Темяшане росли в спартанских условиях и не особо следили за модой, но к внешнему виду относились трепетно. Особым шиком считалось выйти в свет в домашних тапочках, трико и цивильном пиджаке – поверх майки. Дополняли прикид мохеровая фуражка и резной мундштук в зубах.

     Помимо кутежей и разведения домашних голубей в Темяшеве любили почудить. Основной мишенью для народных забав служило железнодорожное полотно. Оно шло под небольшой уклон – и поезда сбрасывали скорость. Темяшане обильно смазывали рельсы солидолом, прятались в кустах и со смехом наблюдали за тщетными потугами состава взобраться на взгорок. Машинист вызывал бригаду путейцев, и те с трехэтажными матюгами драили рельсы. Эту  шутку селяне  повторяли  из года в год.

Поскрипывая снежком, в Темяшево пришел декабрь. Продрогшие яблони и вишни накинули на себя белые оренбургские платки и выглядели не так убого, как накануне. Зима украсила промокшие крыши ожерельями из сосулек, расписала витиеватыми узорами окна деревенских хибар. В завершение она по-хозяйски покрыла все жемчужной пылью. Одним движением зима стерла осеннюю хохлому и раскрасила мир неброской гжелью.

Зюзя, или Сергей Андреевич Зюзиков, как он значился в документах, очнулся от навязчивого стука в окно. Обычно так стучали желтобрюхие синицы, когда выщипывали из щелей паклю для своих нужд. Зюзя потер подбородок, поднялся и отдернул занавеску. На улице пускал клубы пара вечный собутыльник Тренька. Он мало чем отличался от Зюзи: те же татуировки на руках, тот же холодный неприветливый взгляд и единственная мысль, прочно запутавшаяся в извилинах: где взять денег?

– Одевайся, – без всяких приветствий заявил он. – Могилку надо приготовить хорошему человеку. Обещают неплохо забашлять, плюс – по пузырю на брата!

Тренька отстранил не проснувшегося до конца приятеля, прошел в избу и зачерпнул из ведра воды. Пожар внутри организма пошел на убыль. Тренька вытер губы рукавом фуфайки.

– Давай, пошевеливайся! К обеду надо закончить.

Выкопать могилу хорошему человеку – святое дело! А к святым делам Зюзя относился трепетно. Можно сказать, он только и жил тем, что помогал людям в трудную минуту: то огород вскопает, то забор поправит, а то дрова наколет. И все-то почти задаром. Устав от праведных дел, он позволял душе расслабиться и кого-нибудь грабил. После чего уезжал валить тайгу или вязать сетки. Вернувшись из лагеря, Зюзя божился, что начнет жизнь с чистого листа, но окружающая обстановка одним махом заставляла забыть о клятве, и он снова начинал помогать людям.

Неухоженное, заросшее кустарником кладбище занимало весь склон невысокого холма. Одним концом он упирался в заброшенный скверик. Давным-давно руководство поселка решило привить населению чувство прекрасного. Оно считало – если в огороженном месте установить беседки и разбить цветники, то молодежь будет устраивать здесь вечера культуры, читать стихи… На деле вышло иначе. Из сквера по ночам доносились пьяные крики и звон гитары. Местные остряки переименовали сельский парк в Сад Непорочного Зачатия. Постепенно беседки разломали и растащили на дрова, а клумбы вытоптали. О том, что здесь было место отдыха, напоминали гипсовые пионеры с примерзшими к губам трубами и несуразная женщина с веслом. Завершал скульптурный ансамбль памятник вождю мирового пролетариата на ассиметричной площади перед сквером. Прозванный в народе компасом, он тянул выбеленную голубями руку в сторону кладбища, как бы намекая: «Все там будем, товарищи!» Чуть в стороне ютился магазинчик, возле которого стоял красный пожарный щит с конусообразным, как колпак звездочета, ведром, ломиком и двумя лопатами. Около него могильщики сделали привал.

– Успеем еще, – сказал Зюзя и полез в карман.

Землекопы присели на ящик для песка и закурили. Из-за холма выкатилось морозное солнце, заискрилось на нержавеющих зубах и рассыпалось по снегу хрустальными осколками. Друзья сняли с щита лопаты и продолжили путь. Подходящее место отыскали быстро. Тренька с энтузиазмом поплевал на ладони. Земля не успела промерзнуть, была мягкая и податливая. Землекоп шустро начал, но быстро выдохся и передал эстафету. Когда могилу почти вырыли, лопата уперлась в полусгнившие доски.

– Кажись, место занято! – с нескрываемой досадой подытожил Зюзя.

Рыть новую яму не было ни сил, ни желания. Друзья обменялись матюгами и решили углубить могилу – незаметно подселить к кладбищенскому старожилу новичка. Доски гроба сгнили и провалились. Зюзя сел на корточки, вытер взмокший лоб и отодрал одну из них. Через образовавшуюся щель на него пустой глазницей смотрел череп с редкими, грязного цвета волосами. Чуть ниже, на груди, на истлевшей ленте поблескивал старинный орден.

Покрытый красною финифтью золотой крест с белым эмалированным кругом в центре заставил Зюзю вскрикнуть.

– Чего орешь? – поинтересовался Тренька.

Зюзя выглянул из могилы. Его лицо светилось ярче солнца.

– Глянь-ка! – Он разжал кулак и показал приятелю находку.

Тренька взял орден и бережно обтер о фуфайку.

– Гадом буду, на Темяшева нарвались! Ищи икону!

Зюзя отковырнул лопатой следующую доску. В погоне за легкой наживой он не испытывал уважения к покойнику. Его пальцы суматошно ощупывали шершавые кости. Иконы не было. Обыскав гроб, Зюзя с сожалением сказал:

– Нет здесь ничего, одни пуговицы!

Он показал позеленевшие медяки с двуглавыми орлами.

Желание работать пропало, но оставлять следы грабежа не хотелось. Приятели снова взялись за лопаты. Они работали с таким остервенением, словно хотели докопаться до истины или зарыть ее как можно глубже. Увеличив могилу, подельники уничтожили все улики. Ближе к обеду показалось траурное шествие. Зюзя с Тренькой помогли опустить гроб и махом закопали могилу. Гулять на поминках они отказались, получили вознаграждение и поспешили в поселок.

                                                       IV

      Андрей Дмитриевич Шкаликов за махинации с фальшивыми долларами отмахал пятилетку с гаком. На зоне он набрался опыта и решил сменить хобби. Бывший аферист освободился, перебрался из продрогшего Петербурга в провинциальную Самару и увлекся коллекционированием редких орденов, монет и оружия. Выкупленная им коммуналка напоминала небольшой музей. На стенах висели старинные бебуты и шемширы, с выгравированными изречениями из Корана, кинжалы черкесов в серебряных ножнах. Над сафьяновым диваном – дуэльные пистолеты систем Лепажа и Кухенройтера. В строгих дубовых рамках, на бархате красовались старинные ордена. Антикварная мебель пестрела доисторическими книжками, статуэтками и посудой.

     Шкаликов имел авторитет в определенных кругах и давал консультации. По случаю скупал предметы старины, реставрировал их. Что-то оставлял, что-то перепродавал с выгодой для себя.

      Обширные связи помогали Андрею Дмитриевичу быть в курсе полукриминальных событий, каруселью вращающихся вокруг его интересов. Перед Новым годом атмосферу шкаликовской квартиры потревожил телефонный звонок. Человек на том конце провода интересовался стоимостью царского ордена.

– Чтобы оценить вещь, надо на нее посмотреть. – Шкаликов перебрал в памяти дела, намеченные на ближайшую неделю.

     Коллекционер бродил по аллее парка, то и дело поглядывая на часы. Он уже собрался уйти, как к нему подошли два гражданина, от которых несло дешевым парфюмом. Щуплый мужичок в осеннем пальтишке исподлобья посмотрел на Шкаликова.

– Вы Андрей Дмитриевич? – узнал он и съежился от мороза.

Настороженно обменялись приветствиями. Из-за пазухи мужик вытащил завернутый в тряпку предмет. Его дружок, такой же маловыразительный тип, будто опасаясь слежки, озирался. Шкаликов развернул тряпку и еле сдержал эмоции! С трудом изображая равнодушие, он взял орден. Усыпанная бриллиантами «Анна» второй степени была изготовлена в мастерской Осипова и стоила в пределах восемнадцати тысяч долларов.

– Что я могу сказать?! Орден Святой Анны. Не такая уж и редкость. – Шкаликов догадался, что продавцы не имеют понятия об истинной цене раритета.