифт проводит взгляды, уже нашедшие себе такое блестящее выражение в «Письмах суконщика»; все они направлены к одной цели, имеют один и тот же девиз, который он предлагает ирландцам написать на своем знамени: «быть независимыми». Свифт-юноша терзался своим унизительным положением и мечтал о личной независимости, – Свифт почти уже на склоне лет терзается не менее мучительно позорным рабством целого несчастного народа и призывает своими страстными речами к борьбе за независимость… Поучительная картина: годы лишь расширили его симпатии… Он мало говорит о программах и практических мероприятиях: он видит, что зло лежит гораздо глубже, что никакие целительные снадобья не помогут, пока народ будет находиться в положении раба, что поэтому необходимо первым делом пробудить в нем дух независимости и любовь к свободе. Беспримерная в летописях истории сила негодования сделала свое дело: она зажгла в сердцах ирландцев то пламя, которое с тех пор не потухало уже никогда… Еще несколько слов – о «Скромном предложении». Основная мысль его ужасна в своей простоте. Ирландцы в 1729 году гибли сотнями от голода. «Что же, – говорит Свифт, – помочь этому горю не так трудно: пусть бедные родители откармливают хорошенько своих грудных детей и продают их, как дичь, на снедь богатым: детское мясо составит прекрасное кушанье.» Затем он подробно и обстоятельно развивает свою мысль, показывая, какие благодетельные результаты воспоследуют для всех от ее осуществления. Он говорит самые чудовищные вещи, но при этом ни один мускул не дрогнет у него на лице, хотя сердце его горит страстным негодованием. Один французский критик принял «Предложение» всерьез и комментировал его как свидетельство ужасного положения Ирландии. Это – одна из самых убийственных сатир, когда-либо написанных. «Могут ли англичане забыть, что лежит на их совести, – говорит Крэк, – пока они будут читать „Скромное предложение“ Свифта?»

Однако даже необычайная слава борца за народные интересы не примирила Свифта со своей судьбой. Он считал свое пребывание в Ирландии ссылкою и постоянно рвался оттуда. В 1726 и 1727 годах промелькнула надежда на возможность возвратиться в Англию и принять снова участие в более широкой политической деятельности. Свифт посетил Лондон, виделся с уолполом, беседовал с ним о делах Ирландии, о церковном вопросе, причем он неизменно оставался прежним горячим защитником англиканской церкви. Свидание не привело ни к чему. Смерть Георга I еще раз оживила его надежды; оппозиция рассчитывала на удаление Уолпола и на свое торжество – при помощи Хоуард, любовницы нового короля Георга II. Однако все эти надежды скоро рухнули: Уолпол остался еще надолго у власти. Это была последняя поездка Свифта в Англию и последняя попытка его вырвать у судьбы то, что он считал принадлежащим себе по праву гения. Но в то время, когда ему пришлось окончательно расстаться с честолюбивыми мыслями о политической карьере, взошла в полном блеске его литературная звезда: в Лондоне вышли анонимно его «Путешествия Гулливера».

Свифт возвратился в Дублин, «чтобы умереть здесь в бешенстве, как отравленная крыса в подполье». Здесь его ожидал еще один роковой удар: Стелла была при смерти. Счастие и несчастие этого удивительного гения, глубина его чувств не поддаются общим меркам… Теперь он остался один, с разбитыми надеждами, вдали от друзей, с мучительным сознанием мало понятного для нас, но глубочайшего несчастия в своей личной жизни и с тяжелым предчувствием ужасного конца, который, точно лавина, медленно, но неуклонно надвигался на него. Глядя однажды на дерево с усохшей верхушкой, он сказал: «Смерть так же поразит прежде всего мою голову». Слова эти оказались до некоторой степени пророческими.