— Но почему?

Кудесник не ответил. Он врубил двигатель, жуткий динозавр взревел и рванулся, обдав меня кисловатым дизельным выхлопом.

Всю обратную дорогу я размышлял над двумя проблемами. Во-первых, что такое Йомалатинтис? Или — кто такой? Слово казалось смутно знакомым, вроде бы я встречал его где-то, не то слышал, не то читал, но вспомнить, хоть убей, не мог. А во-вторых, — и это было, пожалуй, еще загадочнее, — чем я мог приглянуться Кудеснику? Конечно, это тешило мое самолюбие, и не только профессиональное. Но причин я понять не мог. И было похоже, что решить эту загадку мне не удастся никогда.

На въезде в город я поехал не прямо, по Торговой, а свернул направо через посольский квартал. Не то чтобы до дому было ближе, просто контора мне надоела.

Осенило меня утром, когда я допивал кофе. Я поднялся в кабинет и снял с полки томик «Бьярмскринглы». В редкой стране относятся к своему эпосу так, как у нас. Не знаю, в каждом ли испанском доме стоит в книжном шкафу «Песнь о Сиде», всякий ли француз читал «Песнь о Роланде» и у любого ли русского есть «Слово о полку Игореве». Но в Биармии даже в том доме, где не сыщется и намека на библиотеку, Библия и «Бьярмскрингла» обнаружатся неизбежно. Это не чтение — это часть души дома. С этим может сравниться разве что культ «Калевалы» в Финляндии, — не заметить его за время двухмесячной стажировки в полиции Оулу было при всем желании невозможно. Все-таки обмен специалистами — полезная штука… Я потихоньку посасывал кофе и листал книгу. К счастью, у меня академическое юбилейное издание с комментариями, именным, алфавитным и предметным указателями и пространной сопроводительной статьей. Да, точно: слово «Йомалатинтис» дважды встречалось здесь, в конце седьмой и середине девятой рун. Первый раз — в том месте, где рассказывается, как злобный карлик Карьяхойя, страшась гнева Йомалы, бежит на север, «в царство льда и царство мрака», где «во тьме лишь Харра бродит, белый зверь с душою черной». После прекрасного описания полярной ночи следовали строки:

В девятой руне упоминание было еще менее понятным. Там рассказывалось о болезни прекрасной и отважной лунной охотницы Инты. Когда близкие потеряли уже надежду, к ней приходит старуха Ругенгарда, поит волшебным снадобьем и утешает:

Признаться, я ничего не понял. Уж не разыграл ли меня Кудесник? Может, он шутник — вроде Филина? Правда, я ни в коей мере не знаток «Бьярмскринглы». Возможно, я чего-то здесь не вижу. Предостережение-то Кудесника звучало вполне серьезно. Искренне звучало. Впрочем, и хорошая шутка всегда звучит серьезно и искренне. Пожалуй, стоило посоветоваться с кем-то, кто разбирался бы в этих делах получше меня.

По дороге в контору я дал крюку и проехал по Подгорной. Дом, о котором говорил Кудесник, выделялся среди остальных каким-то удивительным чувством собственного достоинства. Он не был ни больше, ни богаче других, но точные пропорции, кровля из медного листа (пластик под медь, конечно, но смотрится!), просторные венецианские окна — все это позволило архитектору добиться поразительного эффекта. Это вам не моя типовуха, у дома обнаружилось свое лицо. Кованая же чугунная решетка, которой был обнесен палисадник, вполне могла быть причислена к произведениям искусства. Конечно, не воронихинская строгость линий, — была здесь какая-то чрезмерная витиеватость и кудреватость, — но я все равно залюбовался. На белой фаянсовой табличке у ворот черными лебедями выгнулись две двойки. Асфальтированная дорожка вела от ворот куда-то за дом — очевидно, гараж был не подземным, а размещался на заднем дворе. Значит, и участок солидный. Оставалось узнать, кому дом принадлежит.

Это я сделал сразу же по приезде в контору. Если верить справочнику, дом принадлежал капитану дальнего плавания Лаэрту Бьярмуле. Фамилия показалась мне знакомой. Где-то я ее уже слышал, причем совсем недавно. Я снял с полки том «Кто есть кто». Да, правильно: капитан Бьярмуле был женат на Инге Бьярмуле, урожденной Хайми, выпускнице Санкт-Петербуржской Консерватории, лауреатке, дипломантке и прочая, и прочая. Это на ее концерт собиралась давеча Магда. Похоже, я опять вытащил пустышку.

Я позвонил в Дорожную полицию. С прошлых лет у меня еще оставались там приятели, и вскоре я уже знал, что «дацунов» модели «кабинет» в столице зарегистрировано четыре. Из них два — цвета «кола». Причем один «дацун» принадлежал как раз капитану Бьярмуле. Правда, синий. Но Кудесник мог ведь и ошибиться — ночью все кошки серы. Хотя июньские ночи в наших широтах светлые, однако в пятницу небо было плотно затянуто тучами, я это хорошо помнил, а фонари — как и положено по сезону — отключены. Во-вторых, кто мешал обладателю второго коричневого «дацуна» приехать в гости к обитателям дома на Подгорной, 22? Правда, владельцем этой машины числился хозяин небольшого спортивного магазинчика на площади Труда, — того самого, где я собирался присмотреть себе ласты. Но что с того? Стоило проверить и такой вариант.

Через полчаса я выяснил два любопытных обстоятельства. Капитан Бьярмуле пересекал в настоящее время Атлантический океан, и возвращения его судна можно было ждать не раньше, чем недели через две. «Дацун» же владельца спортивного магазина вот уже десять дней находился в авторемонтной мастерской. Так что с этой версией приходилось, пожалуй, проститься. Навсегда.

Под конец я сделал еще один звонок — на этот раз на кафедру биармской литературы филфака. Узнав о столь углубленном интересе частного сыщика к реалиям «Бьярмскринглы», доцент кафедры Борис Брумман любезно согласился принять меня в любое время. Сговорились мы на полудне.

— Знаете, — оказал мне Брумман, когда мы уселись в пустом в этот час малом читальном зале университетской библиотеки, — вы меня удивили не тем, что вы частный сыщик, хотя, признаюсь, я о таком в Биармии не слыхивал; и даже не тем, что частный сыщик интересуется «Бьярмскринглой». Но скажите на милость, как вы ухитрились напасть на одно из самых темных мест, которых, кстати, там не так уж много?

— Судьба, — улыбнувшись, развел я руками. Вдаваться в подробности не хотелось. Да и ни к чему было: вопрос явно носил чисто риторический характер.

— Видите ли, темные места и загадочные реалии есть во всяком эпосе. Так, никто не знает, например, что же такое «див» в «Слове о полку Игореве». Читали?

Я кивнул. Правда, это было давно, еще в мальчишеские годы, в пору недолгого, но довольно серьезного увлечения историей. Точнее, собственно, археологией, — я мечтал тогда о лаврах Шлимана, Картера и Гонейма. Естественно, в памяти с тех пор удержалось не так уж много, но сейчас это не имело ни малейшего значения.

— Тогда вы, наверное, помните, — продолжал Брумман, — таинственное существо, которое «кличет връху древа, велит послушати земли незнаеме, Влъзе и Поморию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутороканский блъван». Каких только версий ни выдвигали, чтобы этого самого «дива» объяснить! Это-де и мифическое существо восточных народов, что-то вроде гибрида лешего с вещей птицей. И дьявол, а точнее, пользуясь словами Ипатьевской летописи, «земли дьявола». И традиционный фольклорный леший (опять, видите, леший!), но уже из брянских лесов. И метафорический образ половецкого разведчика. И, наконец, самый обыкновенный удод, симпатичная такая хохлатая птичка. Даже до прирученного реликтового гигантопитека кто-то додумался… Ну, а проще всего — и такова, кстати, общепринятая точка зрения, — объяснять примерно так: «Традиционный фольклорный образ». И Бог с ним, что в фольклоре он больше нигде не встречается, — в русском фольклоре, я имею в виду. Зато все просто и понятно, не правда ли? Вот так же и с «Йомалатинтис» в «Бьярмскрингле». Надеюсь, про богиню Йомалу вам объяснять не надо?