Бейбер соорудил тележку и теперь тренировался на привалах, раскатывая меж шатров. Блейд заметил, что его вымыли, подстригли, нарядили в красивый камзол и разрешили ехать в одном из фургонов, где располагалась свита Садды. Позже разведчик ухитрился раздобыть еще одну доску и приделал к фургону нечто вроде трапа, по которому старик мог легко съезжать на землю или забираться внутрь.

Бейбер, кстати, весьма озадачил Блейда, заметив:

— Видишь, как Садда поглядывает на тебя. По-моему, тебе грозят большие неприятности. У меня была жена, Блейд, которая глядела таким же вот образом… А я, молодой дурак, не ценил ее любви… и поэтому теперь я здесь.

Садда любит его? Невероятно! Лучше уж пусть в него влюбится одна из этих обезьян-трупоедов! Такую любовь всегда можно обратить в свою пользу — по крайней мере, после похорон.

Четвертый день караван двигался на восток. С невысокого пригорка Блейд наблюдал за пыльной вереницей скрипучих повозок, тянувшихся по равнине. Далеко на горизонте змеилась желтая полоска — Великая стена, и сейчас караван все больше удалялся от нее. Наверно, патрули катайцев постоянно следят за ними, а жители ближайших деревень уже оповещены, что Кхад выступил в поход. Но куда? Опора Мира и Сотрясатель Вселенной не желал ни с кем делиться своими планами. Оби, говорил он, не советовал ему рассказывать людям о цели путешествия.

Обоз армии, похожий на огромный странствующий цирк, медленно проходил перед глазами Блейда; тысячи вооруженных конников, которые могли бы навести наблюдателя на несколько другие мысли, умчались далеко вперед.

Кхад, восседая на Громобое, возглавлял отряд своих телохранителей с черепами и длинными конскими хвостами на пиках. Где-то неподалеку мелькала Садда; она то ехала на своей мохнатой лошадке, то выглядывала из фургона. Ее рабы и служанки занимали двадцать возов, которые двигались сразу же за телохранителями Всемогущего. Следом ехали телеги Растума и его людей, еще дальше — фургоны воевод рангом помельче, кухни и клетки с рабами.

Блейд подумал, что у придворного шута тоже должен быть свой фургончик. Вполне логичный вывод; однако такая повозка ему не попадалась, и он не знал, где ее искать в этой длинной цепи.

За процессией повозок пастухи гнали огромные стада лошадей; разведчик оценивал их примерно в пять тысяч голов. Стада разбивались на небольшие табуны, за каждым из которых приглядывали пять-шесть монгов; им помогали здоровенные и отлично выдрессированные собаки. Псы прекрасно управлялись с лошадьми, а в случае чего могли послужить и в качестве охраны.

Блейд оглянулся и снова увидел у себя за спиной двух всадников, которые постоянно следовали за ним. Они старались держаться так, чтобы отрезать пленнику путь к тонкой желтой полоске, маячившей на горизонте. Он грустно усмехнулся и потрогал свой золотой ошейник. Вся его свобода сводилась к тому, что Садда лишь слегка удлинила поводок — и ничего больше. Он не станет свободным человеком, пока совсем не избавится от этой золотой побрякушки. Ему даже не разрешили носить меч и доспехи — раб должен оставаться рабом.

Монги стремительно двигались по равнине. Каждое утро и каждый вечер Блейд с удивлением наблюдал, с какой скоростью и сноровкой они разбивают и сворачивают лагерь. В походе монги разительно отличались от тех жестоких праздных дикарей, с которыми он привык иметь дело в постоянном лагере. Люди стали доброжелательными и щедрыми; каждый старался заняться каким-нибудь делом, причем работали все — от глубокого старика до сопливого мальчишки, едва не выпадающего из своих широченных кожаных штанов.

Несколько первых ночей Садда не звала его в свой фургон, но Блейду и без того хватило проблем: он присматривал за рабами и служанками госпожи или беседовал с Бейбером. Растум словно не замечал его. Морфо объявился вновь, но тоже не спешил вступать в контакт. Очевидно, все ожидали следующей долгой остановки, чтобы продолжить схватку за власть.

На шестую ночь Садда, наконец, послала за ним. Блейд, у которого имелся теперь собственный фургон, выкупался, вылил на бороду флакон благовоний и отправился разыскивать повозку своей хозяйки. Было довольно холодно, и лишь мерцающие звезды глядели с вышины на привольно раскинувшееся в пустынной степи стойбище монгов. Правда, горевшие повсюду костры превосходили звезды по количеству и яркости.

Огромный фургон Садды поражал своей роскошью. Молодой воин помог разведчику подняться по приставной лесенке и шутливо отсалютовал мечом. Охранники быстро заметили, что Садда благоволит к новому постельному рабу. Они, конечно, не перестали презирать Блейда, невольника и, что хуже всего, игрушку в руках женщины, но относились к нему теперь с большим уважением и не рисковали грубить в открытую.

Садда ожидала его, раскинувшись на широкой постели; в мерцании свечи ее натертая маслом кожа блестела, словно старинное золото. Она протянула ему руки. Монги не были знакомы с поцелуями, но Садда уже привыкла к ним — если не сказать больше.

Оторвавшись от губ Блейда, она запустила пальцы в его шелковистую бороду, густую и красиво подстриженную.

— Я скучала по тебе, Блейд, — она дернула его за нос. — Ну, разоблачайся и приступай к делу.

Блейд, протомившийся шесть дней, не заставил долго себя упрашивать. Его первый напор был яростным и внезапным; Садда застонала, потом раздался долгий протяжный вскрик. Странно, раньше она была молчалива… Он улегся рядом с ней, и принцесса принялась гладить его лицо и волосы.

— Я слишком часто думаю о тебе, Блейд. Не понимаю, как это могло случиться, но власть все меньше привлекает меня. Наверно, когда мы убьем Кхада, я выйду за тебя замуж… сделаю тебя властелином монгов… Править — занятие мужчин. — Несмотря на то, что они были одни, Садда говорила шепотом.

Блейд подумал, что первым делом приказал бы удавить свою супругу, но вслух произнес:

— Ты оказываешь мне большую честь, госпожа, и вряд ли я ее достоин.

Она нахмурилась, потом решила не гневаться и только надула губки.

— Ты всегда уходишь от ответа, Блейд. Я этого не люблю. И еще — когда мы с тобой вдвоем, ты будешь называть меня Саддой. Не госпожой или принцессой, а просто Саддой. Ты понял?

— Да, моя… Садда.

— Тогда поцелуй меня. Мне так нравится, когда ты меня целуешь.

Блейд про себя пожал плечами. Садда всегда казалась ему похожей на хамелеона — ее настроение менялось каждую минуту. Теперь она решила, что влюбилась в него. Ну, что ж, если надо изобразить любовь, он сделал это с максимальной достоверностью, памятуя о том, что даже в родном измерении женщины не прощают подобных шуток. Здесь же последствия могли быть просто катастрофическими.

Он нежно целовал ее; Садда лежала, прикрыв глаза.

— Сегодня брат поделился, наконец, своим секретом, — промурлыкала она. — Он рассказал мне о повелении Оби.

— И что же Оби повелел ему? — спросил Блейд, лаская губами нежное ушко.

Садда, нахмурив брови, принялась вспоминать:

— Кхад очень возбужден все эти дни. Он постоянно ходит советоваться с Оби — по утрам, до того, как мы выступаем. — Оби говорит ему: иди на восток. Иди и иди, пока стена не кончится. Тогда надо обойти стену и отправиться назад. Оби пообещал, что брат одолеет своих врагов и захватит святыню Ката.

Здравая мысль, подумал Блейд; в открытом сражении катайцам не устоять против конницы монгов. Без стены они совершенно беззащитны. Похоже, что Лали все-таки попадет в клетку с обезьянами.

Он пожал плечами и произнес:

— Этот идол подсказал твоему брату то, о чем он сам мог бы догадаться. Ведь Кхад совсем не глупец — когда он в своем уме, конечно. Почему он не пытался проделать это раньше?

Она рассмеялась и потянула его к себе.

— Ты не понимаешь, Блейд. Поход будет очень тяжелым и немногие доживут до дня, когда мы увидим край стены. Если вообще увидим. Говорят, что желтая стена бесконечна, потому что ее строили боги.

Потом они снова занимались любовью, и только с первыми лучами солнца, когда Блейд уже уходил, Садда прошептала ему: