— Ну и заработали большие полушария, — улыбался своим мыслям Васин.

Ушел Васин на поселение в начале августа, не успев попрощаться со своими учителями. Потом прислал письмо. Через два года придет еще одно, с фотокарточкой. Черноглазая молодая женщина с мягкой улыбкой сидит рядом с Васиным, а на руках у него маленькая крошка Олюшка. Это будет через два года. А сейчас еще не зима, а только первые ее признаки.

Библиотекаря неожиданно положили в больницу, а всю его работу доверили десятикласснику Николаю Кудрявцеву. Новый школьный работник выдавал дежурным учебники, подыскивал для учителей таблицы, заполнял графы посещаемости. Глаза у Кудрявцева, словно подсвеченные изнутри, смотрели гордо, и было видно, что он сам полон чувства собственного достоинства, уважения к себе и своим делам. Никогда ничего подобного Николай не испытывал в жизни. Ему, дважды судимому за воровство, доверили государственное имущество. Третий год он учился в школе, вращался в кругу учителей, помогал им оформлять классы, кабинеты. Кабинеты готовили к аттестации. Общаясь с Варварой Александровной, этой доброй и тактичной учительницей, от которой невозможно было чего-то скрыть или просто слукавить, Николай замечал, что стал меняться: гасли грубые интонации в разговоре, появилось чувство такта в общении даже со своими пацанами. Но что самое главное, он почувствовал, что и некоторые зеки стали относиться к нему иначе. Даже его дружок Пчелкин, по кличке Крендель, и тот как-то заметил: «Куцый, а Куцый! Я стал тебя стесняться». Да и сам Николай видел, что становится другим. Работая на общественных началах в химическом кабинете, Кудрявцев больше всего боялся, что вдруг кто-то что-то утащит.

— Тут и взять-то нечего! — как-то заметил Крендель.

— Но кто знает? Привыкли воровать! — думал Николай.

Пацаны могли взять любую мелочь. Лишь бы украсть. Когда что пропадало, Николай, к великому своему изумлению, страшно возмущался: — Какого черта? Ведь не надо! — И вспоминал себя. Давно ли сам был воришкой и мелким пакостником.

Рос Кудрявцев в детском доме, а потом в семье с неродной матерью, которая неожиданно умерла. Отец вновь женился, появились сестрички. Жил Колька никому не нужным. Нередко чувство голода заставляло отбирать гривенники у толстых школяров. Научился курить, бродить по улицам в поисках развлечений, с ребятами «подломали» ларек. Суд, статья, воспитательно-трудовая колония — ВТК — для малолетних. Опять свобода и опять судимость за воровство. В свои двадцать два видел мир, как он любил говорить, только «людоедов». Попав в исправительно-трудовую колонию для совершеннолетних, превратился в заядлого нарушителя, стал «шестеркой», то есть исполнителем воли «авторитета». Нарушал часто и по указанию, и так, для развлечения. Потом... Что говорить? Всякое было потом. В школу пошел неохотно. Затем увлекся, взялся за учебу не ради галочки или корочки. Решил твердо стать человеком.

Раннее морозное утро. На улице темно. В жилой секции отряда койки в два этажа тянутся вдоль узкого прохода. Между коек — обшарпанные тумбочки. В секции тепло и влажно. Пахнет перегретыми телами. К еле уловимому запаху кислятины примешивается острый запах мужского пота, нижнего белья, давно не стиранных телогреек. В сонной тишине на койках лежат парни, покрытые серыми одеялами. Запрокинутые подбородки, разбросанные руки говорят о том, что сон крепкий.

Варвара отыскивает нужную койку, дергает за край одеяла.

— Детуров, проснитесь! — широкоскулый парень открывает глаза и непонимающе моргает белобрысыми ресницами.

— Ах, это вы, Варвара Александровна? Я сейчас. А зачем я вам?

— Как зачем? Разве не знаете, что у вас не все зачеты сданы?

— Разве? Ах, да! Знаю, конечно. Вот черт! Опять никто не разбудил. Все с вечерней пришли. Начальник в отпуске. Вот мы и дрыхнем.

Не знала Варвара, что почти всю ночь отряд не спал. Придя со смены, заварили чаю, а потом до хрипоты, до пены у рта спорили: есть ли любовь на свете. Варвара уже подходила к школьным воротам, когда ее догнал Детуров.

— Варвара Александровна, скажите, есть ли любовь на земле или нет?

— Что это вас с утра на такие вопросы потянуло?

— Да так. Ребята спорили. Одни говорят, что есть биологическое желание, что это необходимо для продления рода людского. А Сова, простите, есть у нас такой, так он уверяет, что существует любовь, только она дана не каждому, а тонкокожему. Что любовь — как солнце. Без любви можно жить, но бледным будешь.

— Поэт. Стихи пишет ваш Сова? — спросила Варвара.

— Пишет.

— А вот вы как считаете? — улыбнулась Варвара.

— Я думаю. Пока не знаю. Есть у меня заочница. Пишем друг другу письма. Вот фотку прислала. — Детуров вытащил из нагрудного кармана куртки фотографию девушки с пышной химической прической.

— Симпатичная. Глаза красивые.

— Мне тоже нравится. Ребята советуют начирикать, что, мол, люблю, чтобы ждала. А я не могу. Раньше бы написал, а теперь не могу. Во-первых, срок у меня. Если только на поселение отправят. Во-вторых, не знаю, люблю или нет. И вообще. Так вот сразу? Разве через фотку поймешь? Когда встретимся, вдруг не понравимся друг другу? Все познается через общение. А еще я думаю, что должна быть привязанность, привычка что ли. А так с бухты-барахты женишься, а потом? Дети, развод? И обязанность должна быть, и доверие, потребность друг в друге.

— Целый философский трактат. А вопрое-то сложный, — вздохнула Варвара... — в другой раз, Владимир Батькович, поговорим. А сейчас иди, а то и на второй урок опоздаешь;

— Варвара Александровна! Еще бы один вопросик зацепить, волнует он наших. Что справедливо, что не справедливо.

К проходной колонии подкатил «воронок». Из машины под конвоем вышли двое. Один — высокий блондин с голубыми девичьими глазами, другой — с колючим пронизывающим взглядом маленьких серых глаз, близко расположенных около переносицы, с острым подбородком и тонкими презрительно-кривящимися губами. Железные двойные двери раздвинулись и пропустили прибывших.

Около проходной стояла учительница и ждала, когда пройдут привезенные. Белокурые волосы из-под меховой шапочки локонами спадали на плечи, в зеленых глазах светилось морозное зимнее утро. Варвара внимательно посмотрела на прибывших и улыбнулась. Голубые глаза высокого блондина вдруг стали синими-синими, рука невольно потянулась к воротнику форменки, чтобы поправить пуговицы, да так и остановилась где-то на полпути.

— Здрасьте, гражданка женщина! — развязно бросил второй, оскалившись, обнажив ряд красивых желтоватых зубов.

— Здравствуйте, — сказала Варвара Александровна. — Новенькие?

— Ага! Старенькие. Не ждали? А мы вот приехали на такси. Нате!

— А ну пошел, пошел! Чего разговорился! — крикнул конвоир.

— У вас на уроке можно посидеть? — Перед Варварой вырос тот самый парень с голубыми девичьими глазами, который недели две назад прибыл в зону.

— А, новенький?!

— Да я, Варвара Александровна, не новенький. Я уже старенький, в полном смысле этого слова. Моя фамилия Хлебов, Александр.

— Раз пришли, проходите, садитесь, Хлебов.

При появлении Хлебова двое учащихся за первым столом почему-то заерзали. Семенов с беспокойством посмотрел в сторону учительского стола. В классе возникла какая-то напряженность. Почувствовав это, Варвара подошла к доске, записала тему: «Гибридологический метод изучения наследственности. Первый закон Менделя. Гипотеза «чистых гамет».

— Теперь, — предложила учительница, — откроем словарики и запишем новые слова, их значения:

— Доминирование — преобладание. Рецессивный признак — внешне исчезающий. Гетерозиготность — явление расщепления наследственных признаков в потомстве. Ген — участок ДНК. Гамета — половая клетка. Зигота, аллельные признаки, — диктует Варвара Александровна.