— Покер вдвоем — это не только странно, лейтенант, — наконец молвил он назидательно, — но и неправильно. Но в кости мы смогли бы сразиться. Подходит?

Сейчас я разыграл бы даже в орлянку все свое состояние, если б имел его.

Я приказал бою дать нам стаканчик с костями, коктейль с шампанским и виски.

Я знал только два средства заставить замолчать сэра Арчибальда — Ван Бек и игра. Колосс повергал его в тягостное, болезненное молчание, зато инструменты удачи сэр Арчибальд держал в руках с наслаждением. На его бескровном лице постепенно проступила легкая краска, губы начали взволнованно подрагивать: поистине он пребывал в сильном возбуждении.

Мы играли допоздна.

Монотонность игры в кости и постоянная неудача наконец утомили меня.

— Я уверен, вы меня простите, лейтенант, не правда ли, — сказал сэр Арчибальд, вновь обретая свое болезненное празднословие, — вы поймете меня, поскольку вы джентльмен, если я позволю себе обратить ваше внимание на тот печальный, но очевидный факт, что вы проиграли восемьсот сорок долларов.

— Вы получите их в Шанхае, — ответил я. — Можете быть спокойны!

И я показал ему вексель во французское консульство.

— Замечательно, совершенно замечательно! — вскричал сэр Арчибальд. — Консул — прелестнейший человек из всего дипломатического корпуса. А здесь деньги мне не нужны… Но вы… вы… еще раз простите меня… в Шанхае вы не забудете?.. О! Умоляю вас, не сердитесь… Я знаю, что вы джентльмен, истинный джентльмен, но увлечения молодости… Да, да, я полностью вам доверяю, но мне так хочется иметь немного собственных денег.

Он понизил голос, произнося последние слова, и я почувствовал их жалкую искренность.

Это меня тронуло. Я проникся мимолетным, но явно дружеским расположением к этому маленькому пьянчуге с хорошими манерами, который непонятно почему приходил то в возбуждение, то в ужас. И к тому же предательство Боба лишило меня конфидента.

— Сэр Арчибальд, — сказал я, — доверие за доверие. Я сообщу вам о некотором открытии: на борту есть женщина. — Приняв за удивление выражение смятения, исказившее его лицо, я продолжал: — И какая женщина! Чудо!.. Это метиска.

— Нет, нет! — вдруг воскликнул сэр Арчибальд Его искривленный рот, вздрагивающие руки вызвали у меня опасение, что это delirium tremens[2]. Пронзительным, истерическим голосом он закончил: — Я вам… я вам запрещаю… Она моя. Она моя!

И он убежал.

Мне пришлось вернуться в каюту. Там, одетый, сидел на своей койке Боб. По его взгляду, неподвижно устремленному на меня, я понял, что он меня ждет и продолжал бы ждать, если бы потребовалось, не двигаясь с места, до рассвета.

— Я вел себя как мне хотелось, — медленно вымолвил он бесцветным голосом. — У нас больше нет ничего общего. У нас никогда больше не будет ничего общего. Но хочу сказать, что любой ценой помогу тебе переспать с метиской. Располагай мной как тебе будет угодно. Вот. Это все.

Он лег и погасил свет.

Я разделся в темноте.

Я был один и тщательно причесывался (сегодня утром я мог это делать без борьбы с собой), когда юнга-малаец вошел ко мне в каюту. Взглядом умного, внимательного животного он серьезно осмотрел мои выбритые припудренные щеки, блестящие волосы, мою черную форму с красным галуном на брюках, которая, как я считал, лучше всего сидела на мне.

— Что тебе, малыш? — спросил я как можно мягче, ибо чувствовал в ребенке друга.

Он не решался. Я повторил:

— Ну, говори. Не бойся! Все, что смогу, сделаю.

Бой вперил в меня глаза, которые постепенно или, так сказать, по капле наполнялись мольбой. Наконец он прошептал:

— Забудь женщину-метиску.

— Что ты сказал? — вскрикнул я.

Громче, настойчивее юнга повторил:

— Забудь женщину-метиску!

Странная вещь, мне не было смешно. Между тем впервые ребенок вмешивался в мои любовные дела. Однако умоляющее выражение на худеньком лице и во всей малюсенькой фигуре в лохмотьях было таким настойчивым, что я стал серьезным.

— Ты хочешь, чтобы я больше не думал о женщине из каюты? — спросил я задумчиво. — Чтобы не пытался ее увидеть, чтобы не стал с ней заговаривать при встрече?

На каждый вопрос юнга кивал, глядя мне в глаза.

— А почему?

Ни разу не видел, чтобы так быстро менялось выражение лица. Доверчивое, дружеское и полное преданности минуту назад лицо юнги закрылось, захлопнулось мгновенно. Черты лица, глаза, движения — все стало чужим, непроницаемым.

— Я ничего не знаю, — ответил маленький малаец, — только прошу тебя, для твоего же добра, забудь женщину-метиску.

На какое-то мгновение у меня промелькнула мысль расспросить его о ее имени, происхождении, откуда была родом незнакомка, но подобное дознание у мальчика, который меня обслуживал, показалось мне недостойным.

В любом поступке всегда есть своя мораль. В моей, допускающей излишества и обход закона, возникла непредвиденная совестливость.

Мне захотелось успокоить юнгу.

— Можешь быть спокойным, — сказал я ему. — Женщина-метиска не выходит из своей каюты.

С озабоченным видом он возразил:

— Она на палубе.

— На палубе? — вскричал я. — Поэтому-то ты испугался? Спасибо, сынок, спасибо!

В приливе радости я взял мальчика под мышки (он был невероятно легкий) и два-три раза подбросил вверх.

Когда я опустил его на пол каюты, он хотел что-то сказать, что-то крикнуть.

Смеясь, я прикрыл ему рот рукой.

Я увидел их на левом борту, стоящих лицом к морю. Сэр Арчибальд зябко кутался в свое пальто. Она же, напротив, была в белой шелковой блузке с вырезом на спине.

То, как она держала голову, говорило о том, что она подставляла лицо, которого я не видел, холодному ветру, обжигающим брызгам.

„Так вовсе не морская болезнь принуждала ее к затворничеству, — подумал я. — До этого дня такой качки еще не было".

Потом я вспомнил вчерашний крик сэра Арчибальда: „Она моя! Она моя!"

Меня поразил не только этот вопль. Все что делал или говорил сэр Арчибальд, казалось мне бредом, пьяными фантазиями, и вот оказалось, что его разглагольствования имели основания.

„Ее любовник! — сказал я себе. — Он ее содержит… да… ее любовник! И конечно, ревнивый, как все старики".

Сам я не относился к такого рода покровителям, и в моих глазах их щедроты не уменьшали достоинства тех, кому они предназначались. Я находил вполне естественным, что красивое и здоровое создание побуждало щедро оплачивать расположение, которое оно расточало уродцам и старцам. Из двоих она представлялась мне честнее.

По правде говоря, я даже обрадовался этой связи. Метиска казалась мне теперь более доступной. Хотя мой опыт был небольшим, но он уже научил меня, что для молодого воздыхателя лучшим посредником у молодой женщины является смешной старикашка, претендующий на роль тирана. Конечно, таковой явно и была роль сэра Арчибальда. Он прятал ее от посторонних взглядов, заточал ее, и если теперь она и вышла немного подышать, это было наверняка против его воли. Не слишком ли резко он жестикулировал? Не вставал ли он на цыпочки, чтобы бросить ей в лицо оскорбления, отдельные слова которых или по крайней мере их смысл доносил до меня ветер? Бедная девочка!..

И это из страха перед таким старым пугалом маленький малаец хотел меня остановить? Бедный мальчишка!..

Ни метиска, ни сэр Арчибальд не слышали, как я подошел.

Я легонько хлопнул сэра Арчибальда по спине и сказал:

— Дорогой друг, будьте любезны представить меня вашей даме.

То ли удивление заставило сэра Арчибальда подчиниться, то ли церемонный тон, который я инстинктивно принял, произвел впечатление на его манию достойных манер. Он сделал это очень глухо, бесцветным голосом, который в отличие от его обычного высокого тембра, казалось, стерся до последней связки.