Ладников, расслабившись, откинулся на спинку.

— Значит, каждый имеет право остановить машину, я верно понял? — Риль дохнул в самое ухо Ладникову.

— Да, да, остановите, остановите! — сразу подхватил Мосенин.

«Все! — мелькнуло у Ладникова. — Расплачутся и заставят повернуть назад. Кого только сюда присылают! Народец!..»

Ладников, не отвечая, остановил турбомобиль.

— А теперь, Ладников, брось кривляться и объясни всем, особенно геологу, что ты нас здорово разыграл, — снова заговорил Риль, — что на самом деле мы едем безопасной дорогой, что этот Знак — шутка путников, а обелиски поставили случайно сорвавшимся в пропасть. Что если сейчас и будет программа, то только ради развлечения в долгом пути. В общем все это чепуха, мистификация. И наконец, я тоже знал о розыгрыше. Словом, мы вместе устроили. Извините, пожалуйста. И вы, Гурген, и вы, Мосенин. Извините. Давай, Ладников, признаемся. Хватит.

— Мальчишки! — Гурген чуть не проглотил разжеванный тюбик. — Артисты! Вам что, первое апреля, шуточки? Этим шутят, да? Театр вам, да? Геолога уважаемого довели…

— Как же это так? — Мосенин смотрел растерянно то на спину Ладникова, то на Риля. — А я… Нет, почему довели? — Он сразу взбодрился и стал возражать Гургену. — Я это немного понимал, тут сразу было что-то не то… Потом, знаете ли, лавина есть лавина, мороз есть мороз, горы есть горы, а здесь… Непонятное, невидимое, неслышимое… А вообще почему вы так сделали? — Он повернулся к Рилю. — Это что, проверка? Я не считаю такой способ достойным.

— Я с вами полностью согласен, я ведь извинился. — Риль мягко положил руку на плечо Мосенина.

Ладников, который в самом начале затеянного Рилем разговора чувствовал, что все его сильное тело противно съеживается, а голова уходит в плечи, увидел перед собой теплые и какие-то хитроватые глаза Риля, вмиг все понял и тихо, виновато сказал:

— Простите, ребята. Уж очень скучная дорога. Надо же было что-нибудь… болтать…

Потом он подумал про себя: «Какой же он молодец, Виктор Риль! В мгновенье привел Мосенина в чувство…»

Футляр с программой выскочил неожиданно. Он упал на лапки пускателя, полежал несколько мгновений, словно для того, чтобы все удостоверились в его наличии и сохранности, и снова провалился в недра воспроизводящего аппарата.

Тесную кабину турбомобиля заполнили действующие лица программы. Рассказывалась юмореска. Вернее, не рассказывалась — это было похоже на маленький спектакль с рассказчиком. Рассказчик вставлял короткие фразы, связывая действие. Его веселое, очень подвижное лицо повисло между Ладниковым и Гургеном, то уменьшаясь, то увеличиваясь. Но что бы ни делали в этой сценке актеры — знаменитости последнего десятилетия, — к каким бы приемам своего блестящего мастерства ни прибегали, они так и остались бы просто смешными призрачными фигурками, если бы играли вещь просто смешную. Юмореска была талантливо смешной, той редкой крупинкой в огромном океане всякого написанного, озвученного, изображенного юмора, которая могла зажечь и тонкого ценителя и человека, считающего шуткой выставленный палец.

И вот уже Ладников забыл, что еще несколько минут назад в его руках была баранка, что рядом с ним сидит Гурген, а позади Риль и Мосенин, что этот Гурген только что сердито спрашивал: «Шуточки вам, да?» Что он, Ладников, в шестой раз едет мимо Знака. Ладников смеялся. Сначала тихо и сдержанно, потом громко, с визгливыми вскрикиваниями, и, наконец, он безудержно хохотал, взмахивая руками, хлопал ладонями по сиденью и бессильно ронял голову на грудь.

И Гурген, раздувая ноздри, хватал воздух в мучительном смехе. Его верхняя губа почти касалась горбатого носа и высоко обнажала зубы. Гурген мотал головой, словно хотел вытряхнуть эту совсем некстати попавшую смешинку из своей зачесанной набок челки.

И Мосенину было уже не до страхов перед неизвестным. Последний разговор как-то успокоил его. А потом стала развертываться программа. И Мосенин звонко смеялся.

Людей охватил беззаботный опьяняющий смех. Они не думали об опасности. Они были не среди мрачных скал у «Большой борозды», не в турбомобиле, перебирающемся через пропасть, и даже не рядом друг с другом, а там, среди актеров, на улице города, на крыше дома, везде, где происходило действие.

Ладников, закатившись в очередном взрыве смеха, нагнулся над окошечком обзора. Он случайно увидел Риля. Но до него не сразу дошло то, что он увидел. Риль спокойно сидел и чуть улыбался грустноватой улыбкой. И эту улыбку он словно нарочно выдавливал из себя.

— Почему… Ха-ха-ха! Ты… ха-ха! Это же дьявольски… ха-ха-ха! Смешно… ха-ха!

И вдруг Ладникова объяла смутная тревога, и он заорал Рилю:

— Ну, смейся же наконец!

Но уже растаяла последняя фигурка. Исчез веселый рассказчик. Турбомобиль тоненько выл и по-прежнему тихо двигался вперед. Позади осталось все. Вся полоса. Из «Большой борозды» клубились синеватые испарения. Риль сидел, плотно сжав губы. Риль!! Этот крик не нарушил тишины в кабине турбомобиля. Но так хотелось закричать Ладникову. Программа не сработала для Риля! Ты что-то не понял, Риль? Ладников вспомнил слова, сказанные Рилем в дороге, уже на отрезке «красных столбов»: «Настоящий юморист так бы не написал… Пошлость не защита… Она может не спасти…» Разве это пошлость, Риль?

— Что с тобой, Виктор? — спросил Ладников вслух.

— А ты говорил, Ладников, что он мрачный человек, — Риль, сидевший все так же прямо, кивнул на Гургена, — вот видишь. Кавказцы — люди с юмором. — Риль слабо, через силу улыбнулся. Он прикрыл глаза ладонью и, обратившись к Мосенину, сказал: — А вы, я забыл вашу фамилию, вы… жалкая капризная баба… — Ладонь Риля упала на колени. — А я… а я… — начал он снова, — погодите, дайте вспомнить, что я…

— Виктор! Риль! — Ладников засуетился, желая чем-то помочь журналисту.

С Рилем творилось непонятное. Сначала он как будто размяк, ослаб. Словно его клонило ко сну после долгого вынужденного бодрствования. Потом вдруг глаза Риля округлились. Он сильно схватил Ладникова за руку и громко закричал ему:

— Куда ты едешь! Стой! Стой же! Ты сейчас раздавишь их! Черт! Стой, негодяй! Не надо!! — он перевел дух, когда растерявшийся Ладников совсем выключил двигатель. — Фу-у… Ты ведь Ладников? Так? Этих я не знаю… Подождите меня здесь…

Риль резко распахнул дверцу. Ладников и Гурген тотчас выскочили за ним.

— Я сказал подождать, — Риль зло посмотрел на них и сделал несколько шагов назад, к опасной полосе. — Не ходите за мной, Ладников, слышите? Вы ничего здесь не поймете!

Он шел, сунув руки в карманы, не оглядываясь, деловитой походкой занятого человека. Вдруг он остановился, огляделся по сторонам. Он был уже далеко за чертой около Знака.

Ладников тихо шагнул в его сторону. Гурген тоже.

— Я остаюсь, Ладников! — голос Виктора прозвучал неестественно громко, словно усиленный гигантскими динамиками.

Вдруг Риль метнулся к пропасти. Ладников и Гурген долго всматривались в разрывы синей пелены. Из каньона слышались резкие, гулкие звуки от падающих камней.

— Почему он не смеялся? — спросил Гурген, когда они возвращались к машине.

— Не знаю, — ответил Ладников. Он был очень подавлен происшедшим.

— Ведь было смешно?

— Да, было.

Мосенин стоял у «турбика» и цепко держался за дверцу.

— Надо уезжать, надо немедленно уезжать, — выпалил он Ладникову, — тут опасно оставаться, надо уезжать… Все равно ему ничем не поможешь…

Ладников молча стоял. Гурген повернулся к Ладникову и долго внимательно смотрел ему в глаза.

— Что же все-таки ЭТО? — наконец спросил он.

— Не знаю. Но произошло так, как описывал Петер Ольвер.

— Кто он?

— Единственный случайно уцелевший из свайщиков. Не читали?

— Нет.

— Он написал подробнейший отчет. Подробный, но до сих пор непонятный.

— Почему непонятный?

— Там много моментов, которые нельзя истолковать. Да и сам Ольвер мало что видел. Многие думают, что это галлюцинации. Какие? Отчего? Неизвестно… Изысканий здесь не было. Да и как их будешь вести, черт возьми! Ведь защита одна — смех.