Я достал карту Нового света и каждый день смотрю на нее. Если поеду из Владивостока, прямой путь через Тихий океан в Сан-Франциско. Около девяти тысяч верст! Несомненно, покачает на волнах, но это не беда — вынесу. Зато прибуду в красивейший из городов мира. Пожалуй, там и займусь практикой. Доктора нигде не остаются без заработка.

7 мая. Видел на улице Федосеева. Его и солнышко не отогрело. На лице опять нервный тик. Подозреваю, что последняя почта могла доставить еще одно письмо с клеветническим измышлением. Опасаюсь за него. И, оказывается, не я один: более близкие к нему люди пытались выкрасть у него револьвер. К сожалению, попытки не увенчались успехом.

И вряд ли такими паллиативными мерами можно уберечь беднягу. Вот если бы приехала невеста…

8 мая. Мы провели объединенное собрание политических ссыльных, на котором об Юхоцком записали, что он «сознательно вредит революционному делу». А с пасквилянта, как с гуся вода!

Николай Евграфович размножает это решение, пользуясь своей техникой[2], собирается разослать по всем колониям ссыльных.

9 мая. Закончился ледоход, запоздавший сверх всяких мер. Лена выбросила на берега громадные льдины. Обыватели горюют — к плохому году: ячмень не уродится. А привозной хлеб и без того, как говорится, «не по зубам», — в три раза дороже, чем в Красноярске. У ссыльных единственная надежда на помощь родственников. Кому не присылают денег, тот принужден голодать.

Федосеев по-прежнему отказывается от дружеской помощи. В нем угрожающе возрастает болезненная мнительность — результат злых наветов. К тому же — сильно выраженная дистрофия и крайнее нервное истощение.

12 мая. Знаю, кое-кто подумывает о побеге. Для меня это не подходит. В таком случае пришлось бы перейти на нелегальное положение, а я ведь прежде всего врач, и мне нужна практика.

15 мая. Популярность Николая Евграфовича растет. Под его влиянием некоторые народники стали изучать марксистскую литературу. Если бы он был здоров!

17 мая. А паузка со ссыльными с верховий Лены почему-то нет. Что могло случиться? Местные жители недоумевают, — первые паузки всегда приплывали вслед за ледоходом.

18 мая. Пришла почта по летней дороге!

Николаю Евграфовичу оказалось письмо со штампом Минусинска. Я отнес. Знал, что обрадуется. Так оно и случилось. Писал «Старик». И к письму приложил вырезку из газеты «Енисей» — описание сибирской свадьбы, со всеми песнями и припевками. У Николая Евграфовича засияли глаза, посвежели впалые щеки, — он сам на Архангельском севере записывал народные песни.

Но не ради же свадебных песен прислал «Старик» газетную вырезку? Присмотрелись — тайное послание. В начале — наш девиз: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Мы переглянулись. Что-то очень важное? Даже руки у обоих задрожали: буквально сгораем от нетерпения. Стали расшифровывать заголовок: «Манифест Российской социал-демократической рабочей партии». И радость электрическим током пронизала нас. Обнимаемся, целуем друг друга. Был партийный съезд! Революция недалека!

И вдруг у Николая обмякли руки:

— Вы доживете…

Я шлепнул его по плечу.

— Все доживем!

23 мая. Паузок приплыл!

Население города вышло на берег. Всем не терпелось узнать, что же случилось.

На паузке — одни уголовники да еще духоборы. Политические отправлены назад в Александровский централ. За что? «Взбунтовались» на Якутском тракте. Конвойному начальнику вздумалось за какую-то маленькую провинку на выходе с очередного этапа поставить их позади уголовников. Они заявили протест, ослушались команды. Боялись, что вечером на этапе уголовники, придя первыми, раскупят у крестьянок все продукты. Продолжался ропот. Офицер скомандовал: «По смутьянам огонь!» Грохнул залп. К счастью, некоторые успели лечь на землю. Убитых только трое.

Федосеев принес духоборам книги, дозволенные цензурой. В книгах — оттиски партийного манифеста. Улучив минуту, когда не было рядом жандармов, попросил передать в Якутске «политикам».

Мимо проходил Юхоцкий, издевательски присвистнув, спросил:

— Оттаял, господин дворянин? А я уже молился за упо…

Не дав договорить, Николай Евграфович схватил обидчика за грудь. Их успели разнять. Городовой отвел Федосеева в каталажку. Я пошел туда в качестве свидетеля, замолвил слово как врач о больном.

При обыске в кармане у арестованного револьвера не оказалось. Через три дня выпустят.

Июнь забросал окрестности Верхоленска цветами: вслед за синими медунками расцвели жарки, будто пламя охватило взгорки и ложбины.

Но весна не сняла гнета с души. И начало лета не принесло радости…

Яков Максимович записывал:

12 июня. Второй год идет, как я в этом краю, а не могу привыкнуть. Все здесь не наше, не российское. Небо — выцветший ситец. Елки — монахини. Кедры — волосатые медведи. Даже здешнее лакомство — кедровые орешки не полюбились мне.

13 июня. Вот уж, действительно, несчастливое число! Хотя и не суеверный я.

Жандармы дознались, что из Верхоленска рассылается партийный манифест, и нагрянули с обыском. Хотя у меня ничего предосудительного не взяли, боюсь, что теперь генерал-губернатор на мое прошение ответит отказом.

У Федосеева тайник в подполье оказался надежным, — нашли только одну брошюру, напечатанную в Женеве. А им и того достаточно, чтобы угнать Николая еще дальше на север, куда-нибудь к полюсу холода. Он сильно опасается новой кары.

14 июня. Партийный манифест делает свое дело — колонии ссыльных раскалываются: кое-кто из народников начинает прозревать и переходить на сторону социал-демократов.

Из Якутска такие же вести.

15 июня. Дошел слух, что где-то в якутском улусе застрелился один поляк, член партии «Пролетариат». За спиной — пятнадцать лет тюрьмы и ссылки, на шестнадцатом нервы не выдержали.

— На шестнадцатом? — переспросил Федосеев, и на его лице проступила синева. Похоже, вспомнил и подсчитал свои тюремные годы.

16 июня. Где предел людской подлости? Мудрецы искали — не нашли.

Бедняге Федосееву пришел еще один пасквиль. Вероятно, такой же, как и прежние. Собирают дрязги — полбеды. Но его называют «чужаком», «дворянским недоноском, примазавшимся к рабочему движению». Это и ранит Николая Евграфовича в самое сердце. Знакомые люди видели: нервно вскрыв конверт и взглянув на первые строчки, он изорвал письмо. И — в лес. Голова у него вздрагивала, ноги волочились. Казалось, вот сейчас споткнется и упадет лицом в землю. Сосед — за ним. Стал окликать. Нашел в чаще:

— Куда вы направились?

— Просто… Птиц послушать.

Мне его сосед сказал: «Евграфыч любит природу. Если он задумал… В избе не сделает. Уйдет прощаться с лесом».

Целый день Николая не оставляли одного, как бы дежурили у больного.

18 июня. По словам дежурных, Федосеев разбирал бумаги: одни тетради укладывал в корзину, другие кидал на шесток. Потом сходил к лавочникам, спросил — сколько должен за хлеб, за соль, за керосин и спички. Записал в книжечку. И пообещал рассчитаться в ближайшие дни.

19 июня. Новые ссыльные привезли газету «Рабочая мысль». Первый номер выпущен на гектографе еще осенью прошлого года. Теперь здесь ходит по рукам.

Я ничего не понимаю: откуда взялась такая газета? Неужели ее могли составить социал-демократы? В программной передовой написано: «Рабочий сам берется за свою судьбу, вырвав ее из рук руководителей», то есть интеллигентов. А в конце: «рабочие для рабочих».

Что же, свернуто социал-демократическое знамя?

Юхоцкий присвистывает и показывает кукиш: «Нашему дворянину от ворот поворот!»

Николай Евграфович совсем пал духом. Выронил газету из рук и долго крутил опущенной головой.