Жилище его отнюдь не напоминало убежище старого холостяка. Пастельных цветов занавески и подушечки были сделаны из самых дорогих сортов шелка.

Маленькие пухлые ручки мистера Пая тряслись от волнения, когда он описывал и показывал нам свои сокровища, а голос подымался до скрипучего фальцета, когда он рассказывал о волнующих обстоятельствах, при которых ему удалось привезти из Вероны ренессансную кровать.

Мы с Джоан по-настоящему любим древности, так что мистер Пай нашел в нас благодарных слушателей.

– Для меня большая радость, что вы появились в нашем маленьком обществе. Знаете, люди здесь хорошие, но такие провинциалы – если не сказать деревенщина. Вандалы, настоящие вандалы! А как обставлены их дома – вы бы заплакали, уверяю вас, просто заплакали бы. А может, вы уже и впрямь плакали над всем этим?

Джоан уверила, что до этого дело еще не дошло.

– Дом, который вы сняли, – продолжал мистер Пай, – дом мисс Эмили Бартон, совсем неплох, и там есть пара вполне приличных экземпляров мебели. Вполне приличных. Один или два – просто первоклассных. И вкус у нее есть – хотя теперь я уже не так в этом уверен, как прежде. Иногда мне кажется, что это скорее дело привычки. Она оставляет все, как было, не из le bon motif, не для общей гармонии, а просто потому, что так было при жизни ее матери.

Теперь он обратился ко мне, и голос у него сразу переменился. Энтузиаст искусства превратился в прирожденного сплетника.

– Вы эту семью совсем не знали? Ах, да – вы же сняли дом через агентство по найму. Но, дорогие мои, эту семью надо было знать! Когда я сюда приехал, их мать была еще жива. Невероятная старушка – просто невероятная! Чудовище, если вы понимаете, что я хочу сказать Настоящее чудовище! Старомодное викторианское чудовище, пожирающее своих младенцев. Да, да, так оно и было. Старуха была настоящей великаншей, весила за центнер. И все ее пятеро дочерей суетились вокруг нее. «Девчонки!» Она их иначе и не называла! А самой старшей из них было ведь уже за шестьдесят. «Глупые девки!» – орала она иногда на них. Все они были ее рабынями, танцевали вокруг нее до упаду и должны были соглашаться с каждым ее словом. В десять вечера они должны были уже быть в постели, а чтобы затопить в спальне, об этом им и думать было нечего. Пригласить домой пару подруг, это было бы прямо что-то неслыханное. Знаете, она презирала дочерей за то, что они не вышли замуж, а сама устроила им такую жизнь, что практически они и не могли встретиться ни с каким мужчиной. Говорят, что у Эмили – а может быть, это была Агнес – был какой-то роман с помощником местного викария, но для матушки его семья показалась недостаточно хорошей, и она быстро перечеркнула все это.

– Звучит, как роман, – заметила Джоан.

– О, это и было, как в романе! А когда эта ужасная старуха умерла, было уже слишком поздно. Они продолжали жить, как и прежде, приглушенными голосами обсуждали, как бы на то или на другое посмотрела матушка, и, оклеивая ее бывшую спальню новыми обоями, чувствовали, что совершают кощунство. Так они и жили все вместе спокойно и тихо… Такого здоровья, как у матери, не было ни у одной, и они постепенно уходили из жизни. Эдит умерла от гриппа. Минни положили на операцию, и домой она уже не вернулась, а беднягу Мейбл хватил удар – Эмили за каждой из них ухаживала так преданно, как только могла. Последние десять лет она только и делала, что была сиделкой. Симпатичная женщина, не правда ли? Совсем как фигурка из мейсенского фарфора. Сейчас у нее трудновато с деньгами, потому она такая и озабоченная – знаете, последнее время падает курс всех ценных бумаг.

– Нам ужасно неловко, что мы так вот вытеснили ее из дому, – сказала Джоан.

– Ну, что вы, что вы, об этом и думать бросьте. Флоренс за нее душу отдать готова, а мисс Эмили сама Мне говорила, что просто счастлива иметь таких милых арендаторов. – По-моему, мистер Пай тут слегка поклонился. – Да, она сказала мне, что на этот раз ей прямо – таки повезло.

– В ее доме, – заметил я, – исключительно успокаивающая атмосфера.

Мистер Пай блеснул на меня глазами.

– Правда? Вам так кажется? Ну, это очень любопытно. Но мне, знаете, это странно! Да, странно.

– Почему же, мистер Пай? – спросила Джоан. Пай развел пухленькими ручками.

– Да нет, ничего, ничего. Просто слегка удивился, вот и все. Я и вправду верю, что каждый дом имеет определенную атмосферу. Мне кажется, что людские мысли и чувства переносятся на стены и мебель.

Он на мгновенье умолк. Я огляделся вокруг, подумав, как бы я смог описать атмосферу этого дома. Мне показалось это ужасно странным – но этот дом не имел вообще никакой атмосферы! Вот уж действительно примечательная вещь!

Размышляя об этом, я перестал вслушиваться в разговор между Джоан и нашим хозяином. Опомнился я, только услышав, что Джоан начинает прощаться. Я пробудился от своих грез наяву и присоединился к сестре.

Мы вышли в холл. Когда мы подходили к двери, через щель для писем на коврик упал конверт.

– Вечерняя почта, – пробормотал мистер Пай, глядя на конверт. – Так что же, мои милые молодые друзья, вы будете заходить ко мне, не правда ли? Какое утешение встретить людей с широким умственным кругозором здесь, в этих стоячих водах, где никогда ничего не происходит.

Он попрощался с нами за руку и заботливо помог мне сесть в машину. Джоан взялась за руль, мы медленно объехали вокруг безукоризненного газона и машина выехала на прямую дорожку. Джоан подняла руку, чтобы помахать хозяину, стоявшему на ступеньках перед домом. Я наклонился, чтобы сделать то же самое.

Нам, однако, никто не ответил. Мистер Пай уже разорвал конверт. Он стоял и неподвижным взглядом смотрел на письмо в своей руке.

Джоан однажды охарактеризовала его как «пухлого розового херувимчика». Пухлым он, разумеется, был и сейчас, но херувима не напоминал даже отдаленно. На лице, побагровевшем и искаженном, видны были ярость и удивленна Да, и кроме того, страх.

В этот момент я понял, что конверт был мне уже чем-то знаком. Сразу я этого не сообразил – это была одна из тех вещей, которые человек замечает подсознательно, прежде чем успеет сообразить.

– Господи помилуй, – удивилась Джоан, – что стряслось со стариканом?

– Что-то мне кажется, – ответил я, – что его так обрадовало письмо, которое он только что получил. Не исключено, что в нем не было подписи.

Джоан повернула ко мне удивленное лицо, а машина резко дернулась.

– Осторожней, девочка, – напомнил я ей.

Джоан снова обратила внимание на дорогу. Лицо ее нахмурилось.

– Думаешь, такое же, как получили мы?

– Вот именно.

– Каков же этот Лимсток на самом деле? – задумчиво проговорила Джоан. – Выглядит ведь он самым невинным, сонным и спокойным городком во всей Англии.

– Таким, где, если уж цитировать мистера Пая, никогда ничего не происходит, – вставил я. – Не очень удачный момент выбрал он для такого утверждения. Кое – что происходит.

– Джерри, – тихо проговорила Джоан, – мне.., мне это не очень нравится.

Я не ответил, мне и самому все это совсем не нравилось.

Такой спокойный, улыбающийся, счастливый деревенский уголок – а где-то в глубине таится зло…

Я как будто предчувствовал в этот момент то, что должно было случиться…

Шли дни. Нас пригласили к Симмингтонам. Мы играли в бридж, и миссис Симмингтон изрядно надоедала мне своими разговорами о Миген.

– Она так неловка, но, знаете, это еще ребенок, школу она окончила, а по-настоящему взрослой еще не стала…

– Однако Миген уже двадцать, – сладким голосом возразила Джоан, – или, может, я ошибаюсь?

– Конечно, вы правы. Но для своего возраста она совсем еще ребенок. По-моему, даже неплохо, когда девочки взрослеют не слишком быстро. – Она улыбнулась. – Я бы сказала, что любой матери хочется, чтобы ее дети вечно оставались детьми.

– Хотела бы я знать почему, – заметила Джоан. – Все же было бы несколько глупо иметь детей шести лет по уму, а физически взрослых.