Он окинул меня рассеянным взглядом и закурил.

– Однажды у приятеля я познакомился с одной особой. – Пырьев руками очертил два огромных бугра перед грудью. – Вознамерился даже жениться, так она мне приглянулась. Но барышня оказалась замужем, а мне было невтерпеж. На скорую руку мы слились в одно целое, после чего она решила порвать узы изжившего себя брака и новыми путами соединиться со мной. Пришли мы к ней домой и стали обмывать создание новой ячейки общества. А потом стали детей клепать, освобождаться от налога на бездетность – был такой раньше. В самый разгар трудового процесса приходит ее муж. Раззявил рот, как дурачок деревенский, и не знает, что делать. Совести нет совершенно – стоит и смотрит. Потом завертелся волчком: «Вы надолго?» – спрашивает. Отвечаю: «Наверное, навсегда!» Он расстроился и убежал. Утром я прозрел и решил официально никогда не жениться. А зачем? Чтобы однажды прийти домой и спросить: «Вы надолго?» Не веришь? Зуб даю! – выразился майор, как прожженный уголовник.

Не верить такому человеку было глупо, более того, я проникся к нему симпатией.

Мы вернулись к столу.

– В баньку бы махнуть! – Пырьев мечтательно вздохнул.

Иришка вопрошающе посмотрела на меня.

– Сань, можешь организовать мероприятие?

Разве я мог ей отказать? Ради меня она была способна прыгнуть на амбразуру, привечала в любое время дня и ночи, старалась выветрить из моей памяти ядовитый фантом Лауры.

– Отчего же нельзя?! Только машину надо.

Пырьев вызвал служебную «Волгу», и мы поколесили к бывшей Колиной жене. Расставшись с Клячиным, она жила в свое удовольствие: ковырялась в земле и разводила на продажу цветочки. Проблем с баней не возникло, Света отличалась радушным гостеприимством.

Начальник вытрезвителя выныривал из парной, загружал обезвоженный организм пивом и превращался в мелкого хулигана. Когда пенный напиток шибанул в голову, Пырьев забрался в соседский огород. Сначала он не обращал внимания на визг хозяев. Но в итоге, раздраженный их поведением, пообещал всех перестрелять.

Пистолета при нем не оказалось. Тогда он закидал их собранными огурцами, после чего вернулся к нам, схватил гармошку и наиграл мелодии подворотен. У калитки остановился наряд милиции, вызванный пострадавшими. Стражи порядка отдали честь распоясавшемуся майору и сделали соседям устное внушение.

День клонился к вечеру. Покидать место отдыха не было ни сил, ни желания. Там мы и заночевали. Утром помятый майор позвонил шоферу, поблагодарил Свету за великолепно проведенный вечер и украдкой потрогал за грудь. Я понял, что Наташа скоро достанется кому-то в качестве утешительного приза.

В бане я ухитрился поцарапать ногу и занести в рану грязь. Два дня мне было плохо, но я списывал все на похмелье. Когда же появились ноющая боль и покраснение, пошел в поликлинику.

– М-да, – сказал врач и выписал направление в больницу.

Шла третья неделя, как я загибался от сепсиса. Попытки сбить температуру оставались безрезультатными. Постоянно – сорок, сорок с половиной. Мои мозги плавились, извращая реальность. Возникало единственное желание – прекратить страдания любой ценой. Пусть усыпят, как собаку, лишь бы кончились муки. Тошнота выворачивала организм наизнанку, отнимала последние силы. Выдавив из себя слизь, две-три минуты я чувствовал облегчение, после чего все повторялось. Как из рога изобилия сыпались уколы. Меняя капельницу, нечаянно проткнули вену. Физраствор ушел в мышцы. Рука разбухла и напоминала студень. Угасающее сознание сделало меня равнодушным к таким мелочам.

– Пора переводить во вторую палату. Безнадежный! – переговаривались медсестры, думая, что я их не слышу.

На мое счастье, из отпуска вышел опытный доктор. Он осмотрел меня, недовольно покачал головой и назначил другое лечение. Я начал выкарабкиваться ускоренными темпами. В палате со мной лежал Вадик. После удаления аппендикса он позеленел и на третий день едва не окочурился. Слезными просьбами его матушка выхлопотала перевод Вадика в реанимацию. Вернулся он дня через три. Малахитовый цвет его кожи сменился золотым.

Вадик не скрывал радости от встречи и не смог сдержать эмоций. В «апартаментах» заблагоухало. Санитарки выгребать из-под него категорически отказались, и до прихода матери мы вдыхали стойкое амбре. Поменяв сыну постель, она немного послушала, как за стеной кричит умирающий от гангрены мужик. Наркотики ему не помогали. Да и какие наркотики могли помочь, если при снятии ботинка у бедняги отвалилась ступня?! Среди ночи вой резко прекратился, будто надоевшее радио выдернули из розетки.

– Отпиликался, сверчок! – Вадик повернулся на бок.

К концу лета я оклемался. Встречать меня пришел Коля. Он натянул на лицо маску раскаяния, от которой веяло лукавством.

– Ты не дуйся, так вышло. Пойдем ко мне, отметим выписку.

Я хотел отказаться, но Коля был неумолим. Он взял пакет с моим барахлом и покинул палату.

– Лаура ушла, – на ходу бросил он. – Хотел к Светке вернуться, а она с ментом шашни закрутила. Шалава, что с нее взять?!

Из многочисленных щелей Колиного дома выползали и вразвалочку бродили тараканы. Растопыренный букет на подоконнике завял и начал осыпаться. Выглядело хуже, чем у постимпрессионистов. На столе томились в ожидании пузатый сифон и пара стаканов. Со стены смотрела фотография Лауры, приклеенная на картонку. Коля стушевался и перевернул любимую лицом к стене. На другой стороне оказался портрет изменщицы Светы.

– Здорово придумал, на все случаи жизни! – я восхитился Колиной изобретательностью.

Коля выдавил из сифона бурлящий от углекислоты золотистый портвейн.

– Так кроет быстрее, – пояснил он. – За твое здоровье!

Кадык Клячина бегал, как затвор автомата. Коля опустошил стакан судорожными глотками. Разговор не клеился. Выпили еще. Скупщик антиквариата беспокойно ерзал на табурете.

– Что-то живот скрутило! – оправдался он и исчез в дверном проеме.

По всей вероятности, Колю вспучило от газированной «бормотухи». Его не было долго. С улицы доносились приглушенные крики, но мне казалось, что это мальчишки гоняют мяч. Устав от ожиданий, я решил выяснить, куда подевался охотник за самоварами и чужими женами.

– Коль, ты где? – крикнул я с крыльца.

Из нужника послышался изощренный мат. Я подошел к «скворечнику» и дернул за ручку. Обломки гнилых досок свисали в выгребную яму. С опаской я глянул вниз. Если не думать о том, где происходит сцена, то Коля смахивал на Саида из кинофильма «Белое солнце пустыни»: над гладью экскрементов поплавком торчала его голова. Чтоб спасти товарища, пришлось звать соседа.

Клячин схватился за брошенную веревку, и мы стали его вытягивать. Зловонная жижа чавкала, не желая выпускать его из дружеских объятий. Подпорченная флюсом физиономия соседа выражала крайнюю степень недовольства.

– Тяжелый какой! – пыхтел он.

– Это из-за грехов, – ответил я. – Оттого и доски не выдержали, подломились.

После череды неудачных попыток пред нами во всей красе предстал «шоколадный заяц». Его поколачивало. Исходящий запашок намекал, что Клячин долго не будет пользоваться успехом у женщин. Сосед окатил его колодезной водой и пошел растапливать баню. Коля опустился на траву и вытянул ноги.

Меченные зеленкой куры, перестали клевать землю. Наклоняя головы то в одну, то в другую сторону, они настороженно смотрели на хозяина. В их янтарных с переливом глазах просматривалось злорадство. Очевидно, они восприняли все, как божье наказание за съеденные Колей яйца. Любоваться страданиями Клячина не хотелось, продолжать посиделки – тем более.

– Пойду я, Коль. Надо отдохнуть, к работе приготовиться.

– Ты заходи, – поднялся он и протянул руку со следами недавней трагедии.

Пожимать ее желания не возникло.

– Давай без прощальных поцелуев – не навсегда расстаемся.

Я направился к калитке. За ней, по тропинке моей непутевой жизни бродили призраки будущих разочарований.