Тёмная южная ночь. Вязкая темнота, никакой разницы между открытыми и закрытыми глазами. Я стою на узеньком карнизе, уцепившись за стену всеми своими мурашками. Правой рукой держусь за ржавый штырь, забытый каким-то альпинистом, левой — за майку. Пальцы моих ног свисают над бездной. От свежего ночного ветерка довольно прохладно, далеко внизу мелькают огоньки редких машин, а в голове — мысли о прикованном Прометее. Время остановилось, но вот-вот прилетят орлы клевать печень. Очень страшно, решаю глаза всё-таки закрыть…

И начинался-то этот день в Сочи довольно необычно — не с пляжа. С утра пошёл небольшой дождь, потом прояснилось, и я отправился вместо моря в зал, где мы работали, посмотреть, что да как.

Аппаратура наша уже стояла, но сцена была занята: заканчивалась генеральная репетиция какого-то смотра, фестиваля или еще чего-то.

В зале маялись человек сто отдыхающих, забредших на громовые звуки тяжёлого металла. Звуки издавали бойкие ребята в атласных костюмах.

Потом вышел конферансье и стал что-то настойчиво спрашивать у зрителей. Тут я отвлекся, потому что музыканты за спиной ведущего стали совершать какие-то молодецкие выпады, садиться на полушпагат, а гитарист даже довольно сносно лягнул басиста.

— Вы, глядя на ребят, ничего не замечаете, — напирал конферансье, — ничего? А?

Сам он, естественно, думал о чём-то своём, наболевшем, и на своих вопросах не концентрировался.

— Ну, ничего не замечаете? — в третий раз пристал он к равнодушным зрителям.

Те в свою очередь присмотрелись повнимательнее, и наконец дядька в третьем ряду громко сказал:

— Да они же все бухие!

— Да нет же, нет! — испуганно закричал ведущий. — Я хотел сказать, какие они стройные и ловкие, а всё потому, что занимаются карате, и вот как раз сейчас и песня будет о карате.

Прослушав, как «бухие» поют самопальную песню о силе и духе, я вышел покурить.

Когда вернулся, похоже было, что все зрители из зала переместились на сцену и, держа в руках меню, довольно стройно под руководством того дядьки пели кантату «Ленину слава».

«Ленину слава, слава в веках, слава, слава, слава, — пел хор, не балуя разнообразием, и наконец последним мощным аккордом, от которого задрожали древние стены филармонии, закончил: — Сла-а-а-а-ва!»

— Слава, снимай софиты, — раздался из осветительной ложи простуженный бас.

Я вышел на улицу и мимо красивого транспаранта «Деньги в кассу — искусство в массу» направился всё таки к морю.

Встретил Андрея, обрадовались оба: ну конечно, аж всю ночь не виделись. Он говорит:

— Давай погуляем, потом сожрем что-нибудь, а там и концерт.

— Смотри, Хриня, аппаратуры сколько! Наверняка под фонограмму концерт ставить будут.

— Да не, — Гриня отвечает (и правильно отвечает), — «Машина» под фанеру не работает.

Я на этот разговор внимания особого не обращаю. Уж сколько раз умные зрители пытались меня уличить, что, дескать, под фонограмму.

Мне-то эти дела как профессионалу только приятны. Значит, работаю я, как студийный магнитофон.

Но тут тот, с тонким голосом, опять возражает:

— А я тебе ховорю — сейчас усё под фанеру. Давай вон у Робин Худа спросим. Слышь ты, Робин Худ!

Это он на мою причёску с хвостом намекает, но я на такую дешевку не покупаюсь, продолжаю своими делами заниматься.

— Слышь ты, Робин Худ членов, оглох, что ли, в натуре? Фанера или нет?

Ну, скажу я вам, я прямо весь закипел. Кто такой он и кто такой — я! Надуваюсь, как колбаса, думаю: ну, сейчас порву на фашистские знаки. Оборачиваюсь и вижу: сидит парниша на трёх креслах, грудь у него такой ширины, что на майке десятисантиметровыми буквами легко умещается лозунг «Учиться упорно военному искусству!». Причём в слове «упорно» буква «у» написана вроде бы отдельно, что несколько меняет цитату.

Он опять переспрашивает:

— Фанера или нет?

Я, как хороший компьютер, за доли секунды перебрал возможные варианты ответа и остановился на смелом «нет».

— Ну вот видишь, — это Гриня. — Я же тебе говорил.

Начинается концерт. Хотя это мой уже где-то полуторатысячный, работы много: в этой песне надо особенно собраться — трудна для разборчивости, вот здесь можно и расслабиться, а вот несколько любимых песен, тут все в кайф.

Двое основных шоуменов группы Маргулис и Подгородецкий стараются вовсю. Саша Кутиков, сначала не одобрявший балагана на сцене, впоследствии несколько смягчился и сейчас с удовольствием подыгрывает в мизансценах. Андрей сдержанно улыбается.

Как все добрые жизнерадостные люди, он очень смешлив. Его может рассмешить буквально всё: и стоящая за кулисами с открытым ртом собака, и чересчур пьяный, обманувший охрану зритель, отплясывающий гопака на сцене в медленной песне, и, конечно, Петькины искромётные фортели.

В этих случаях Андрюша бросает петь, и инструментальная часть композиции удлиняется.

Редко ли, часто ли, но хохотали на сцене все, а как известно, особенно трудно одновременно хохотать и петь (это в опере легко), поэтому наши пытались использовать различные народные способы, чтобы прекратить безобразие. Например, щипать себя до синяков, бить по щекам и т. д.

Ведь чтобы предотвратить чихание, достаточно погладить себя по переносице (так во всяком случае утверждают).

Наконец Андрей решил пресечь этот некоторый волюнтаризм и как раз в этот день перед концертом авторитетно обучил остальных единственно верному и безотказному способу — нужно перекрыть доступ информации. Для этого необходимо всего-навсего на секундочку закрыть глаза и заткнуть уши.

Я тут же попробовал, и действительно стало очень грустно. Но Петька сказал, что все это ерунда, и обещался на концерте скакать таким козлом, что ничего не поможет.

Андрей вышел полный решимости и до контрольной «козлиной» песни держался просто-таки молодцом.

Пётр Иваныч сделал цыганский заход и выкатился клубком к ногам Макара, затем, превратившись в располневшего кенгуру, пошел вприсядку.

Андрей улыбнулся один раз, потом на первую улыбку набежала вторая, затем третья. Он бросил играть, перестал петь, закрыл глаза, заткнул уши и последующие двадцать минут хохотал уже AD LIBITUM (без сопровождения).

Тем временем под громовые аплодисменты концерт закончился, Ко мне подошли несколько зрителей с вопросами и претензиями. Опять дурацкие понты про фонограмму, правда, один умник с Украины пошёл ещё дальше и ошеломил меня вопросом:

— А вот ваш ударник палочки крутит взаправду чи это видеозапысь?

Только я от него отбился, разъяснив, что это компьютерная графика, как еще трое подваливают.

Дело в том, что в одной из песен «Она мечтает свалить из СССР» уже в конце Маргулис в своей негритянской манере пел некие подпевки без слов. Потом выяснилось, что для этого места шикарно подходят стишки: «Эне бене раба, квинтер, финтер жаба». Так Женька время от времени и пел, а на этом концерте, увлечённый Петькиным шоу, спел обычный вокализ — без слов.

Вот и подходит ко мне какой-то тип с носом и дружками и с шашлычным акцентом говорит:

— Здравствуйте, я жаба.

Я посмотрел на него — не очень похож. Хотя…

— Почему сегодня про меня не спели? Я вчера был на концерте — пели, а сегодня привёл старших братьев — так нет. Они, кстати, тоже жабы.

Я посмотрел на старших жаб. Да нет — обыкновенные козлы.

Ну, я человек вежливый:

— Извините, — говорю, — граждане жабы, такого больше не повторится.

— Да не жабы, а Джаба — это наша фамилия.

— Тем более. — Я посмотрел задумчиво на всё ещё хохочущего на пустой сцене Андрея и пошёл к выходу.

Тут всё и случилось.

Прохожу ещё мимо гримерной комнаты, а там к Кутикову подлетает какой-то ухарь и орёт:

— Ты, что ли, бас-гитара?!

Саша посмотрел на него, как на пустое место, и ответил с достоинством: