- Нет, наверно, совсем поссорились,- сказала она и вздохнула.

Петя сидел в громадной вольере и кормил птиц. Их было великое множество, и все какие-то особенные, диковинные, самых ярких невиданных цветов. Петя сыпал им зёрна, которые он собрал с Ваниной ветвистой пшеницы. Зёрна были крупные, тугие и, должно быть, очень вкусные. Однако птицы почему-то не клевали их. Они беспокойно кружились над Петиной головой и оглушительно кричали что-то сердитое, злое. Петя никак не мог понять, в чём дело.

вдруг из дальнего угла вольеры к нему, распушив свой дивный огнистый хвост, побежал павлин. Он бежал и шипел, присвистывая: «Ззачем сс товарищем поссорился, ззачем?» Перья его хвоста ярко светились, и от них веяло жаром. «Жар-птица»,- подумал Петя и почувствовал, как горячая, душная волна ударила ему в лицо. Петя хотел выбежать из вольеры, но не мог пошевелить ногами. Он замахнулся на павлина рукой, крикнул и… проснулся.

Было утро. Ласковый, тёплый луч солнца, пробившись сквозь зелень деревьев, упёрся в Петин лоб и грел его. Гомонливая птичья стая, рассевшись на кустах под окнами, кричала, чирикала, щебетала и пела на все лады.

Петя перевернулся на живот и прищуренным глазом нацелился на солнце. «Скоро побудка»,- решил он и оглянулся по сторонам. Все спали. Ваня скорчился на соседней кровати, одеяло с него сползло. Петя, вытянув руку, накинул одеяло на товарища и вспомнил, что они поссорились. Весёлый птичий гомон сразу показался слишком громким и надоедливым.

Губы Вани чуть двигались, будто он что-то тихо нашёптывал, а белёсые брови сошлись к переносице. Как было бы хорошо сейчас соломинкой пощекотать Ваню; он бы засопел, заморгал, вытаращил глаза, а потом бы они вместе рассмеялись и начали кидать друг в друга подушками…

Петя вздохнул, медленно слез с кровати и, натянув майку, побрёл на крыльцо.

На улице властвовало утро. Небо над головой было, как громадная чаша, в которой маляры только что развели голубую краску. Лишь по краям чаши, у волнистого от гор горизонта, плавали хлопья облачной пены. Деревья, словно ещё не проснулись, стояли тихие-тихие, и листья на них, как в сладкой дремоте, шевелились медленно и вяло. Чуть колебался и дрожал прозрачный лёгкий туман, всползавший к небу, туда же, куда струился белый дымок из кухонной печи. Повитая сизой дымкой гора Таёжная снизу была тёмная, хмурая, а верх её, обрызганный солнечными лучами, золотился и зеленел молодо и приветливо. В воздухе плавал аромат цветов и трав, напоённых росой.

Лагерь спал. Только на кухне раздавался весёлый глуховатый говорок тети Глаши, да Силантьич шебаршил досками возле своего верстака.

Петя облокотился на перила и задумался. Вдруг сзади зашлёпали босые ноги.

- Ты почему встал?

Это был Данко.

- Да так… проснулся…

- И я… Смотри, утро какое хорошее. Сейчас бы в залив Лазарева… Красота!

- А пичуги - слышишь как? Синицы звонче всех. Весёлые.

- А ты какой-то хмурый.

- Хмурый? Не-е. Я, знаешь…- Петя глянул в серые ясные глаза Данко - они смотрели внимательно и участливо - и неожиданно для себя сказал: - А с Ваней мы совсем поругались.- И отвернулся.

Звеньевой помолчал, потом тихо сказал:

- Зря. Надо помириться.

- Я мириться не буду. Пусть сам мирится.

- А мы заставим! - вспыхнул Данко. Он всегда так: спокойный, спокойный - и вдруг вспылит.- Это ты потому, что Ваня вчера при всех отругал тебя.

- Вовсе нет.

- Ага, рассказывай!- Данко снова замолчал и вдруг засмеялся: - Чудные! Все равно помиритесь…

- Данко, а знаешь что… Ты меня с ним перемени в паре, я с Сашей буду ходить, а он пусть с Сеней.

- Ничего не выйдет. Как распределились, так и будет.

- Ну, перемени. Что тебе, трудно? Всё равно у нас с ним не получится.

- Получится.

- Перемени!

- Отвяжись. Сказал: нет - значит нет… Смотри, вон Борис идёт. Он нам сейчас да-аст трёпку за то, что раньше, чем надо, поднялись.

Но как раз в это время запела труба. На короткое низкое «соль» налетело и смяло его звонкое протяжное «до», потом «соль» зазвучало снова, ноты запрыгали, зазвенели вперемежку, и где-то вдали, у подножия Таёжной, забилось трепетное разноголосое эхо. Горн замолчал на полминуты, а потом запел с новой силой, перекрывая говор и смех, сразу возникшие в лагерных дачах.

На большую поляну перед клубом начали выбегать голоногие ребята. С разбегу спрыгнул с крыльца, перевернулся, встал вниз головой и прошёлся на руках Саша. На ходу натягивая майку, вышел на крыльцо Сеня. Данко, хлопнув Петю по плечу, перемахнул через перила и понёсся на поляну.

Зарядка!

Лагерный день начался.

Тяжёлым был этот день для Пети с Ваней. Когда они вышли на острове из лодки, покинув дружную компанию, и остались наедине, между ними сразу встала мрачная тоскливая отчуждённость. Бывало, и раньше они не разговаривали - за работой или просто так, оттого что разговаривать не хотелось, но то было лёгкое, нисколько их не стеснявшее молчание. А сейчас оно было каким-то напряжённым, в нём были насторожённость, глухая неприязнь и, вместе с тем, стыд.

Почему же не бывало такого раньше? Ведь очень часто они спорили друг с другом, и нередко дело доходило чуть ли не до драки. Но через минуту они уже мирно беседовали и всегда готовы были постоять один за другого.

А тут поспорили - и получилась ссора. Петя не мог простить Ване, что тот стал делать ему замечания при всех, словно не мог сказать наедине, по-приятельски. «Осрамить хочет? Ладно!..» А Ваня не мог молчать - потому что это было уже не только их, приятельское, частное дело, а общее, всего звена и даже отряда. Каждый считал, что он прав, и никто не хотел сделать первый шаг к примирению.

Петя шёл впереди с компасом, Ваня с планшеткой - за ним. Длинные, сутуловатые, сумрачные, шагали они по лесу, и каждый думал о своём.

«Вот закончим эти проклятые промеры,- думал Петя,- и я всё равно начну изучать на острове птиц. Отпрошу двух или трех ребят из кружка, и начнём мы с ними наблюдать. А потом составим описание и отдадим его в биологический кабинет. Вот Мария Сергеевна обрадуется!..»

Мария Сергеевна - это преподавательница биологии. Петя и Ваня были её первыми помощниками. Были…

«Теперь вот как будем? - озабоченно размышлял Петя.- Придётся разделиться: я - только по птицам, а он - только по растениям… А вообще-то плохо. И как это у нас получилось? Ну ладно, я виноват. А зачем придираться? И главное - при всех! Разве это по-товарищески? Принцип какой-то выдумал. Ну ладно же!..»

А Ваня, шагая следом, думал: «Не везёт мне что-то этим летом. Сначала всё не мог ветвистую пшеницу достать. Достали - она чуть не погибла. Пшеница стала поправляться - с Петей поссорились. А кто поссорился? Ну ладно, я начал. Но ведь я предупреждал его. И ребята говорили. А он всё своё. Вон как вчера звено рассердилось. И я ничем не могу помочь!.. Только он сам виноват… А всё же плохо. Эх!..»

Так думали они - каждый о своём и каждый об одном и том же.

Когда они проходили недалеко от горячего источника и попали в то болотце, около которого ещё недавно удивлялись тому, откуда оно здесь,- Петя, шлёпая по щиколотку в болотной жиже, сказал не то себе, не го одной из берёз:

- Тёплая какая… Вот бы тут оранжерею устроить.

Ваня не отозвался.

В другое время они бы обязательно остановились, поспорили, порадовались вместе, а теперь…

Очень это неприятно - быть с товарищем в ссоре, Томит и мучает досада, и помириться хочется, но не-хватает мужества начать разговор и ложится на сердце обида на товарища и на себя.

Они шли по трудному азимуту. Он наискось перерезал скалы, приходилось карабкаться по ним, и было очень нелегко измерять расстояние. В одном месте Петя вместо того, чтобы немного вернуться назад и обойти нагромождение камней, прыгнул через расщелину: ему хотелось сохранить прямую азимута - и чуть не сорвался вниз. Он весь напрягся и смешно, как клоун, взобравшийся на канат эквилибристов, замахал руками. А когда ему всё-таки удалось удержаться, лицо его словно покрылось гранитной пылью.