– Перестань дурачить старика. Моя жена покажет мне девочку. Ей ничего не стоит пырнуть меня ножом за такие дела. Иди, иди. Займись своими обязанностями. Прибери к рукам пьяниц и бродяг. Оставь старика в покое. Можно подумать, что я держу бар или гриль, а не пошивочную мастерскую. Если каждый полицейский, который не прочь выпить, будет заходить ко мне за вином, думаю правительству придется включать это вино в счет уплаты моего налога. Пожалуй, настанет день, когда я наполню бутылку ядом вместо вина. Может быть тогда, наконец, надоедливые полицейские из 87-го оставят меня в покое. Иди. Сгинь.

– Ой, ой. Ты сам знаешь, что не равнодушен к нам.

– Так же, как к тараканам.

– Больше, чем к тараканам.

– Точно. Как к водяным крысам, – съязвил Макс.

Дженеро натянул перчатки.

– Ну, возвращаемся на мостик, – сострил он.

– На какой мостик?

– Мостик корабля. Шутка, Макс. Ну, понимаешь, дождь, вода, корабль. Вахтенный на мостике. Дошло?

– Поистине телевидение лишилось великого комика в тот момент, когда ты решил стать полицейским. – Макс покачал головой. – Назад на мостик, надо же, – он опять покачал головой. – Не сделаешь ли ты мне одолжение?

– Какое? – спросил Дженеро, взявшись за ручку двери.

– Спрыгни с этого мостика!

Дженеро улыбнулся и закрыл за собой дверь. Все еще лил дождь, но теперь он чувствовал себя гораздо лучше. Он ощущал, как вино разливается сладостной теплотой по всему телу. Он зачавкал своими сапогами по пузырящимся лужам, беспечно насвистывая.

Мужчина, а может быть, высокая женщина, – трудно было определить – стоял на автобусной остановке. Эта высокая женщина или мужчина, из-за дождя невозможно было разглядеть, была вся в черном. Черный плащ, черные брюки, черные носки и ботинки и, наконец, черный зонтик, который полностью закрывал лицо и волосы. Автобус подошел к тротуару, разбрызгивая воду. Дверцы распахнулись. Человек – мужчина или женщина – вошел в автобус, и дверцы, заливаемые потоками воды, захлопнулись, скрыв из виду задрапированную в черное фигуру. Автобус отъехал от тротуара, обдав Дженеро фонтаном брызг из лужи.

– Идиот несчастный! – крикнул Дженеро и начал было отряхивать воду со штанины, когда заметил на тротуаре сумку, прислоненную к стенке автобусной стоянки.

– Эй, эй, – закричал он вослед уходящему автобусу, – вы забыли свою сумку.

Его слова потонули в реве мотора и монотонном шуме дождя.

– Проклятие, – выругался он, подходя к стоянке и поднимая сумку. Это была небольшая голубая дорожная сумка, очевидно, выпущенная какой-то авиакомпанией. Сбоку на сумке в белом круге красными буквами были помещены слова: КРУГОСВЕТНЫЕ АВИАЛИНИИ.

Пониже по голубому фону белыми прописными буквами бежали слова: МЫ СОВЕРШАЕМ КРУГОСВЕТНЫЕ ПУТЕШЕСТВИЯ.

Дженеро внимательно осмотрел сумку. Она была не очень тяжелая. К ручкам был прикреплен маленький кожаный кошелек, за целлофановой пластинкой которого был ярлычок для внесения имени и адреса владельца. Но тот, кому принадлежала сумка, не потрудился его заполнить. На ярлыке не было никаких данных.

С большой неохотой Дженеро расстегнул молнию, опустил руку в сумку и тут же выдернул ее с ужасом и отвращением. В голове молнией промелькнула мысль: «О Господи, неужели опять?» И он ухватился за стойку автобусного знака, чтобы не упасть, так как вдруг у него закружилась голова.

В дежурке 87-го полицейского участка ребята предавались воспоминаниям о происшествиях во время дежурств.

Могут возразить, что слово «ребята» едва ли уместно по отношению к группе мужчин в возрасте от двадцати восьми до сорока двух лет, которые каждый день бреются, спят с самыми разными женщинами, ругаются, как грузчики, и которым приходится иметь дело с самыми отвратительными со времен неандертальца человеческими особями. Слово «ребята» подразумевает простоту, невинность, о которых вряд ли приходится говорить в данном случае.

Однако в этот серый мартовский день в комнате царила атмосфера какой-то мальчишеской непосредственности. Трудно было представить, что эти зрелые мужчины, сгрудившиеся в тесный, братский кружок около стола Энди Паркера, – те самые люди, которым ежедневно приходилось иметь дело с преступным миром. В этот момент дежурка больше напоминала раздевалку какой-нибудь спортивной школы. Со стороны могло создаться впечатление, что это школьная футбольная команда, обсуждающая последний матч сезона, а не бригада полицейских. Ребята стояли, потягивая кофе из картонных стаканчиков, и чувствовали себя непринужденно и удобно в довольно грязной и неуютной комнате. Энди Паркер, похожий на защитника, вспоминающего трудный момент в игре с противником, сидел на вращающемся стуле, откинувшись назад, задумчиво покачивая головой, перед собравшейся вокруг командой.

– Не поверите, но однажды мне довелось иметь дело с флейтисткой. Остановил ее, когда она выезжала с Речного шоссе. Как раз около Пристани 17. Вы знаете это место.

Ребята согласно закивали.

– Она проскочила вниз на красный и под автострадой развернулась на сто восемьдесят градусов. Я засвистел. Она резко затормозила. Подхожу и говорю: «Мадам, по манере вашей езды можно подумать, что вы дочь самого мэра».

– Она действительно оказалась дочерью мэра? – поинтересовался Стив Карелла, который, примостившись на краю стола со стаканом кофе, внимательно слушал Паркера. Стив Карелла был худой мускулистый мужчина с крупными конечностями, с раскосыми глазами, которые придавали его наружности восточный колорит. Ему не очень нравился Паркер и методы его работы, но он не мог не отдавать должное его умению рассказывать. Рассказывал Энди смачно.

– Какая там дочь мэра! Конечно, нет. Она... Ну, дайте мне рассказать по порядку.

Паркер почесал подбородок, который уже успел покрыться щетиной, хотя утром он брился, но щетина отрастала уже через пять часов после бритья, и поэтому он всегда выглядел небритым и нечесанным, что придавало ему неопрятный вид. Это был крупный волосатый мужчина, темноволосый, темноглазый, с темной бородой. Если бы не полицейский значок, который он носил приколотым к бумажнику, его можно было бы принять за любого из воров, которые часто находили дорогу в 87-й участок. Он так смахивал на голливудский стереотип гангстера, что его часто останавливали слишком ретивые полицейские, высматривавшие подозрительных типов. В таких случаях он немедленно предъявлял свое удостоверение детектива и строго отчитывал незадачливого новичка, и это доставляло ему огромное удовольствие, хотя он в этом не признавался даже самому себе. Возможно, Энди Паркер нарочно бродил по территории других полицейских участков в надежде, что его остановит какой-нибудь ничего не подозревающий патрульный полисмен, перед которым он сможет покуражиться своим званием.

– Она сидела за рулем в купальнике, – продолжал Паркер, – представляете, такой раздельный купальник и длинные черные чулки-сетка. Костюмчик, я вам скажу, что надо – крошечные, расшитые блестками трусики и такой же крошечный бюстгальтер, которым были прикрыты пышные груди, такие, какие я никогда до этого не видел ни у одной женщины, клянусь жизнью. В общем, я поймал хорошую рыбку. Я просунул голову в машину и сказал: «Вы только что проехали на красный свет, мадам, и сделали недозволенный поворот. Вполне достаточно, чтобы вас наказать. Что вы на это скажете?»

– Ну, и что она сказала? – спросил Коттон Хейз. Он единственный среди полицейских, собравшихся вокруг стола Паркера, не пил кофе. Хейз был чайная душа – привычка, которую он приобрел еще мальчишкой. Его отец был протестантский священник, поэтому было заведено, что члены его прихода собирались у него в доме за чаем. Будучи еще мальчишкой, Хейз, по причинам, известным только его отцу, должен был присутствовать на этих чаепитиях. Обильное потребление горячего, крепкого напитка не сказалось отрицательно на развитии мальчика. Он вырос в рыжеволосого гиганта, шести футов двух дюймов ростом без ботинок, весом в сто девяносто фунтов.