В эти дни он писал: "Все беды земли, все ее грехи и преступления, все разбитые сердца и порывы к насилию вздулись как приливная волна, затопляющая берега, оскорбляющая небеса. Но все равно, о храбрые и сострадательные, держите крепче весла и направляйте вашу ладью поверх ревущих безумных волн с неумирающей надеждой в груди. Кого ты проклинаешь, брат мой? Склони главу — грех на тебе и мне. Это лопнул наконец нарыв в сердце времени. Испуг труса, наглость негодяя, жадность стервятника, затаенная злоба обездоленных, накопившиеся оскорбления возвышенного начала в человеке — все они наконец прорвались, как зловонные пары сквозь плоть времени, заливая небо и море своим тлетворным дыханием разрушения.

Катастрофа — не возмездие мстительной судьбы, это наказание, искупительная жертва, которая должна в конце концов привести к очищению и спасению мира. Если смерть не уступает свое бессмертное сокровище, если правда не добывается в противоборстве с горем, если грех не умирает от стыда его разоблачения, если гордость не обрушивается под тяжестью своей невыносимой напыщенности — то какая надежда укрепит сердца тех миллионов людей, которые покидают свои дома, чтобы встретить смерть лицом к лицу, как звезды, стремящиеся к исчезновению в свете зари? Кровь храбрых, слезы их матерей — неужели все это богатство будет потеряно в земном прахе и не завоюет неба? Неужели сокровищница неба не отплатит за этот долг? Неужели ночное покаяние не кончится с восходом?"

Стихотворения, созданные в эти трудные месяцы, были изданы в 1916 году в тонком томике, названном "Болака" ("Полет журавлей"). Этот том, посвященный автором Пирсону (а по сути своей Всемирному духу), отмечает одну из вершин, на которые Тагор периодически поднимался в своем паломничестве по Гималаям.

"Поэзия сборника "Болака", — пишет профессор Шукумар Шен, известный историк бенгальской литературы, — воистину грандиозна, это стихи величайшего масштаба, доступного для лирики. Мы ничего подобного не видели ранее, даже в величественной "Урваши". Книга получила название по стихотворению, написанному в Кашмире, где автор, наблюдая однажды вечером "извилистое течение реки Джелам, сверкающее в сумерках как ятаган", внезапно был возвращен из задумчивости "кратким как молния звуком, проносящимся сквозь пустое пространство". Он смотрит вверх и видит стаю журавлей, или лебедей, или диких уток — бенгальское слово многозначно, — летящих неизвестно куда. Этот полет символизирует для него скрытое движение в неподвижных вещах, стремление духа времени, непрекращающийся поиск жизни и души, вечный крик в сердце вселенной: "Не сюда, не сюда, но дальше, дальше!"

Эхо этого крика отдается во всех стихотворениях сборника, каждое из которых — гимн бесконечному чуду движения, состоянию постоянного изменения, обновления и совершенствования, каков бы ни был предмет, к которому поэт обращался: Шах Джахан, строитель Тадж-Махала, или возлюбленный ангел поэта, его покойная невестка Кадамбори. Он случайно нашел ее старую фотографию и посвятил ей стихи:

Та же мысль, что жизнь постоянно обновляется, что Зима сбрасывает свою маску, чтобы открыть свой лик Весны, воплощена в замечательной фантазии, написанной им для учеников Шантиникетона, "Фальгуни" ("Торжество весны"). Пьеса ставилась в Шантиникетоне и в Калькутте, Тагор играл двойную роль — Поэта и слепого Певца. Сюжет едва намечен, собственно, сюжета почти и нет, он лишь повод для разгула веселья, песен и танцев, выражающих настроение автора с приходом весны. Раджа, обнаружив несколько седых волос и на своей голове, напуган возможностью скорой смерти и хочет найти утешение в философии. Придворный Поэт, чтобы отвратить его от грустных мыслей, ставит пьесу, в которой уличные мальчишки преследуют старика Зиму, срывают с него одежды и убеждаются, что это не кто иной, как Весна.

Вскоре после завершения работы над "Фальгуни" в марте 1915 года Тагор впервые встретился с Ганди, который завершил свою деятельность в Южной Африке и вернулся на родину, но еще не решил, чем он будет заниматься и даже где поселится. Он распустил свою Колонию Феникс и школу в Южной Африке и отправил ее учеников в Индию. Эндрюс, ставший связующим звеном между двумя великими людьми, предложил разместить этих детей (их было около двенадцати) в Шантиникетоне, пока Ганди не приедет и не устроит свой новый ашрам. Тагор с готовностью согласился, и мальчики пробыли в Шантиникетоне несколько месяцев, прежде чем Ганди приехал их навестить. Наверное, было очень интересно наблюдать за двумя группами мальчиков, живших бок о бок: ученики Тагора, беззаботные как Ариэль,[82] поющие, танцующие и шумно носящиеся повсюду, и маленькие святые — ученики Ганди, слишком мудрые и рассудительные для своего возраста. Но и те и другие прекрасно уживались друг с другом, и Тагор полюбил учеников Ганди как своих собственных.

Ганди пробыл в Шантиникетоне не больше недели. В то время он не был еще Махатмой, одно имя которого завораживало людей в последующие годы. Но тем не менее он произвел неизгладимое впечатление на обитателей Шантиникетона.

Шесть дней, проведенные Ганди в Шантиникетоне, заложили основание дружбы между двумя титанами современной Индии. Но эти же дни полностью выявили контраст между их индивидуальностями, между их столь разными мировоззрениями. Контраст столь явный и столь непреодолимый, что поклонники того и другого видели только его. Но под различием скрывалось глубокое и сокровенное родство, ощутимое лишь для них самих да еще для нескольких друзей, отличавшихся такой же повышенной восприимчивостью, как Эндрюс и Джавахарлал Неру. Так называемые ученики или "преданные последователи" каждого обратили внимание лишь на внешние проявления встречи. В характерной для него деловой, практической манере Ганди огляделся вокруг, со всеми подружился, увидел слабые места и попытался показать Тагору, как лучше применять его собственные идеи на практике. "Вы верите в простоту и самостоятельность, — прямо сказал он обитателям ашрама. — Прекрасно, я тоже верю в эти добродетели. Но как можете вы достичь — самостоятельности без того, чтобы самим вести свое хозяйство? И как можете вы достичь простоты, если вы живете чужим трудом?" Он заявил им, что они обязаны полностью обходиться без наемного труда, должны взять на себя содержание ашрама в чистоте, так же как они сами следят за чистотой своих тел, исполнением всех хозяйственных обязанностей, включая приготовление пищи, мытье посуды и так далее. Ученики, как и учителя, с готовностью откликнулись на призыв Ганди. Когда они спросили позволения у Тагора, он улыбнулся и сказал: "Интересно было бы попробовать". Итак, 15 марта 1915 года в школе началась жизнь по новому образцу, правда, ненадолго. Но в память об этом эксперименте ежегодно 10 марта в Шантиникетоне отмечается День Ганди (Ганди Паньяха), когда все платные слуги получают выходной, учителя и ученики сами занимаются приготовлением пищи и проводят генеральную весеннюю уборку в ашраме. Это типичный пример календарного праздника с символическим значением, характерного для индийской традиции.

Прежде чем Ганди покинул Шантиникетон, он отметил один недостаток и откровенно сказал о нем Тагору. В столовой ашрама особые места отведены для мальчиков из касты брахманов. Тагор, не жалевший сарказма в обличении кастовой системы, последовал ей в своем собственном святилище. И это поразило Ганди. Впоследствии Тагор отменил подобную практику, и ныне она нетерпима в Шантиникетоне. А тогда он ответил Ганди, что будет счастлив, если ученики-брахманы добровольно сядут за общий стол, но не станет принуждать их.