Когда вырос его сын Ротхиндронат, он послал его учиться не в Оксфорд и не в Кембридж, как считалось, ДД и до сих пор считается подобающим в богатых индийских семьях. Он отправил его в университет штата Иллинойс в США изучать сельскохозяйственную науку. Поскольку Индии, по его мнению, не хватало именно научных знаний для сельскохозяйственного развития (ведь около девяноста процентов жителей занимались сельским хозяйством), Тагор предпочитал, чтобы индийцы становись лучшими фермерами в Иллинойсе, а не лучшими джентльменами в Оксфорде.

Когда сын вернулся, закончив занятия, он отправил его работать в поместье, чтобы Ротхиндронат смог на практике продемонстрировать крестьянам преимущества передовых методов сельскохозяйственного производства. Была создана ферма, на которой испытывались новые культуры, сельскохозяйственные орудия, подходящие к условиям Индии, и даже устроена маленькая лаборатория. Позднее появились и тракторы, и хотя поначалу крестьяне подозрительно относились к машинам, но вскоре они научились пользоваться благами механизации.

Но главная проблема сельской экономики слишком сложна, чтобы разрешить ее лишь введением лучших машин и приспособлений для сельского хозяйства. Избыток населения давит на экономику, и дело не только в лучшем использовании земли, но и в том, чтобы использовать излишнюю рабочую силу, которой не находится применения в течение большей части года. Тагор знал об этой проблеме и старался, как и Махатма Ганди позднее, шире пропагандировать посадки дополнительных культур и вводить ремесленное производство, чтобы повысить занятость и помочь крестьянам свести концы с концами. В одном из писем к сыну он писал: "Старайся поощрять их (крестьян) выращивать возле домов, по краям полей и где только возможно ананасы, бананы, финиковые пальмы и другие фруктовые деревья. Из листьев ананасов можно вырабатывать крепкие волокна. На фрукты всегда есть спрос. Из тапиоки можно возводить живые изгороди, крестьян надо научить, как получать крупу из ее корней. Им пойдет на пользу, если они начнут выращивать картофель. Снова попытайся посеять семена американской кукурузы, которые хранились в конторе".

Это не поэзия, а жизненная проза. Тагор верил, что, несмотря на забитость, неграмотность, крестьяне сумеют разобраться в том, что для них полезно. Возможно, он был наивным, неисправимым оптимистом, но в этом заключалась суть его веры в человечество.

Однако продолжим наш рассказ. В другом письме к сыну Рабиндранат писал: "Я думал о кустарных промыслах, которые можно ввести среди наших крестьян. Здесь ничего не растет, кроме риса. Но у них есть глиняная почва — она может стать сырьем. Хотел бы я знать, нельзя ли ввести гончарное дело как кустарное производство. Постарайся выяснить, не смогут ли жители деревни заняться производством глиняной посуды, вложив деньги в печь для обжига. Можно научить их также изготовлять зонтики. Не забудь разузнать об этих вещах". Он уговаривал крестьян в своих поместьях в Потисаре создать общину, которая возьмет на себя организацию труда и быта. Община эта, под названием Хитайши Сабха, объединила около 125 деревень с 60–70 тысячами жителей. Сабха создала свой денежный фонд, в который вносил вклад и Тагор, открывала школы, больницы и другие центры улучшения быта, осуществляла самоуправление в своих пределах.

В одном из писем этого периода Тагор подводит итог своим трудам: "Мы достигли договоренности, что крестьяне теперь сами будут заниматься благоустройством: чинить дороги, рыть колодцы, создавать выборные суды, открывать школы, расчищать джунгли, собирать запасы зерна на случай неурожая — одним словом, всеми мерами содействовать благоденствию своей родной деревни".

И все время, пока доброжелательный землевладелец занимался улучшением быта своих крестьян, художник в нем наблюдал за жизнью, за радостями и печалями простых людей, их любовью и враждой, маленькими подвигами терпения и героизмом. Тагор всегда искал величия в малом и нашел это величие в жизни этих людей, которую описал в своих рассказах. Это был его новый выход на арену творческого самовыражения. В стихотворениях, песнях, пьесах, романах и статьях он нащупывал новые пути, пока не достигал совершенства. Но в жанре короткого рассказа он не следовал никаким заранее известным образцам, да в литературе его страны и не существовало таких образцов. Из индийских писателей той поры он первым обратился к этой форме. Чехов и Мопассан — единственные два иностранных мастера слова, которых можно поставить с ним рядом. Но известный индийский социолог Д. П. Мукерджи, сам одаренный и плодовитый писатель, так сказал об их различии: "У русских классиков видна искренность души, у французских — искренность разума, а у Тагора искренность чувства. Если мы стыдимся своих чувств, то рассказы Тагора написаны не для нас. Если мы лишены этой слабости, они покажутся нам одними из лучших в мире".

Сюжеты многих из этих рассказов подсказаны реальными сценами или случаями. Об истории их зарождения он рассказывает в письмах этого периода.

Где бы ни приютилась деревня на речном берегу, в ней всегда есть гаг, каменные ступени, ведущие к воде куда мужчины и женщины, молодые и старые, приходят искупаться и поболтать. Он увидел один такой гат, с крытыми мхом старыми ступенями, и подумал: о чем могли бы поведать эти ступени, если бы обладали даром речи? Похожее ощущение он пережил некогда в детстве, когда жил в старом дворце моголов в Ахмадабаде. То воспоминание легло в основу рассказа "Голодные камни". И вот теперь в истории, названной "О чем рассказал берег Ганги", каменные ступени вспоминают прелестную маленькую девочку, которая приходила когда-то к реке. "Такой милой она мне казалась, что, когда тень ее падала на воду, я загорался желанием поймать эту тень и сохранить ее прижатой к моим ступням! Когда ее ножки легко пробегали по камням, мох на них трепетал от восторга". Ее звали Кушум. Она любила воду, будто вода была ее родной стихией. Но вот пришло время, когда она перестала спускаться к воде. Гат понял по разговорам ее приятелей, что маленькую Кушум выдали замуж и она ушла в дом мужа в другую деревню.

Прошли годы. И однажды камни ощутили знакомую судорогу восторга. Но в шагах Кушум больше не было той светлой музыки. Она вернулась в деревню вдовой. Прошло еще несколько лет, и Кушум превратилась в юную и привлекательную женщину, "как еще прекраснее становятся водные просторы Ганги, когда она разольется от дождей". Через некоторое время в деревню прибыл высокий и красивый отшельник-саньяси, он поселился в храме Шивы неподалеку от гата. Мужчины и женщины деревни приходили слушать его поучения, но среди них не было Кушум.

Как-то в вечер полнолуния Кушум пришла и села на ступенях. Никого не было вокруг. Через некоторое время саньяси вышел из храма и стал спускаться к реке. Внезапно он заметил одинокую женщину у воды. Кушум подняла голову, и они взглянули друг на друга при свете полной луны. "Как тебя зовут?" — спросил он. Кушум назвала свое имя. После этой встречи она приходила каждый вечер, приносила цветы для украшения храма и, замирая, слушала речи отшельника. Но затем Кушум внезапно исчезла и долго не появлялась ни на гате, ни возле храма. Когда саньяси послал за нею, она пришла и призналась, что во сне увидела себя в его объятиях. Саньяси просил Кушум забыть его и исчез из деревни. Больше его не видели.

Кушум медленно спустилась по ступеням, и замерла, глядя на воду. "С детства она любила эту реку, я если теперь, когда жизнь ее разбита, река не примет ее в свои объятия, то кто же примет! Я услышал всплеск и больше ничего".

Это один из самых типичных рассказов Тагора. Сама природа, так называемая бесчувственная материя, принимает участие в сюжете и помогает создать атмосферу благоговейного трепета, которая более, чем сюжет, определяет суть происходящего. Точно так же в "Рассказе дороги" дорога повествует, какие тайные стремления и обманутые страсти видела она. Почти во всех произведениях авторская нежность и симпатия на стороне женщин, юных девушек и маленьких детей. Портреты детей и подростков — мальчиков и девочек — создаются им с бесконечной нежностью и почти сверхъестественным проникновением в душу. Взрослые же герои-мужчины обычно рисуются в иронических тонах, даже если судьба их трагична. Пожалуй, единственное исключение — это Кабуливалла в одноименном рассказе, но ведь он афганец, а не бенгалец.