— А где… Мэтт? — запинаясь, спросила она.

Мэри вскрикнула. Росситер тяжело шагнул вперед, и светильники звякнули. Казалось, они отбрасывают яркое пламя, озаряющее наши тайные мысли. Рояль походил на массивный лакированный гроб в этом белом морге.

Потом я осознал, что кто-то кричит. Это был зов, негромкий, но настойчивый и словно приближающийся к нам, как темная фигура в сумерках.

Пробежав мимо меня, Росситер распахнул дверь гостиной. Теперь мы четко слышали голос. При тусклом свете бра на стенах холла мы увидели на верху лестницы сиделку в ее белой униформе.

— Пожалуйста, пусть кто-нибудь поднимется сюда! — Она старалась не повышать голос, но в нем было слишком много ужаса. Ее белая рука на перилах походила на мраморную… — Миссис Куэйл пошла в ванную, и я не могу до нее докричаться. Возможно, нам придется взломать дверь.

Белые пальцы дергались. Убийства подорвали и нервы сиделки. Какой-то момент Росситер стоял неподвижно, глядя вверх, — его причудливая тень падала поперек холла. С растрепанными волосами и широченными плечами он походил на викинга. Его голос глухо прозвучал в коричневом склепе холла:

— Убийца где-то бродит…

В библиотеке послышались грохот и крик. Росситер метнулся к двери, словно намереваясь сорвать ее с петель. Я находился позади него, когда он открыл ее.

Только один газовый рожок горел желто-белым светом. Судья Куэйл с окровавленным лицом стоял за столом. Он непонимающе посмотрел на нас, потом его глаза скрыл поток крови. Прежде чем упасть, он указал на статую Калигулы. За ней что-то шуршало. Кто-то там прятался…

Росситер твердым шагом направился к статуе. Под моими ногами хрустели осколки бутылки бренди, которой воспользовались как оружием. За статуей Калигулы скрывался убийца.

Склонившись вперед, Росситер протянул руку в тень.

— Лучше выходите, миссис Куэйл, — сказал он. — Ваша работа окончена.

Часы пробили восемь. Эхо замирало на тихих венских улицах. В голове у меня на мгновение ожили зловещие образы из написанных мной страниц, которые теперь лежали под рукой у Росситера. Хотя бой часов прекратился, воздух еще трепетал, словно от чего-то давно минувшего и проклятого…

— …Например, — продолжал Росситер, глубоко затянувшись сигаретой, — когда вы говорили, что судья Куэйл мог отравить себя с целью отвести подозрения, вы должны были понимать, что вероятность этого ничтожна. Гиосцин действует почти моментально. Только безумец мог принять его, надеясь, что кто-то это обнаружит и спасет его. Более того, судья не стал бы отравлять сифон, рискуя убить ни в чем не повинного гостя — вас, — что бы произошло, если бы вы выпили содовую. И даже если бы убийцу не останавливали соображения морали, он бы воздержался от этого, так как нуждался в присутствии постороннего, который поднял бы тревогу и спас его от действия принятой им дозы.

С другой стороны, — продолжал Росситер, — вполне вероятно, что старуха могла принять мышьяк, дабы отвести от себя подозрения. Этот яд действует медленно, его симптомы безошибочны, а поскольку Туиллс постоянно наблюдал за ее состоянием, она бы практически ничем не рисковала. Но обратите внимание, что миссис Куэйл вовсе не шла на риск, сразу заявив Туиллсу, что ее отравили. Это выглядело не слишком естественно и впервые привлекло к ней мое внимание.

Он глотнул кюммель.

— Я знаю, что она страдала периферическим невритом. Мы перейдем к этому вскоре. А сейчас, хотя я не ясновидящий, попробуем взглянуть на мышьяк и гиосцин с точки зрения отравителя. Если у вас имеется шесть гран быстродействующего, смертельного и труднораспознаваемого яда, зачем связываться с таким сомнительным средством, как мышьяк? Гиосцин был бы куда надежнее. Нам известно, что убийца должен был знать все это, подслушав разговор судьи Куэйла и Туиллса. Туиллс упомянул, что мышьяк — «самый болезненный, но наименее опасный» из всех ядов. Зачем же убийце было использовать его, если он действительно намеревался избавиться от того, кому дал мышьяк? Более того, украв достаточное количество гиосцина, чтобы убить всех в доме, зачем идти на риск, воруя мышьяк из буфетной, где кто-то находится почти целый день, который трудно спрятать и который даже вполовину не так эффективен, как гиосцин?

Росситер развел руками при свете, падающем на мраморную крышку нашего столика. Я не мог видеть его лицо, но буквально ощущал морщинку между его бровями.

— И к чему действовать так непоследовательно, давая двоим людям гиосцин и одному мышьяк? Гиосцин подмешали во второй половине дня, прежде чем кто-то был отравлен. Значит, дело было не в том, что мышьяк не подействовал. (Кстати, в случае с судьей Куэйлом гиосцин тоже оказался недостаточно эффективным.) Понимаете, мне многое известно об отравителях. У них одна общая черта: они всегда используют один и тот же яд, независимо от того, скольких людей пытаются убить или сколько других ядов у них под рукой. Взгляните на перечень — Бьюкенан, Армстронг, Хох, Луиза Вермилья, Бауэрс, Уэйт, Берта Гиффорд, миссис Арчер и другие современные образцы отравителей, отнявших или пытавшихся отнять не одну жизнь, использовали одно и то же токсическое вещество и…

— Откуда, черт возьми, вы взяли все эти сведения? — прервал его я.

— От одного парня из Скотленд-Ярда, — объяснил он. — Я ведь не так уж глуп… Как видите, дело выглядело сомнительным с самого начала. Но прежде чем перейти к мотиву, давайте рассмотрим еще один аспект. Миссис Куэйл была опасна — чертовски опасна. Я не уверен, но подозреваю, что она была некрофилом. Можете справиться у Крафт-Эбинга.[41] Я скорее выпью бутылку касторки, чем стану читать этого типа, но иногда он бывает весьма поучителен. Под некрофилом я подразумеваю того, кто очарован смертью и мертвецами. Некрофилы обожают находиться у постели умирающих, готовить мертвецов к похоронам и выполнять другие задачи, от которых нормальных людей бросает в дрожь. К этой категории принадлежали несколько знаменитых отравительниц, таких как миссис Вермилья, Берта Гиффорд и очаровательная леди по прозвищу Ангел Аллегейни. Это заболевание желез или нервов. В случае с миссис Куэйл это могло быть усилено невритом — меланхолией, депрессией, ненавистью к мужу и воздействием Джейн Мак-Грегор. Вы сами отметили в вашей рукописи, что ее мысли всегда вращались вокруг смерти. Даже сны были связаны с ней, хотя тут мы вступаем на более спорную территорию. Первым ее импульсом, когда муж выгнал Тома из дома, было отравиться. В разговоре с вами она скрывала эту тенденцию, притворяясь, будто опасается за собственную жизнь, но она не страшилась смерти, и я думаю, мне вскоре удастся доказать это вам.

Яснее всего был мотив. Кто испытывал смертельную ненависть к судье Куэйлу? Все знали, что жена не простила ему того, что он сделал с Томом, — это стало началом ее болезни. Она не могла думать ни о чем, кроме Тома. И это прогрессировало, пока она не замыслила отравить мужа. Господи, приятель, это же очевидно!

Росситер подобрал сборник стихотворений Гейне в желтом переплете со странными словами на форзаце и взмахнул им у меня перед глазами:

— Как еще вы объясните эти слова: «Могли ли особенности личности оставить такой отпечаток?» Речь может идти только о Томе, верно? Это необычайно просто. Но вы пытались сделать из этого нечто загадочное. Разумеется, Туиллс все знал. Думаю, он видел, как миссис Куэйл украла гиосцин из его кабинета, или, во всяком случае, подозревал это. Вот почему, когда судья упал, он сразу понял, что это за яд. Но Туиллс не предвидел, что она могла уже подмешать гиосцин в его бутылку с бромидом. Он думал, что благодаря отравлению мышьяком миссис Куэйл не сможет ничего предпринять еще минимум день и что ему хватит времени обдумать дальнейший образ действий. Понимаете, Туиллс даже тогда был не вполне в этом уверен, о чем свидетельствует первый вопрос, который он написал в книге. Но она добавила гиосцин в бромид тогда же, когда отравила сифон…