— Вот еще, Ленорман! Ваши шутки, боюсь, чересчур…
Шеф Сюрте подошел к окну и сделал знак двоим людям, мирно прогуливавшимся по парадному двору министерства. Затем вернулся.
— Господин генеральный прокурор, — заявил он, — будьте любезны подписать ордер на арест на имя Дайлерона, Огюста-Максима-Филиппа, в возрасте сорока семи лет. Место, где указывают профессию, пока не заполняйте.
Он открыл дверь.
— Гурель, можешь войти… И ты, Дьези…
Гурель повиновался, за ним последовал инспектор Дьези.
— Наручники при тебе, Гурель?
— Да, шеф.
Господин Ленорман подошел к Валенглею.
— Господин премьер-министр, все готово. Но я решительно настаиваю на том, чтобы вы отказались от этого ареста. Он спутает все мои планы; он может привести к их полной неудаче, и ради удовлетворения общества, в сущности — ничтожного, это действие рискует все испортить.
— Господин Ленорман, я обязан заметить вам, что остается не более восьмидесяти секунд.
Шеф Сюрте подавил жест досады, прошелся по комнате, опираясь на трость, уселся с негодующим видом, словно решившись молчать, затем, отметая вдруг сомнения:
— Господин премьер-министр, первый из тех, кто войдет в этот кабинет, будет тем, чьего ареста вы только что потребовали… Вопреки моему желанию, хочу это подчеркнуть.
— Не более пятнадцати секунд, Ленорман.
— Господин премьер-министр, не потрудитесь ли вы позвонить?
Валенглей позвонил.
На пороге в ожидании приказаний вырос швейцар.
Валенглей повернулся к шефу Сюрте.
— Ну что ж, Ленорман, какие будут приказания? Кого сюда следует ввести?
— Никого.
— Но как же с негодяем, чей арест вы нам посулили? Ваши шесть минут истекли.
— Вот именно, негодяй находится здесь.
— Как так? Не понимаю, никто сюда не входил.
— Напротив.
— Ну вот… Послушайте, Ленорман… Вы, кажется, надо мной смеетесь… Повторяю, никто сюда не входил.
— В этом кабинете нас было четверо, господин премьер-министр. Сейчас нас пятеро. Кто-то, следовательно, вошел.
Валенглей подскочил.
— Что?.. Но это безумие! Что вы хотите сказать?!
Оба полицейских между тем выдвинулись в пространство, отделявшее швейцара от двери.
Господин Ленорман подошел к нему, положил ладонь на его плечо и громко объявил:
— Именем закона, Дайлерон, Огюст-Максим-Филипп, главный швейцар резиденции Совета Министров, вы арестованы.
Валенглей расхохотался:
— Вот так номер!.. Вот так номер!.. Чертов Ленорман, чего он только не выкинет! Браво, Ленорман, я давно уже так не смеялся…
Ленорман повернулся к генеральному прокурору:
— Господин генеральный прокурор, не забудьте, прошу вас, проставить в ордере профессию присутствующего здесь Дайлерона. Главный швейцар министерства внутренних дел.
— Ну да… ну да… — лепетал тем временем Валенглей, держась за бока, — главный швейцар министерства… Наш добрый Ленорман, у него случаются гениальные находки! Общество ждало ареста… И — раз! — он бросает ему арест… И кого?.. Моего главного швейцара!.. Огюста, нашего образцового слугу… Все правда, Ленорман, я знал за вами известную склонность к фантазии, но до такой степени, милый мой! Какой номер!
С самого начала этой сцены Огюст ни разу не пошевелился и, казалось, не мог ничего понять в том, что происходило вокруг. Его добрая физиономия честного и преданного подчиненного выражала полнейшее изумление. Он глядел на присутствующих, одного за другим, с ясно выраженным старанием уразуметь смысл их речей.
Господин Ленорман сказал несколько слов Гурелю, который тут же вышел. Потом, вернувшись к Огюсту, отчетливо произнес:
— Ничего не поделаешь. Ты попался. Лучший выход — бросить карты, если в игре не везет. Что ты делал во вторник?
— Я-то? Ничего. Я был здесь!
— Ты лжешь. У тебя был выходной. И ты был в городе.
— Действительно… Припоминаю… Приезжал из провинции друг… Мы гуляли в Булонском лесу…
— Этот друг зовется Марко. И гуляли вы по подвалам Лионского кредитного банка.
— Я-то! Вот еще! Марко?.. Не знаю такого.
— А это что? — спросил шеф Сюрте, сунув ему под нос пару золотых очков. — С этим-то ты знаком?
— Да нет же, да нет… Я не ношу очков…
— Не носишь, но можешь надеть, если надо, скажем, пройти в банк и выдать себя за господина Кессельбаха. Мы нашли в комнате, которую ты занимаешь под именем господина Жерома, в доме номер 5 на улице Колизея.
— Я — занимаю комнату? Я ночую в министерстве.
— Но одежду меняешь там, чтобы играть отводимые тебе роли в банде Люпэна.
Дайлерон провел рукой по лбу, покрывшемуся каплями пота. Побледнел, как стена. Пролепетал:
— Не понимаю… Вы говорите такие вещи… Такие вещи…
— Добавить еще, чтобы ты лучше понял? Вот, гляди. Это мы нашли среди обрывков бумаги, которую ты выкидывал в корзину у своего стола в передней, вот тут, рядом.
И господин Ленорман развернул листок с министерским грифом, на котором в разных местах было написано, так сказать, пробующим почерком: «Рудольф Кессельбах».
— Ну что ты на это скажешь, бравый слуга? Упражнения в подделке подписи господина Кессельбаха — это ли не улика?
Сильный удар кулаком в грудь заставил шефа Сюрте покачнуться. Одним прыжком Огюст оказался у окна, открыл его, перелез через подоконник и выскочил на парадный двор.
— Тысяча чертей! — закричал Валенглей. — Ах, бандит!
Он стал звонить, кинулся к окну, чтобы кого-нибудь позвать. Но господин Ленорман с величайшим спокойствием сказал:
— Не надо волноваться, господин премьер-министр.
— Но эта каналья, Огюст…
— Минуточку, прошу вас. Я предвидел такую развязку. Рассчитывал даже на нее. Лучшего признания не может и быть.
Под действием его хладнокровия Валенглей снова занял свое место. Несколько мгновений спустя в кабинет вступил Гурель, державший за ворот Дайлерона, Огюста-Максима-Филиппа, называвшегося также Жеромом, главного швейцара министерства внутренних дел.
— Веди его сюда, Гурель, — сказал господин Ленорман, как сказал бы «апорт!» доброму охотничьему псу, возвращающемуся с дичью в пасти. — Он вел себя прилично?
— Малость кусался, но я взял его крепко, — отвечал бригадир, показывая свою огромную, могучую длань.
— Молодец, Гурель. А теперь отвези-ка этого чудака в камеру, на извозчике. Я с вами не прощаюсь, мсье Жером.
Валенглей забавлялся вовсю. Со смехом потирал руки. Мысль, что его главный швейцар оказался сообщником Люпэна, представлялась ему приключением с очаровательным, ироническим привкусом.
— Браво, дорогой Ленорман, все это более чем чудесно. Но как вы, черт возьми, к этому пришли?
— О! Проще простого. Я знал, что господин Кессельбах обратился в агентство Барбаре, что Люпэн явился к нему якобы от этого агентства. Ведя в этом направлении следствие, я обнаружил, что разглашение сведений, допущенное вопреки интересам Кессельбаха и Барбаре, могло пойти на пользу разве что некоему Жерому, приятелю одного из служащих агентства. И если бы вы не приказали мне поторопиться с арестом, я добрался бы через него до Марко, а затем и до Люпэна.
— Вы еще доберетесь до них, Ленорман. И мы станем свидетелями самого волнующего на свете зрелища — борьбы между вами и Люпэном. Ставлю на вас!
На следующее утро в газетах появилось следующее послание:
«Открытое письмо г-ну Ленорману, шефу Сюрте.
Примите мои поздравления, милостивый государь и дорогой друг, по поводу ареста швейцара Жерома. Дело было достойно Вас и исполнено отлично.
Примите также выражения моего восхищения по поводу выдающейся изобретательности, с которой Вы доказали господину председателю Совета Министров, что я не являлся убийцей господина Кессельбаха. Ваше разъяснение было четким, логичным, неопровержимым и, главное, правдивым. Как Вам известно, я не убиваю. Спасибо, что Вы установили это также для данного случая. Уважение — моих современников и Ваше — совершенно для меня необходимо, милостивый государь и дорогой друг.
За это позвольте мне оказать Вам содействие в преследовании бесчеловечного убийцы и помочь Вам, в меру моих сил, в деле Кессельбах. В очень интересном деле, можете мне поверить, настолько интересном и достойном моего внимания, что я оставлю прибежище, в котором живу вот уже четыре года, среди книг и в обществе моего доброго пса Шерлока, призываю опять к себе своих старых товарищей и снова бросаюсь в гущу схватки.
Как неожиданны повороты в нашей жизни! Вот и я теперь — Ваш сотрудник. Смею заверить, дорогой друг и милостивый государь, что я искренне поздравляю с этим себя и высоко ценю такую милость судьбы.
Подпись: Арсен Люпэн.
Постскриптум. Еще несколько слов, которые, несомненно, Вы воспримите с одобрением. Поскольку не считаю достойным, чтобы джентльмен, имевший великую честь сражаться под моими знаменами, отныне гнил на сырой соломе ваших тюрем, должен честно Вас предупредить, что пять недель спустя, в пятницу, 31 мая, я верну свободу названному Жерому, возведенному мною в достоинство главного швейцара министерства внутренних дел. Не забудьте же дату: в пятницу, 31 мая — А.Л.»