Во сне Колесников услыхал колокола громкого боя. Они звучали все громче и громче.

До смерти не хотелось покидать теплое логово сна. Но колокола не унимались. Он неохотно открыл глаза. Было уже утро. Широко расставив ноги, высился над ним «мертвоголовый», потряхивая связкой ключей.

Колесников вскочил на ноги.

— Не спать дольго! — наставительно сказал тюремщик. — Гулять должен, гулять!

Но Колесников уперся ногами в порог, уцепился за притолоку двери. Это, конечно, ни к чему не привело. Тюремщик позвал: «Ком хир, Альберт! Ком хир, Вилли!» Подбежали двое других «мертвоголовых». После непродолжительной борьбы им удалось оторвать пальцы Колесникова от притолоки.

С силой толкнули его в спину. По инерции он пробежал несколько шагов, споткнулся о порог и кубарем скатился по ступенькам.

Поднявшись с земли, Колесников увидел то, что видел уже вчера: высокие деревья, сирень, громоздившуюся вдоль аллей, безобидные пестренькие цветы. И все это празднично-ярко, выпукло, будто отражается в фарах машины! Нет, не в фарах, а в этих вон шарах на высоких шестах, которые понатыканы всюду.

Пейзаж неподвижен. Даже утреннее солнце выглядит так, будто его приколотили гвоздями к небу над оградой.

Короткое время сад оставался в этом неподвижном положении! Колесников покачнулся, как от толчка в грудь. Ага! Появление его в саду замечено!

Он круто повернулся, взбежал по ступенькам, заколотил кулаками в дверь.

Лицо надзирателя придвинулось к стеклу, он безучастно глянул на Колесникова, даже, кажется, зевнул, и исчез в глубине коридора. Колесников опомнился. Что о нем могут подумать «мертвоголовые»? Как выглядит он со стороны? Это же постыдно — топтаться так перед закрытой дверью! «Не показывать, как мне страшно! Сцепить зубы, сжать кулаки!»

И он сделал это. Неторопливо (но чего стоил ему каждый шаг!) спустился с крыльца и, нагнув голову, двинулся в глубь беснующегося под шквальным ветром сада.

Цветы продолжали кивать вслед Колесникову круглыми глупыми головами — подгоняли! В душе снова поднимался безотчетный страх.

И снова: «Не бежать!»

«Не бежать, не бежать! — мысленно повторял он. — Ни в коем случае не бежать! Кто от врага побежал, тот пропал!»

Еще ничего не понимая в том, что происходит вокруг и в нем самом, действуя безотчетно, он уже поступал во всем наперекор врагам.

Небось обрадовались бы они, эти «мертвоголовые», увидев, как русский лупит во все лопатки по саду! Стали бы указывать на него пальцами, переглядываясь, всплескивали бы руками, надсаживались от хохота.

«Не дождетесь!»

Колесников сел на песок у каменной скамьи и уцепился за нее обеими руками.

«Не сдвинусь с места! Ни за что! Пусть на мелкие куски разорвутся голова и сердце! Не побегу, нет! Не буду делать по-твоему, чертов сад!»

…Спустя некоторое время за Колесниковым пришли из дома. Покачивая головами, эсэсовцы долго топтались подле него. Сидя на песке у скамьи, он намертво вцепился в подлокотники. Руки его свело судорогой. Пришлось по очереди отдирать онемевшие пальцы, чуть ли не отклеивать их от скамьи. Сам Колесников был в беспамятстве…

Он очнулся на полу в своей камере. Был вечер.

Одинокая звездочка, заглянув внутрь через переплетенные решетки, ободряюще подмигнула Колесникову. А ему так нужно было ободрение.

Он старался совладать со своими разбегающимися мыслями. Хватал их за шиворот, пытался построить по порядку, сердито сбивал «до купы», как говорят на Украине. Нужно же, наконец, привести в систему все, что он узнал о враге за сегодняшний и вчерашний дни!

Итак, ветер…

Он не падает камнем, как падает, скажем, ястреб. Некоторое время он словно ползет на брюхе, предупреждая о себе нарастающим свистом.

Стало быть, ветер зарождается здесь, в саду?

Кстати, когда он поднимался, флюгер на крыше беспрестанно поворачивался в разные стороны, Колесников успел заметить это. Значит, направление ветра то и дело менялось. Почему?

А что, если ветра нет? Нет и дома с флюгером-петушком, и кустов сирени, и тюльпанов на грядках, ничего этого нет и не было никогда?

Сад не реален. Но что же реально? Только эта узкая комната, подстилка, брошенная небрежно на пол, прорезь окна, забранного решеткой.

Быть может, там, за окном, расстилается пустырь, или кладбище, или плац с землей, утрамбованной множеством ног в «стукалках»?

Скорее всего это плац. Окна лагерного лазарета выходили на плац. Он, Колесников, конечно, до сих пор находится в Маутхаузене, в лазарете. Его не увозили никуда. Просто он грезит наяву.

Несомненно, после истязаний в застенке он почти не приходит в себя, весь день его мучит бред, и лишь к вечеру жар начинает спадать, голова становится опять свежей, ясной. И тогда он принимается критически перетряхивать этот свой бред.

Да, а запах цветов?

Ну, что до запаха, то легко обнаружить исходный момент, первое звено в цепи ассоциаций. После того как Колесников приподнялся на локтях и плюнул в лицо штурмфюреру, тот вытащил из кармана носовой платок, чтобы утереться. Платок пахнул духами. Это запомнилось и…

Таков первый вариант разгадки.

А вот второй: к его еде зачем-то подмешивают какое-то снадобье. Оно-то и порождает в мозгу бредовые видения.

Не хотят ли этим способом сломить его волю, принудить выговориться на предстоящем допросе?

Но почему привиделся сад, именно сад? И это можно объяснить. Неожиданно со дна памяти всплыли картины, связанные с работой в ялтинском городском парке. Они дали материал для видений.

Выходит, иллюзия, мираж? Нечто вроде затянувшегося кошмарного сна?

Когда-то в детстве Колесникова мучили кошмары. Но он умел просыпаться, когда хотел. Нужно было топнуть во сне три раза, и чары сна мгновенно развеивались! Со вздохом облегчения он открывал глаза, лежа в своей кроватке.

Ну же! Сделай это усилие! Прикажи себе проснуться! Пусть поплывут клочьями, как дым, как туман, и рассеются без следа цветы, деревья, кусты сирени; а заодно и эти стены с лохмотьями обоев!

Увы, он не в детском страшном сне.

Но если в пищу его подмешивают дурманное зелье, то он должен отказаться от пищи. Объявить голодовку, подобную тем, о которых рассказывал Герт.

Выходит, лежать пластом, постепенно слабея?

Пассивная оборона? Не по нем! Чтобы жить, он должен сохранять активность — двигаться, размышлять, действовать.

Кроме того, существует, по словам того же Герта, еще и такая пытка, как искусственное питание.

Нет, такие варианты разгадки не хочется принимать. Лучше уж считать, что сад за стенкой существует!

Другое дело, что там происходят вещи, пока еще не понятные.

Получается, что фрицы изо всех сил каким-то способом вгоняют его в безумие?

Фрицам желательно, чтобы он бегал взад и вперед по саду, подхлестываемый ветром, и, ошалев от страха (безотчетного), видел галлюцинации?

Ну уж нет!

Галлюцинации! Он не видел их даже после того, как его заклинило в бомболюке ДБ-3, а потом добрых десять минут мотало вниз головой над захваченным врагом Крымом — на высоте три тысячи метров!

To был пятый его боевой прыжок с парашютом, и он оказался неудачным.

Крым в 1943 году находился еще в руках гитлеровцев. Наше командование интересовалось передвижением вражеских кораблей, а также обстановкой в портах. Поэтому одной темной сентябрьской ночью несколько дальних бомбардировщиков доставили отряд разведки из Геленджика в Крым и сбросили над яйлой в районе горы Черной.

У Колесникова перед вылетом не было ни минуты свободной. Отряд разделили на группы, командовать одной из них Батя приказал ему. А в самый последний момент вручили в штабе еще и очень важные шифровальные принадлежности — несколько шифров-роликов.