Куприянов обвел собравшихся в комнате людей недоуменным взглядом и закутался в одеяло.

– Что это, Спиридон, за вавилонское столпотворение?

– Вы, Лазарь Васильевич, умереть изволили. Вот и приехали  доктор с полицейским, запротоколировать сей прискорбный факт.

– Чушь какая! Подай-ка мне одежду. А вас, господа, я попрошу выйти. Надобно мне привести себя в порядок.

Оклемавшаяся Марфа с нескрываемой радостью принялась помогать барину. Фрол, потирая ушибленное при падении плечо, отправился распрягать и кормить лошадей. В соседней комнате полицейский с фельдшером оживленно обсуждали случившееся. Спиридон прятал слезящиеся глаза и не знал, чем оправдать свой поступок. Он упал на колени и стал целовать сапоги барина.

– Прости, Лазарь Васильевич! Век за тебя молиться буду!

– Не искренни молитвы твои! – Куприянов отпихнул слугу.

На дворе стемнело. Возвращаться в город было поздно, и Куприянов предложил гостям заночевать у него. В разговоре с ними помещик поведал, что накануне, спасаясь от меланхолии, принял успокоительный отвар из трав. Не добившись желаемого результата, он решил побаловать себя мадерой. Вероятно, смешение вина и отвара вызвала такую реакцию организма.

– А футлярчик я использовал как табакерку. М-да, на охоте…

Признание барина убило у полицейского интерес к делу. Лениво зевая, он поглядывал на сервирующую стол Марфу. Куприянов не хотел огласки столь глупого происшествия. В обществе фельдшера и офицера он с размахом отметил возвращение к жизни и получил заверение, что все останется втайне. Той же ночью барин подарил экономке бусы, отчего та стала нежнее и покладистее. Спиридона выпороли. Оклемавшись от экзекуции, он ухаживал за скотиной и кормил сторожевых псов. Разжалованный камердинер проклинал судьбу и с ненавистью думал о чудесном воскрешении своего хозяина: «Знал бы, что так обернется, подушкой бы придушил, собаку!»

Бильярдный шар катился по небу, время от времени скрываясь за дымкой облаков. Куприянова мучила бессонница. Барин сидел у раскрытого окна и ковырялся в своем запорошенном прошлом. Ничего кроме депрессии это занятие не вызывало. Хотелось умереть, уничтожив следы своего никчемного пребывания на земле.

Мысли о суициде немного отвлекли Куприянова от тягостных воспоминаний и заставили встрепенуться. Он нырнул с зажженной свечой в чулан. На глаза попалась веревка. Помещик торопливо связал петлю и накинул ее на шею. Осторожно потянул за конец и вскоре почувствовал, как глаза вылезают из орбит, а язык не умещается во рту. Лазарь Васильевич бросил дурное занятие. «Да что же я, Иуда, умирать позорной смертью? Поступлю по-мужски, как самурай!» – он взял перочинный нож, провел лезвием по ногтю. «Для чего же их так остро затачивают?! Да и не по-русски это – кишки себе выпускать!» – подытожил Куприянов. И то, и другое мероприятие приносили боль и страдания, а хотелось уйти тихо и незаметно для себя.

Между тем утренняя зорька мазнула горизонт алой акварелью. Притаившийся в листве соловей испустил затейливую трель и замолчал. «Околел, видимо! Да и не мудрено: всю ночь надрывался, проказник!» – Куприянов прошел в спальню. Не раздеваясь, упал на кровать. В дреме ему явилась смерть – красивая обнаженная женщина. Она манила к себе и обещала избавить от страданий. Лазарь Васильевич побежал к ней, но смерть растаяла в дымке. Проснулся барин опечаленный, с желанием во что бы то ни стало угробить себя.

Полуденное солнце выплеснуло на землю потоки духоты и зноя. Куприянов вышел на крыльцо, потянулся. Его озарила замечательная мысль: искупаться перед смертью. У затянутого ряской пруда он скинул на траву одежду, прижал к груди руки и забежал в воду. Окунулся, затряс головой. Миниатюрная радуга заблистала над барином. Восхищенно крякнули утки. Желание выбираться на берег пропало.  Куприянов сел, поднимая со дна муть. Он так бы и пребывал в бездействии, но вспомнил о хандре, терзавшей его накануне. Лазарь Васильевич поднялся. На себе он обнаружил пару пиявок. Омерзительные создания без зазрения совести посасывали кровь аристократа. «Вот самый тихий метод уйти из жизни! – барин ласково посмотрел на паразитов. – Пусть высосут все без остатка! Во всяком случае, не больно и оригинально: преставился от малокровия!» – Куприянов вновь погрузился в воду и продолжил изощренное самоубийство. Сколько бы он ждал встречи с Богом, сказать трудно. Его планы расстроила девка с толстой косой, исполняющая обязанности прислуги. Она сбежала к пруду и, запыхавшись, окликнула Лазаря Васильевича:

– Барин, самовар вскипел! Ступайте чай кушать! Нельзя вам без завтрака – голодные боли заработаете!

«И то верно!» – Куприянов решил отложить самоубийство.

– Отвернись, бесстыдница!

Он с отвращением оторвал присосавшихся гадов и стал натягивать штаны. Когда Куприянов проходил мимо девки, то ущипнул ее за зад. Та взвизгнула и зарделась.

– Баловник вы, барин!

Лазарь Васильевич хохотнул и хотел продолжить путь, но его что-то остановило. Он внимательно посмотрел на девку. В памяти воскрес образ обворожительной смерти из дремы.

– А ну-ка, милая, ступай в опочивальню. Поможешь депрессию снять! – Куприянов ощутил прилив сил.

– Кто ж меня потом замуж возьмет? – скуксилась девка.

– Фраппируешь ты меня, Глаша! За кучера выдам, коли захочешь, или другую партию найдем. У меня крепостных – триста душ. Не переживай! – Предвкушая постельные игры, Куприянов напрочь забыл о терзавших ночью пагубных мыслях.

Амурные утехи выветрили дурь из мозгов барина. Марфа отошла на второй план и вздыхала, ревниво поглядывая на соперницу. Она знала переменчивый нрав хозяина и не особо расстраивалась. Терпеливо ждала, когда страсти улягутся. Рано или поздно все вернется на круги своя – так уже бывало.

Как-то утром Лазарь Васильевич толкнул Глашку в бок.

– Вставай, прынцесса. Самовар пора ставить!

В голове кружились обрывки стихов, хотелось петь и хулиганить. Куприянов мотыльком выпорхнул из кровати. Подтягивая на ходу кальсоны, подскочил к письменному столу. Ткнул в медную чернильницу пером и каллиграфическим почерком вывел: «Я помню чудное мгновение!» – дальше дело не пошло: то ли память подвела, то ли кончилось вдохновение. Он поскреб затылок и повернулся к одевающейся девке.

– Ну-ка, накинь на меня халат!

Любуясь юной забавой, Лазарь Васильевич решил выписать из города прозрачный пеньюар, дабы чуть прикрытой наготою девка ублажала его сладострастный взгляд. В ожидании завтрака барин выглянул в раскрытое настежь окно. Возле сарая Фрол кормил с ладони Огонька. Молодой жеребец осторожно брал с руки угощение, всхрапывал и отгонял хвостом докучливых мух.

– Нынче в «Раздолье» махнем, Фрол. Надо Веребова навестить, наливки с ним откушать! Приготовь бричку к обеду.

Бескрайние  поля по  обе стороны дороги колыхались от налетавшего ветра. Барин утирал лицо и шею батистовым платком, превращая его в грязную тряпку с замысловатым вензелем в углу. Мысли о Глаше и воспоминания пикантных эпизодов будоражили разум. Куприянов представлял ее то в дорогом платье и шляпке с вуалью, то абсолютно голой и безотказной.

Вдалеке показалась пограничная будка. Помещик Веребов Николай Никанорович по завершении военной службы вернулся в родовое гнездо. Памятуя о боевых годах, он на подъездах к своей усадьбе выставил пограничные дозоры. Регулярно объезжал их верхом и справлялся: не было ли посягательств на его территорию.

Куприянов бросил ряженному в солдатскую форму крестьянину копейку и поторопил кучера:

– Ну-ка, Фролушка, прокати с ветерком!

Щелкнул хлыст. Подпрыгивая на ухабах, пролетка помчала барина к новым соблазнам, о которых он и не подозревал.

Коренастый, как дуб, Веребов с радостью встретил старинного приятеля. Сжал его в объятиях и с удовлетворением услышал, как у того хрустнули кости. Расцеловав гостя, он пригласил его в дом. На ходу обернулся и крикнул Фролу:

– Бричку в пруд загони. Не дело ей на солнцепеке рассыхаться. – Похлопывая Куприянова по плечу, спросил: – Ну, какой тебя наливочкой потчевать? Есть вишневая, рябиновая, яблочная…