– А вы вообще когда-нибудь дрались на дуэли, Брюммель? – поинтересовался мистер Монтегю, сидевший верхом на стуле.

– Слава Богу, ни разу! – отвечал Красавчик, передернув плечами. Но однажды у меня был случай на Чок Фарм. И был я тогда в плачевном состоянии; никогда в жизни не забуду тот ужас, который я пережил накануне ночью.

– И даже сон не помог? – улыбнулся Ворт.

– Глаз не сомкнул. Об этом не могло быть и речи. Рассвет был для меня предвестником смерти, и тем не менее я почти жаждал его наступления. Однако, после прихода моего секунданта, это настроение сменилось совсем другим. Секунданту нужно было сделать только одно – обстоятельно растолковать мне все ужасные детали предстоящей дуэли, и это начисто уничтожило те остатки смелости, просто ничтожные ее остатки, которые еще сохранились во мне после всех моих ночных волнений! Мы выехали из дома. По дороге к месту встречи не произошло ни одной аварии, ни одной неприятности, которые бы могли нам помешать, что было бы счастьем для меня. Мы прибыли, как мне казалось, слишком быстро, за полчаса до назначенного времени. – Мистер Брюммель сделал паузу и закрыл глаза, как будто уйдя в воспоминания.

– Продолжайте, Джордж. Что же было дальше? – потребовал герцог с большим нетерпением.

Мистер Брюммель снова открыл глаза и подкрепил свои силы шампанским.

– Что же, Бэдфорд, было дальше? Там никого не оказалось. Каждая минута представлялась мне вечностью. Я с ужасом, полу задыхаясь, ждал появления моего противника. Наконец, пробили часы на соседней церкви, объявляя, что настал долгожданный час. Мы смотрели в сторону города, но мой соперник все не появлялся. Мой военный друг любезно предположил, что как башенные, так и наручные часы могут показывать неточное время. Я это прекрасно понимал сам и полагал, что он сказал это просто потому, что хотел доставить мне этой фразой хоть какое-нибудь удовольствие. Ведь секундант, как известно, всегда «чертовски добродушный друг!» Следующие пятнадцать минут прошли в кошмарном молчании. По-прежнему никто не появлялся, даже признаков чьего-либо приближения на горизонте не было. Мой друг присвистнул и – будь он проклят! – выразил на лице большое разочарование. Пробило еще полчаса – и по-прежнему никого ! Прошло еще четверть часа, наконец – целый час. Мой центурион из Колдстрима подошел ко мне. На сей раз он вел себя воистину как мой друг и обратился ко мне. Его слова показались мне самыми сладкими из всех, которые я когда-либо слышал за всю мою жизнь: «Что ж, Джордж, я думаю, мы можем уйти». Можете представить себе, с каким облегчением я вздохнул! «Мой дорогой друг, – отвечал я ему, – вы сняли тяжкий груз с моей души, – уйдем отсюда немедленно! ».

Раскат смеха, которым собравшиеся приветствовали развязку такого рассказа, привлек к ним еще несколько человек, в том числе и Перегрина. Он подошел как раз в тот момент, когда его опекун сказал:

– Видимо, с вашим кровожадным противником и впрямь случилось какое-то несчастье, которое на вашу беду не случилось с вами. А может, Джордж, его секундант не был таким решительным, как ваш?

– Я склонен думать, – мрачно ответил Красавчик, – что мой соперник вовремя осознал всю глубину своей ошибки, которую совершил, нарушив принятые в обществе приличия; ему вообще не следовало вызывать меня на дуэль.

Перегрин пробился сквозь толпу к Ворту и тронул его за рукав. Граф повернул к нему голову и слегка нахмурился.

– А, Перегрин! В чем дело?

– Я думал, вы уже уехали, – негромко сказал Перегрин. – Мне надо с вами поговорить. Вы ведь знаете – я для этого и пришел.

– Мой милый мальчик! Вести со мной приватный разговор здесь, у Вотьера, нельзя, если вы хотите именно такого разговора. Можете приехать ко мне домой завтра утром?

– Конечно! Но будете ли вы дома? – усомнился Перегрин. – Я уже три раза приезжал, а вас никогда дома не бывает. Нельзя ли мне пойти вместе с вами сейчас, когда вы поедете домой?

– Вы можете приехать ко мне домой завтра, – повторил граф устало. – А пока что вы прервали мистера Брюммеля.

Перегрин покраснел, извинился и поспешил удалиться. Как раз в этот момент вошел лорд Алванлей. Его лицо выражало озабоченность. Он положил руку на плечо Ворта.

– Джулиан! Я такой идиот! Бога ради, простите меня! Но вы были, знаете ли, очень резким с этим мальчиком, он выглядел таким расстроенным, что я вынужден был его пригласить к нам присоединиться.

– Уж лучше бы вы не были таким мягкосердечным! – сказал граф. – Когда вы вмешались, я как раз давал ему хороший урок. И ставил его на место.

– О, разумеется! Ему, конечно же, не следовало так врываться к нам во время игры, – согласился Алванлей. – Но ведь он еще так молод, в конце концов. К тому же он весьма милый, если судить по тому, что я видел.

– Весьма, весьма! – сказал Ворт. – И будет еще милее, если его осадить пару раз. Джорди, вы можете тоже здесь помочь.

Мистер Брюммель покачал головой.

– Мой дорогой Ворт, вы, воистину, не можете ожидать, чтобы я еще что-нибудь сделал для вашего подопечного. Слава Богу, я дважды уже оказывал ему содействие на всем его пути от клуба Вайта до нашего клуба!

– А, возможно, этим и объясняется его самонадеянность! – сказал Ворт. – Уж лучше бы вы проявили к нему суровость, а не вводили бы в круг своих знакомых.

– Но я полагал, что вам хотелось, чтобы я, по мере своих возможностей, ввел бы его в светское общество, – оправдался Красавчик.

То ли в силу свойственного ему от природы нетерпения, то ли из опасения снова пропустить своего опекуна, но на следующее утро, в половине одиннадцатого, Перегрин уже был в доме на Кэвендиш Сквер. Ему сообщили, что граф одевается. Делать Перегрину было нечего. В течение получаса ему оставалось лишь сбивать себе каблуки, меряя гостиную графа, перелистывать газету и про себя репетировать все то, что он собирался сказать своему опекуну.

В одиннадцать часов слуга вернулся и уведомил Перегрина, что Его Светлость готов его принять. Перегрин пошел за слугой наверх по широкой лестнице, ведущей в спальню графа. Это была большая комната. Вдоль одной стены на бронзовых грифонах покоилась огромная кровать под необыкновенно красивым балдахином.

Его шелковые малиновые драпировки были схвачены у основания клювами четырех грифонов поменьше. На самом верху балдахина был пятый грифон с раскинутыми крыльями. Все портьеры крепились на лапах этого грифона. На Перегрина это великолепное сооружение произвело такое впечатление, что какое-то время он не мог проронить ни одного слова, весь погруженный в созерцание этого чуда.

Граф сидел перед туалетным столиком из красного дерева. Ящик столика был выдвинут, а крышка была откинута назад, открывая центральное зеркало.

Ворт мельком взглянул на Перри и продолжал заниматься своим туалетом.

Перегрин уже обозрел кровать во всех ее деталях и теперь поискал глазами своего опекуна. Заметив его, Перри даже заморгал при виде элегантного парчового халата Ворта. Ему ужасно захотелось, чтобы и у него волосы лежали бы в таком изысканном беспорядке, в каком находились черные локоны Его Светлости. Волосы графа были причесаны в таком стиле, который Перегрин сразу же узнал. Ему самому пришлось потратить не менее получаса, укладывая таким образом свои светлые кудри. Впустую потратив время, Перри пришлось довольствоваться стилем «а ля херувим».

– Доброе утро, Перегрин. Вы выбираете для своих визитов очень ранний час, – произнес граф. – Не надо меня ждать, Фостер. Хотя погодите, передайте мне пакет со стола. Спасибо. Можете идти.

Слуга придвинул Перегрину стул и вышел. Перри присел и стал напряженно смотреть на бумаги, которые слуга передал графу. Ему не составило большого труда их узнать, и он пробормотал:

– Это мои долговые расписки, да?

– Да, это ваши расписки, – сказал граф. – Может быть, не заходя далеко, все решим сразу?

Перегрин, облизав губы, не сводил глаз со спокойного лица Ворта.

– Знаете, дело в том, что… я не уверен, что смогу это сделать, – признался он. – Я не очень точно знаю, сколько я вчера проиграл, но…