Капитан Дельмар пригласил множество дам и всех своих офицеров, так что театр был полон. Матушка с тетушкой Милли также имели ложу. Мы с Томушкой Доттом вошли в театр вместе с ними, но потом пробрались в раек и сели прямо над капитаном Дельмаром, который с дамами и офицерами занимал весь первый ярус, но не мог нас видеть.

Представление началось. Мисс Мортимер была неподражаема в своей роли и в последней сцене заставила всех прослезиться. Но нам также пришло на мысль растрогать публику до слез.

Мы купили фунт лучшего шотландского табаку и, разделив его на две части, завернули каждую в бумагу и положили к себе в карман. План наш состоял в том, чтобы выбросив весь табак разом, рассыпать его во все стороны.

В райке возле нас не было никого, кроме мичманов и людей, на которых мы могли положиться, что они нас не выдадут.

По условленному сигналу в ту самую минуту, когда актриса, игравшая роль чувствительной супруги, отдавала любовное письмо своему мужу, мы попотчевали табаком почтенную публику, бросив его разом через театр. В несколько минут произошел блестящий эффект; гости, приглашенные капитаном Дельмаром, сидя прямо под нами, вероятно, получили на свою долю большую часть табаку и начали беспрестанно чихать. Примеру их последовали зрители, сидевшие в других ложах, потом партер и, наконец, мисс Мортимер и «Незнакомец» стали так часто чихать, что не могли сказать друг другу ни слова.

Детей подвели к родителям, чтобы довершить их примирение, но они, бедняжки, только чихали. Наконец, тревога сделалась ужасная, и занавес опустился не при громких аплодисментах, но при громком чихании со всех сторон.

Ничто не могло быть забавнее этой сцены. Директор труппы разослал отыскивать виновных, но все труды были напрасны. Тогда он сам вышел на сцену, чтобы извиниться перед зрителями, но чихнув семь или восемь раз, принужден был уйти, зажимая нос платком. Публика, находя невозможным удерживаться от чихания, бегом бросилась из театра, оставя актеров доканчивать фарс перед пустыми ложами.

Излишним считаю говорить, что, бросив на зрителей табак, мы с Доттом сошли вниз и смиренно заняли свои места возле матушки, прикидываясь столько же удивленными и столько же чихая, как и все зрители.

Капитан Дельмар был вне себя, видя такое неуважение к его гостям, и если бы нас открыли, не знаю, что было бы со мною, а Томушке Дотту пришлось бы плохо. Но мы не выдавали друг друга и вышли сухими из воды.

Без сомнения, тетушка Милли и капитан Бриджмен подозревали меня, и тетушка старалась даже выпытать у меня нашу тайну, но без успеха. Матушка также начинала догадываться, но так как капитан Дельмар ничего не знал, то это и не имело никаких последствий.

Такой необыкновенный успех вводил нас в сильное искушение сыграть еще какую-нибудь штуку с благородным капитаном. Но он спасся от нас тем, что фрегат Е.В. «Каллиопа» был вооружен и совсем готов к выходу в море. Он должен был идти в Портсмут, чтобы там ожидать приказаний лордов адмиралтейства, и капитан Дельмар пришел с нами проститься.

Учитель мой удивлялся моим успехам, и капитан Дельмар спросил меня в первый раз, хочу ли я быть моряком. Помня, что мне советовали не отказываться от предложений благородного капитана, я отвечал, что хочу; на это он сказал мне, что если я буду всегда хорошо учиться, то через год он возьмет меня к себе на фрегат.

Потом он погладил меня по голове и, пожав руки матушке и тетушке Милли, вышел из дому с Томушкой Доттом, который уходя весело кивнул мне головою.

Я давно уже не говорил ни слова о своей бабушке. Дело в том что когда явился капитан Дельмар, по какой-то причине, которую я не мог понять, она объявила, «что хочет съездить в замок повидаться со старыми знакомыми». Так она и сделала. После я узнал, что она терпеть не могла благородного капитана, но причину такого отвращения никто не открыл мне. Скоро после отплытия «Каллиопы» она опять явилась, заняла свое прежнее место на старом кресле и по-прежнему стала вязать чулок.

Быстро пролетел год: мне минуло тринадцать лет. Я сделался сильным, смелым мальчиком, как будто созданным для морской службы, и начинал терять терпение, ничего не слыша о капитане Дельмаре, когда пришли новости с другой стороны.

В одно утро капитан Бриджмен пришел ранее обыкновенного; видно было, что он старался принять печальный и серьезный вид. Я не ходил в школу и тотчас подбежал к нему; но он отстранил меня, сказав: «Мне необходимо тотчас видеть твою матушку, чтобы сообщить ей важные новости».

Матушка пригласила капитана в залу, а меня с тетушкою Милли оставила в лавке. Через несколько минут к нам вышел капитан Бриджмен.

— Что случилось? — спросила Милли.

— Прочитайте эту газету, — сказал он, — здесь напечатана депеша из Индии, из которой вы все узнаете. Вы можете показать ее сестрице, когда она придет в себя.

Любопытствуя знать, в чем дело, я вошел в залу и увидел матушку, бледную и расстроенную, которая сидела, закрыв лицо руками.

— Что с вами матушка? — спросил я.

— О, дитя мое, дитя мое! — вскричала матушка, ломая руки. — Ты сирота, а я несчастная вдова.

— Как так? — спросил я.

— Как? — повторила бабушка. — Неужели ты так глуп, что не понимаешь, что твой отец умер.

— Отец умер? — спросил я. — Пойду расскажу тетушке Милли. — И я подбежал к Милли и застал ее читающей газету.

— Тетушка, — сказал. я, — отец-то мой ведь умер!

— Удивляюсь, как он умер.

— Он убит в сражении, — отвечала тетушка. — Смотри, вот список убитых и раненых. Видишь имя твоего отца: Бенжамен Кип.

— Дайте мне все прочесть, тетушка, — сказал я, взяв у нее газету; и меня скоро заняло описание сражения.

Читатели не должны считать меня бесчувственным, видя, что я не грустил о смерти отца; стоит только вспомнить, в каком унижении я всегда привык его видеть, и как обходилась с ним матушка, не подававшая мне примера ни любви к нему, ни уважения.

Но меня чрезвычайно удивляло то, что теперь матушка так много тосковала. Я тогда еще не знал света и не понимал, что она должна была из приличия казаться печальною. Тетушка Милли, по-видимому, не принимала в этом никакого участия, хотя часто задумывалась. Прочитав депешу, я положил газету и сказал: «Мне пора идти в школу, тетушка?»

— Нет, тебе несколько дней нельзя будет ходить в школу, — отвечала она, — ты должен будешь оставаться дома и ждать, пока тебе сошьют траур.

— Во всяком случае, я этому очень рад, — отвечал я. — Удивляюсь только, отчего капитан Дельмар не присылает за мною; мне надоела школа.

— Ты скоро о нем услышишь, — сказала тетушка, — останься здесь в лавке, а я пойду к твоей маме.

Правду сказать, мне казалось, что смерть Бена очень обрадовала всех, собравшихся в зале. Что касается до меня, то я радовался только тому, что несколько дней могу гулять, мало думая о том, жив он или умер.

Войдя в залу, я застал всех в хлопотах о трауре. Матушка, во-первых, не хотела показать, что много печалится о потере мужа, которого стыдилась, и во-вторых, терпеть не могла глубокого траура. Решено было, что так как прошло уже шесть месяцев со смерти Бена, то теперь можно носить полутраур.

Через три дня матушка опять явилась в лавке. Она была очень интересна в полутрауре, а также тетушка Милли, и офицеры морских полков, особенно капитал Бриджмен и поручик Флет были в восторге.

Казалось, что со смертию Бена исчезло затруднение выдать тетушку за офицера, и бабушка решилась узнать намерения капитана Бриджмена, и в случае неудачи с этой стороны убедить Милли выйти замуж за мистера Флета.

Раз вечером матушка с тетушкою вышли гулять, когда пришел капитан Бриджмен. Бабушка просила его в залу, а мне велела остаться в лавке и позвать ее, если будет нужно.

Входя в залу, они неплотно притворили за собою дверь, и я мог слышать весь их разговор, потому что бабушка, будучи очень глуха, как почти все глухие, говорила очень громко; а капитан Бриджмен также должен был почти кричать, чтобы она могла его слышать.