В кабинете брата хранилось множество книг на английском и на санскрите, и одинокий мальчик жадно вчитывался в английскую литературу, а через ее посредство — в другие европейские литературы. Статьи, которые он посылает в это время в журнал "Бхароти", свидетельствуют о широком диапазоне его интересов. Вот лишь некоторые из заголовков: "Саксы и англосаксонская литература", "Норманны и англонорманнская литература", "Петрарка и Лаура", "Данте и его поэзия", "Гёте", "Чаттертон" и так далее.

Он нередко переводил стихи европейских поэтов и включал их в качестве иллюстраций в свои статьи. Кроме книжных исследований, которые показывают нам широту его интересов и силу его любознательности, он много пишет в эти дни по самым разным предметам.

Он провел в Ахмадабаде всего около четырех месяцев, но период этот стал важной ступенью в его внутреннем развитии. Именно здесь он начал сам сочинять мелодии к своим песням. В Калькутте он часто наблюдал, как его брат Джотириндронат подбирает мелодии, пробегая пальцами по клавишам фортепьяно. Теперь Рабиндранат сам сочинял музыку и слова. Такой вид поэтического творчества, когда то слова, появившись, влекут за собой мелодию, то мелодия, наоборот, вызывает слова, то они рождаются одновременно, остался для него главным до конца. Всего он создал слова и музыку к более чем двум тысячам песен. Их поют в Бенгалии по всякому поводу, и широта их популярности превосходит даже известность его поэзии. Сам он неоднократно говорил, что, если даже стихи и само его имя когда-нибудь окажутся забыты, народ по-прежнему будет петь его песни.

В Ахмадабаде он задумал один из своих лучших рассказов, "Голодные камни", написанный несколько позже. Он жил в доме, где камни были немыми свидетелями сцен празднеств и интриг, подобных тем, что описаны в "Тысяче и одной ночи". И воображение его в свободном полете воссоздавало сцены ушедших дней. "В Ахмадабаде, — писал он, — я впервые почувствовал, что история замерла и стоит, обратив лицо к благородному прошлому… Сколько столетий пронеслось с тех времен! Вот Нахабат-хана, Певческая галерея, — здесь день и ночь играл оркестр, подбирая музыку, соответствующую восьми частям суток. Ритмичный топот подкованных коней разносился по улицам, когда проводились роскошные парады турецкой кавалерии и солнце сверкало на наконечниках копий. Во дворе падишаха одни заговоры сменяли другие. Абиссинские евнухи с мечами наголо охраняли внутренние покои. В садах гарема плескали фонтаны розовой воды, браслеты позвякивали на запястьях жен падишаха. Сегодня Шахибаг безмолвен, как забытая сказка. Его цвета поблекли, его звуки умолкли. Очарования тех дней исчезли, и ночи утратили свой загадочный аромат".

После нескольких месяцев в Ахмадабаде старший брат Шотендронат решил, что Роби пойдет на пользу, если он получит возможность попрактиковаться в разговорном английском языке, привыкнуть к западному образу жизни, к женскому обществу. Он послал брата в Бомбей к своему другу доктору Атмараму Пандурангу Туркхуду, известному врачу и одному из самых прогрессивных людей своей эпохи. Бремя "обучения" Роби пало на младшую дочь в семье, прелестную девушку, недавно вернувшуюся из Англии и по тем временам весьма искушенную в тонкостях цивилизации. Ана (полное имя ее Аннапурна) была лишь немногим старше Роби. Учительница с радостью приняла на себя заботы, тем более что ученик вскоре был очарован такой милой наставницей.

"Мои успехи были заурядны, — вспоминал он в возрасте восьмидесяти лет. — Я не мог похвастаться перед нею своей начитанностью, но при первом же удобном случае сообщил, что могу сочинять стихи. Это было единственное достоинство, каким я мог надеяться завоевать ее внимание. Когда я поведал ей о своем поэтическом даре, она ни на минуту не усомнилась. Она попросила меня найти для нее поэтическое имя, и то, которое я придумал, очень ей понравилось. Я задумал вплести это имя в сложенные мною стихи и спел их ей на старинный мотив. Она сказала: "Мой поэт, если бы даже я лежала на смертном одре, твои песни возродили бы меня к жизни". Вот пример, насколько любят девушки кружить головы юношам преувеличенными похвалами. Они делают это просто из удовольствия доставлять удовольствие".

Эта краткая романтическая история, хоть и была, по сути, не больше чем невинная близость, оставила в душе Рабиндраната нестираемый след. Рабиндранат запомнил Ану на всю жизнь — это видно по многим упоминаниям о ней в зрелые годы, всегда исполненным нежности и уважения. Вот что пишет он в поздних своих воспоминаниях "Мои детские годы" — в них он менее скрытен, чем в автобиографии, написанной несколькими десятилетиями раньше:

"Иногда к нам на баньян залетали необычные птицы, невиданные в Калькутте. Они улетали прочь прежде, чем я научался распознавать движения их крыльев, но они приносили с собою странную прекрасную музыку из родных мест, где-то глубоко в джунглях. Так на пути нашего странствия по жизни бывает, что какой-то ангел из дальних невиданных краев пересекает наш путь, говорит с нами на языке своей собственной души и увеличивает владения нашего сердца. Эта пришелица является незваной, и когда в конце концов мы призываем ее — ее уже нет с нами. Но, уходя, она оставляет на унылой канве нашей жизни узор расшитых цветов, и с той поры дни и ночи наши обогащены ее подарком".

20 сентября 1878 года Рабиндра и его старший брат Шотендронат отплыли в Англию на борту парохода "Пуна". Рабиндра покидал Индию с тяжелым сердцем — ведь на берегу оставалась прелестная Ана, а дома в Калькутте — невестка Кадамбори, которая была для него и матерью и подругой. Он оставлял за спиной все, что было ему дорого. Впереди его ждали не девственные леса и плодородные равнины, а перспектива снова оказаться на "фабрике обучения".

На наше счастье, он оставил исчерпывающие сведения об этой поездке, сначала в письмах, которые он писал домой (они печатались с продолжением в "Бхароти"), а гораздо позже — в автобиографии. Письма интересны для нас, потому что передают поток первых, свежих впечатлений. В "Воспоминаниях" он даже сожалеет о них. "В недобрый час мне пришло на ум писать письма моим родным и в "Бхароти". Теперь я уже не в силах отозвать их обратно, а ведь в них ничего нет, кроме всплеска юношеского хвастовства. В том возрасте ум не в силах понять, что величайшее достоинство заключается в том, чтобы узнать, принять, похвалить; что скромность — это лучшее средство увеличить его владения. Восхищение представляется знаком слабости или подчинения, и желание принизить, обидеть или опровергнуть порождает лишь словесный фейерверк, которому, увы, и я отдал дань".

Конечно, это слишком суровое суждение. Но сами по себе письма полны проницательных наблюдений и замечаний, содержат чудесные описания английской природы. Они обладают серьезными литературными достоинствами и имеют историческое значение, как ранний образец бенгальской прозы в разговорном стиле. Если автору в преклонном возрасте они казались дерзкими, то лишь потому, что он уже вышел из той поры, когда юношеская дерзость кажется такой восхитительной и обезоруживающей. Во всяком случае, литературные их достоинства он признавал, понимая, что пусть и по легкомыслию, но проложил новый путь в родной литературе.

Это было первое заграничное путешествие Рабиндры. Он плохо переносил морскую качку и первые шесть дней провалялся на койке в темной каюте. Позже он сожалел, что не мог разделить "восторг великих поэтов мира, от Вальмики до Байрона, который они ощущали при виде моря".

Братья высадились в Суэце, где тридцать шесть лет назад сошел с корабля на землю их дед. "Пожалуй, я не вправе, — признавался Рабиндра в письме, — что-нибудь рассказывать о Суэце — ведь я не удалялся от порта больше чем на полмили. Мне хотелось осмотреть все вокруг, но попутчики, которые бывали здесь ранее, предупреждали, что такая прогулка не принесет ничего, кроме утомления. Но даже это бы меня не остановило, если бы я не узнал, что единственный способ передвижения по городу — верхом на осле. А у ослов в Суэце сильная воля и крепкий дух. В большинстве случаев они и внимания не обращают на прут или узду. В споре характеров между ослом и его седоком победителем обычно оказывается осел".