Офицеры и молодые джентльмены, как называли мичманов, по очереди обедали у капитана, и я два или три раза удостоился этой чести; но мне казалось, что капитан нарочно не обращает на меня внимания, между тем как он всегда говорил несколько слов с другими. Кроме того, он всегда призывал к себе завтракать сигнальных мичманов, стоявших на вахте до полдня, но меня не позвал ни разу. Это стало меня беспокоить, и я открылся Бобу Кроссу с которым часто имел продолжительные разговоры. Я рассказал ему все, что знал о себе, сообщил мои догадки и показал матушкин ответ. Он сказал мне следующее: «Правда, мистер Кин, вы в затруднительном положении; капитан слишком горд для того, чтобы признать вас своим родственником. Из того, что вы рассказали мне, и из других причин, особенно из вашего сходства с капитаном, я убедился, что ваши догадки справедливы; но что ж из этого? Матушка ваша поклялась хранить тайну, — это верно, и еще вернее то, что капитан не захочет признать вас. Раз вечером я говорил об этом с капитанским камердинером за стаканом грога. Он сам завел этот разговор и сказал, что капитан не приглашает вас к завтраку, а избегая вас, показывает, что он связан вами; и одно только желание не обнаружить тайны заставляет его так с вами обходиться. Вам приходится играть в трудную игру, мистер Кин, но у вас есть ум, и вы спрашивали моих советов; смотрите же, следуйте им, а то незачем их и спрашивать. Вы всегда должны быть почтительны с капитаном Дельмаром, но держите себя так же далеко от него, как он от вас».

— Я непременно сделаю это, — отвечал я, — потому что не люблю его.

— Что делать, должно покориться обстоятельствам. Со временем дело примет другой оборот; но будьте всегда вежливы с офицерами, а иначе они могут насказать вам много неприятностей; помните это, и все пойдет хорошо. Если капитан Дельмар будет вам покровительствовать, то вы получите чин капитана прежде многих из тех, которые теперь старше вас здесь на фрегате. Остерегайтесь только быть слишком откровенным с мистером Доттом или с другими мичманами, и если кто-нибудь намекнет на то, что вы сами предполагаете, тотчас опровергайте его; даже если будет необходимо, деритесь за это: тогда вы угодите капитану и будете на его стороне, а не против него.

Я понимал, что в настоящем моем положении мне нельзя было дать лучшего совета, и решился последовать ему. Я большую часть свободного времени проводил вместе с Бобом и горячо полюбил его. Время не пропало даром, потому что я многому уже выучился.

По возвращении в Портсмут капитан поехал в адмиралтейство с депешами, а фрегат остался у Спитгеда в совершенной готовности выйти в море.

Я теперь совершенно привык к фрегату и офицерам; советы Боба Кросса много изменили мой буйный характер; я стал бояться капитана и лейтенантов и в то же время приобрел дружбу товарищей.

Старший лейтенант был строгий, но не жестокий человек; рассердясь на кого-нибудь, он целые полчаса делал выговор. Я никогда не видел человека, который бы так много говорил; но если его не прерывали, он был доволен, и наказание тем и оканчивалось. Особенно он сердился, если ему не отдавали должного уважения, и все извинения прерывал коротким: «Молчать, сударь!»

На другой день нашей стоянки у Спитгеда меня послали на берег на баркасе, чтобы привести на фрегат нового мичмана, который никогда еще не бывал в море; имя его было Грин. Он с первого взгляда не понравился мне, потому что у него был горбатый нос и узенькие мышьи глаза. Дорогою он задавал мне множество вопросов, особенно о капитане и офицерах, а я, чтобы позабавить себя и гребцов, рассказывал ему небылицы.

Наконец, когда я описал ему старшего лейтенанта, как совершенного людоеда, он спросил, как же я с ним сошелся?

— Очень просто, — отвечал я, — я масон и он также, а он никогда не сердится на своих братьев, масонов.

— Но почему же он узнал, что вы масон?

— Я сделал ему знаки в первый раз, как он начал бранить меня, и он тотчас перестал; то есть, когда я сделал второй знак, а не при первом.

— Мне бы хотелось узнать эти знаки; покажите мне их.

— Показать их! Нет, ни за что, — отвечал я. — Я вас не знаю. Вот мы и у фрегата!.. Готово! Ну, мистер Грин, я покажу вам дорогу.

Мистер Грин явился к офицерам точно так же, как и я; но он не забыл, что я рассказывал ему о старшем лейтенанте, и случилось, что на третий же день он увидел, как старший лейтенант послал на салинг мичмана, который стал ему противоречить, и через несколько минут потом велел надеть колодки на ноги двум матросам. Грин побледнел, увидя, как уводили матросов, и подошел ко мне.

— Прошу тебя, Кин, покажи мне эти знаки, — сказал он, — я дам тебе все, что хочешь.

— Хорошо, — отвечал я, — мне очень нравится твоя зрительная труба; мне, сигнальному мичману, она будет очень полезна.

— Я с охотою подарю ее тебе, если ты покажешь мне знаки.

— Ну, пойдем вниз, отдай мне трубу, а я покажу тебе знаки.

Грин спустился в каюту и отдал мне трубу. Тогда я тихим голосом сказал ему следующее:

— Помни, Грин, должно осторожнее делать эти знаки, потому что если ты ошибешься, то лучше их не делать совсем: тогда старший лейтенант подумает, что ты хочешь уверить его, что ты масон, между тем как ты никогда не был масоном. Помни, что первый знак должно делать не прежде, как он хорошенько побранит тебя; тогда, выждав немного, ты можешь делать таким образом. Смотри: приложи большой палец к носу и вытяни ладонь прямо перед собою, раздвинув все пальцы. Сделай, как я показал тебе… Хорошо, так! Это есть первое доказательство, что ты масон, но необходимо еще второе. Откровенно скажу тебе, что когда ты сделаешь первый знак, старший лейтенант будет в ужасном гневе в самом деле или притворно и еще более станет бранить тебя; но ты выжди, пока он замолчит, и тогда, смотри, приложи большой палец к носу и по-прежнему раздвинь пальцы и потом приложи большой палец другой руки к мизинцу этой и раздвинь пальцы так же, как у первой. Тогда ты увидишь, какое действие произведет этот знак. Смотри же, не ошибись.

Грин приложил руку, как я показал ему, и скоро в совершенстве выучил свою роль.

Дня через два после этого мистер Грин опрокинул ведро с грязною водою на батарейной палубе, которая только что была вымыта, и палубный донес на него старшему лейтенанту. Мистера Грина вызвали наверх, и старший лейтенант, будучи не в духе, начал, по обыкновению, делать длинный и строгий выговор несчастному мичману.

Грин, помня мои наставления, выждал, пока старший лейтенант замолчал, и потом сделал первый масонский знак, смело смотря в глаза старшему лейтенанту, который отступил назад от удивления при таком неслыханном поступке на военном корабле.

— Что это значит? — вскричал старший лейтенант. — Вы с ума сошли? Только что поступив на службу, вы смеете так вести себя! Знаете ли, что за это вы трех дней не пробудете на фрегате, потому что или я оставлю службу, или вы! Из всех возможных обид, из всех возможных оскорблений это превосходит все, и терпеть это от такого негодяя, как вы! Извольте считать себя под арестом до приезда капитана, которому я донесу о вашем поведении; ступайте сейчас вниз.

Лейтенант замолчал, и тогда Грин сделал ему второй знак, думая что тут-то он поймет его; но, к его удивлению, старший лейтенант еще более взбесился и, призвав боцмана, приказал свести мистера Грина вниз и сковать его.

Бедного Грина тотчас увели, между тем как он не мог прийти в себя от удивления, видя, что масонские знаки не произвели никакого действия. Я, стоя в стороне, восхищался успехом своей шутки, а старший лейтенант скорыми шагами ходил взад и вперед по шканцам, столько же изумленный, как и взбешенный таким дерзким поступком мальчика, который не более недели на службе.

Через несколько времени старший лейтенант сошел вниз, а Боб Кросс, бывший наверху и заметивший мое восхищение при виде сцены, непонятной для него и для других, подошел ко мне и сказал: