— Не надо, господин подполковник! — голос его был твёрд.

Вы что, тоже против меня? Да я вас сгною! — его разбитое, окровавленное, опухшее лицо исказила гримаса гнева.

— Я — охранник! И подчиняюсь лишь командиру батальона и командующему армией.

— Накося выкуси, ублюдок! — Витя из-за спины скованными руками показал Модаеву фигу.

— Сейчас у комбата разберёмся! — тот, хромая, рванул наверх.

Мы подошли к двери командирского кабинета, она была приоткрыта, и оттуда раздавался возбуждённый, оттого немного визгливый голос Модаева. Что конкретно он говорил, разобрать было невозможно. Губы от моих стараний у него распухли, и он шепелявил! Получил, гад! Ничего, это только начало! Кровью харкать будешь!

Мы вошли в огромный кабинет командира батальона. Все было по-прежнему. Только стал он ещё более загаженным. Ну а комбат пребывал в своём обычном полупьяном состоянии. Он безо всякого интереса слушал рассказ своего начальника штаба, без каких-либо эмоций рассматривая его разбитое лицо.

Потом перевёл взгляд, полный тоски и полнейшего безразличия к происходящему, на нас.

— Что скажете? — произнёс он.

Только тут я понял, что комбат мертвецки пьян и ему приходилось прилагать гигантские усилия, что бы выговорить какую-нибудь фразу.

— Ничего. Он предатель и заслуживает смерти, — проорал Витя из-за моей спины.

Видать не дошло ещё до него душевное и физическое состояние Нуриева.

Комбат пьяно кивнул головой, перевёл взгляд на Модаева.

— Понятно, — пауза, долго, очень долго он смотрел на своего начальника штаба. — Я же говорил, что не любят они тебя, ой не любят!

— Они убить меня хотели! — Модаев пытался орать, но у него это не получалось.

— Не убили?

— Не убили, но они…

— Не убили? — тупо повторяет вопрос комбат.

— Они хотели меня убить. Я получил сотрясение мозга.

— Мозга? — комбат уставился на лоб Серёги. Смотрел долго. Потом добавил: — Но ведь не убили?

— Вы оставите это безнаказанным?

— Нет. Построить личный состав на плацу и всыпать им по двадцать ударов палкой по спине. Но не сильно! Мне они здоровые нужны!

— И это все?! Вы это так оставите? — Возмущению Серёги не было предела.

— И это все, — алкоголь догонял комбата, язык заплетался все больше.

— Я этого так не оставлю! — визжал Серёга.

— Иди проводи учёбу! Я устал от всего вашего шума! А вы, — он показал пальцем на наших охранников, — будете их бить!

— Они в сговоре! Он не дал мне убить Макова! — снова подал визгливый голос Серёга, показывая на нашего охранника.

— И правильно сделал! Иди проводи занятия! — он махнул рукой, еле оторвав её от стола. — Наручники снимите с них, — бросил комбат нашей охране.

— Я буду жаловаться Гусейнову! — снова начал Модаев.

Комбат лишь пару раз лениво махнул рукой. Говорить он уже не мог. На него наваливался сон. Голова медленно клонилась на грудь. Он несколько раз безуспешно попытался придать ей вертикальное положение и, наконец, захрапел.

Наручники сняли, мы с наслаждением растирали руки. Закурили. Охрана вытолкала нас на улицу и отвела на плац, там уже строился батальон. В череде серых армейских будней ополченцев наконец-то ждало развлечение. Гяуров будут наказывать! Это же интересно!

Весть о том, что мы сотворили с начштаба, уже облетела наш маленький гарнизон. Вреда мы никому никогда не делали, поэтому особого злорадства не увидели, только любопытство и не более того.

Но все равно — для них мы были мы неверные, и поэтому сочувствия, каких-либо ободряющих слов мы тоже не видели и не слышали.

Мулла стоял на левом фланге и что-то кричал на нам. Лицо его горело праведным огнём, — казалось, что оправа очков вот-вот раскалится до красна, сжатые кулаки поднимались в праведном гневе к небу. Толпа внимала ему, но нам было не до его воплей.

С нами остался один охранник, второй убежал за палками. Мы приготовились получить что-то вроде розог, но это оказались настоящие палки, высушенные, крепкие, ошкуренные. Значит, мы не первые. Господи, помоги.

Надо было бы поговорить с охраной, чтобы не сильно нас пороли из-за этого ублюдка-предателя. Ох, попадётся он мне ещё раз в руки — живым не выпущу! В очередной раз мы влипли из-за него в историю! Козёл вонючий! Но все-таки классно я ему пару раз приложил! Надо было шею ублюдку сломать! Хорошая мысля приходит опосля!

Принесли палки. Двое охранников начали размахивать ими, приноравливаясь, чтобы побольней ударить. Один даже взял палку обеими руками, перекинув автомат за спину, и начал ей махать, нанося рубящие удары. При этом ещё и орал по типу каратистов «Кий-я!» Спортсмен хренов. Гуд бай, Америка!

От этого зрелища мне стало страшно, пара таких ударов и позвоночник высыпается в трусы. Это факт!

Толпа одобрительно ржала над каждым ударом наших охранников-палачей.

— Не успели с ними поговорить, Витя! Сейчас достанется!

— Ага, если они нас так будут мочалить этим дубьём, то к утру остынем.

— С них станется.

— А мы их ещё поили, разговаривали как с людьми!

— Только ведь ноги зажили, а тут такое!

— А у меня ребра поджили.

— Это ненадолго.

— Спасибо, утешил.

— Ребра мне ещё не ломали, но чует моя задница, что скоро узнаю, каково это.

— Не волнуйся, — узнаешь! Ничего хорошего. Гуд бай, Америка!

— Опять?

— Снова. Мандраж бьёт, вот и лезет в голову всякая ересь.

Мы старались своей болтовнёй загнать страх вглубь. Но это не особенно получалось. Страшно! Очень страшно! Во рту пересохло. Липкий пот стекал со лба, струился по груди и между лопаток холодной змеёй страха, доходил до брючного ремня и растекался по пояснице. Нервы на пределе, каждая клеточка кожи приготовилась к боли. Господи! Дай мне, дай нам силы! Ведь ни за хрен собачий будут бить!

Так, надо успокоиться и не подавать вида, что тебе страшно. Вдох, выдох, медленный вдох и очень медленный выдох. Эх, сейчас бы водочки стаканяру засадить! Предлагал ведь утром Виктор! Так нет же. Воротило меня от спиртного. А так бы напились бы с утра до поросячьего визга, глядишь, и шкура целее была бы! Гуд бай, Америка!

Тем временем принесли скамейки, на краю плаца замаячила разбитая рожа Модаева. Он нёс свои побои как герой, получивший их боях за Родину. Рассказывали, как некоторые сволочи побои, полученные в результате местных драк, выдавали за боевые и получали какие-то награды за это.

Серёжа, судя по последним месяцам его жизни, способен на любую подлость. Глубока же ты, бездна человеческого падения!

— Похоже, что именно он будет командовать нашей экзекуцией, — пробормотал Виктор и сплюнул на землю.

— М-да. Влипли.

— Орать будем?

— А ты что, героя будешь из себя строить?

— Смотря как бить будут. Сигарета есть?

Мы закурили, впервые в жизни мы курили на плацу. Плевать на все эти условности. Когда выводили на расстрел, мы уже, в принципе, простились с жизнью, а теперь был иной расклад. Обидно! От этих побоев можно и помереть, а можно на всю жизнь остаться инвалидом… Ох, и достала меня эта песенка «Гуд бай, Америка!»

Сделав пару затяжек, я щелчком отправил окурок в кусты.

— Туши, Витька. Плац — священное место. Этому меня в училище в первый же день научили.

— Меня тоже научили. Толку-то!

Модаев вышел на середину плаца.

— Батальону построиться в каре! — проорал он.

— Интересно, а они вообще знают, что такое «каре»? — спросил я?

— Сейчас посмотрим. А тебе не все равно?

— Хочется посмотреть, как они будут строиться в каре.

— Это может стать последним, что увидишь в жизни.

— Зато повеселюсь от души.

— А потом они.

— Каждому своё. Каждый развлекается, как может!

— А ты оптимист!

На плацу тем временем творился цирк. Батальон действительно не знал, что такое каре. Не научил их этому начальник штаба.

Витя решил рискнуть. Он сделал шаг вперёд и заорал во всю силу своих лёгких, перекрывая шум батальона: