Золингеновским ножом раскрошил бурый комок. На один раз – много, прикидываю я, на два – мало. Вот дилемма! Выкурю все, пусть мне станет хуже. Достаю из выдвижного ящика серванта коробку папирос «Три богатыря». Не папиросы, а произведение искусства. Одна коробка чего стоит! Желтая, а на ней три бугая с картины Васнецова. Папиросы такие же могучие, как богатыри – огромные мундштуки с золотым ободком под табачной гильзой внушают уважение. Это вам не «Беломорканал» и даже не «Казбек». Забив косяк, наливаю бокал Киндзмараули. Грузины большие мастера виноделия! Подкрашенный химическими добавками вермут или «Солнцедар» – напитки малоимущих ханыг – и рядом никогда не стояли даже с самым паршивым вином кавказских аборигенов.

Глубокая затяжка обдирает горло. Хочется кашлянуть, с трудом сдерживаю себя. Ядреный дым заполняет легкие, бьет по мозгам. Вторая затяжка усиливает эффект: голова тяжелеет и начинает кружиться. Стоны соседей отходят на другой план. На первом – волшебство, в которое я погружаюсь. Утонувшая во мраке комната походит на бесконечную вселенную. Светодиодный индикатор телевизора выглядит одинокой звездой в погасшем небе. Третья затяжка и глоток вина поднимают меня в воздух. Все, законы гравитации, или как там ее называют физики, нарушены. С папиросой в зубах и бокалом я плыву в темноте и приземляюсь у розетки. Прижимаюсь ухом. Молодые еще не закончили свои бесноватые игры и продолжают изнурять себя любовью. Вот где ненасытные природные инстинкты проявляются во всю мощь. Собаки давно бы уже кончили и повернулись друг к другу хвостами. Эти же экспериментируют с позами. Надо посмотреть, что там у них, какая нынче камасутра?! Заглядываю в отверстие, наэлектризованное от созерцания разврата. Темно. Хитрые сволочи! Конспирируются! После затяжки мое зрение становится острее. Я вижу, как молодой кролик скачет на крольчихе. Неожиданно он замирает и прислушивается. Батюшки! С другой стороны розетки меня изучает черный зрачок. Стеклянный и холодный, как у питона. Может, это вовсе и не кролик? Мне становится дурно, будто поймали за руку в момент кражи. Ничего, сейчас я устрою Варфоломеевскую ночь!

От сбежавшей с дальнобойщиком очередной жены-подруги остался клубок шерстяных ниток, проткнутый спицами. Иногда я смотрю на него и представляю себе голову гейши с традиционной прической из которой торчат канзаши. Выдергиваю длинную стальную иглу, допиваю вино и подскакиваю к розетке. «Сейчас ты, сука, попляшешь!» – ободряю себя и вонзаю спицу в наэлектризованное созерцанием разврата отверстие. Последнее, что я увидел, были искры. Сильный, ни с чем не сравнимый удар парализовал тело. Удар оказался намного мощнее действия май-лисайского гашиша…

Меня найдут через неделю, может, через две. А может, спохватятся через несколько лет за неуплату услуг ЖКХ. Придут грозные тетки из ЖЭКа в компании участкового милиционера, взломают двери. Их встретит мумия с погасшим косяком во рту и оплавленной, почерневшей спицей в скрюченных, костлявых пальцах. Ежик седых волос затянется паутиной, да и глазницы, наверное, облюбует паучок. Заглянут любопытные, некогда зараженные похотью соседи. «Надо же, – скажут они, – а мы думали, здесь никто не живет. А тут, оказывается, мертвый человек!» Обескураженные открытием, они покачают головами и прикарманят старинный глобус размером с бильярдный шар, на котором чуть позже крестиком пометят место моего захоронения.

Забулдыжная жизнь

Как всегда, снег выпал неожиданно. Захотелось пробежаться по морозцу, размять суставы, провентилировать легкие. Недалеко от ларька наткнулся на Троцкого. Он поразил меня экстерьером: голова здоровая, не расчесанная, в руках – ржавый велосипед. Стоит, упершись взглядом в землю. «Наверное, таксует», – подумал я и не поздоровался, опасаясь внешним видом отпугнуть клиентов. Троцкий двигал обветренными губами. Кажется, материл президента. Как и все русские люди, я тоже матерюсь, но в отличие от многих – очень красиво, почти молитвенно. Если к слову «мать» вместо известного эпитета добавить «святая», то получится самая настоящая трехэтажная молитва. От сочувствия к приятелю-таксисту мои планы изменились. Я решил накваситься, заглушить душевную боль. Вообще, с алкоголем я познакомился классе в восьмом. Знакомство получилось безрассудным, не дающим надежд на интеллектуальный рост. Нажрусь до вертолетного состояния и валяюсь, где попало. Лежу, ногами дрыгаю, пену пускаю. Люди обходят стороной, жалеют. Думают, эпилептик. А мне хорошо – будто нахожусь в другом измерении.

Пил в закусочной, на соседней улице – там больше шансов остаться наедине с собой. В своем микрорайоне много халявщиков. Нажрался до состояния близкого к анабиозу. Земля норовила выскользнуть из-под ног. Балансируя руками, я с трудом удерживал равновесие. Обугленные ангелы облепили провода. «Редкостный пропойца!» – презрительно сказал один. «Забулдыга, – подтвердил другой и назвал меня по фамилии. – Я его по походке узнал. Только он так ходит!» Осколком кирпича я швырнул в болтунов. Они закаркали и улетели. Пошарил по карманам, достал сигарету. Какой-то школьник, похожий на урода, дал прикурить. Затянулся, закашлял, – подавился сизыми облаками. В ответ с неба посыпалась «перхоть».

Это было вчера, а сегодня пенсия… Чувствую, будет праздник, и не только у меня. Вообще-то я люблю тихие вечера, когда сосед снизу не крутит песни чернокожих обезьян, а сосед сверху не роняет шифоньер. Шифоньер удивительно часто падает. Такое ощущение, что он постоянно пьян. Я говорю о шифоньере. Сосед, само собой, не просыхает. В общем, я живу в окружении маргиналов. Покой мне только снится.

За домом вросла в землю скамейка, на которой до первого снега жил бомж. Снег выпал, и мужик исчез, а вместе с ним и рубль обвалился. Странно это. Я это к тому, что бомж как показатель нашей жизни. Если он лежит на скамейке, то все хорошо. В сложившейся крайне негативной экономической обстановке думаю погорбатиться на паперти. Сидишь себе дурак-дураком, бормочешь что-то бессвязное, а денежки в кепку капают. По грошику, по копеечке, но капают, черт бы их побрал! Посижу недели две, потом как в кино: куплю машину с магнитофоном, пошью костюм с отливом, и – в Ялту. А хрен ли…

С пенсии пришлось выпить. Не хотел, но переубедил себя. Двести грамм встряхнули организм, подняли тонус. Потянуло в музей, решил приобщиться к высокому искусству, взглянуть на труды Айвазовского. Приобщился. Проснулся в медвытрезвителе. Завтра пойду в библиотеку. Надеюсь поумнеть, нахвататься умных слов. Постараюсь выучить стихотворение Пушкина или Фета – пригодится для знакомства с женщинами. С женщинами у меня сложные отношения. Мужчиной я стал еще в глубоком детстве. Так получилось. Работала у нас домработница Авдотья – универсальная женщина с грацией лани, трудолюбием муравья и исполнительная, как служебная собака. Вот с ней-то я и согрешил впервые. Согрешил неудачно: Авдотья «залетела». А какой из меня отец? Мне тринадцать лет отроду, переходный возраст: все бурлит и играет. До поры до времени воровал у папаши деньги и откупался.

Папаша занимал высокую должность, деньги не пересчитывал, но и на ветер не швырял. В один прекрасный день страшная правда выплыла наружу. Отец грозился меня убить, тут-то и вмешалась матушка. У нее возникли подозрения, что домработница понесла не от меня. Когда деформация Авдотьиного тела приобрела катастрофические параметры, уломали соседа Аполлинария жениться на ней. Это не составило особого труда. За Аполлинарием водился грешок не возвращать долги. Долгов накопилось много. Их списали, вдобавок оплатили свадебное застолье. Молодые жили недолго и не очень счастливо. Аполлинарий бил Авдотью – ревновал к прошлому. В итоге она его зарезала и села.

Возмужав, я пробовал остепениться. Подцепишь, бывало, первую встречную, и кажется, что лучше ее никого нет. Прижмешься, гладишь загипнотизированное алкоголем тело, и так на душе хорошо, так сладко! Тяга к женитьбе испарялась сразу после оргазма. Утром зенки продерешь, глянешь на королеву грез, и задаешься вопросом: «Неужели я смог?» Брючки с рубашкой – под мышку. Выскочишь в коридор, пальтишко накинешь – и домой. Все, не состоялась вечная любовь, не сложились отношения! Обуза – эта семейная жизнь, вечный поиск компромисса.