Капитан Делано подошел и молча остановился над матросом, рассматривая узел. Путаные извивы пеньки были как раз под стать его собственным запутанным мыслям. Узла такой сложности ему не приходилось видеть на американских судах, да и вообще никогда в жизни. Старик матрос был точно египетский жрец, поставляющий гордиевые узлы в храм Амона. То, что у него получалось, было каким-то сочетанием двойного беседочного узла с тройным брам-шкотовым и простым рифовым, да еще с плоской восьмеркой и задвижным штыком.

Наконец, теряясь в догадках о возможном назначении подобного переплетения концов, капитан Делано обратился к старику с вопросом:

— Что это ты вяжешь, добрый человек?

— Узел, — отвечал тот кратко, даже не подняв головы.

— Вижу; но для чего такой узел?

— Чтобы другие развязали, — буркнул в ответ матрос, потуже затягивая почти готовый узел.

Капитан Делано стоял и смотрел за его работой, как вдруг старик выпрямил спину и кинул узел прямо ему в руки, промолвив скороговоркой, на ломаном английском языке (впервые прозвучавшем на борту «Сан-Доминика»): «Развяжи, разруби, скорей!» Произнесено это было чуть слышно и в таком сжатом темпе, что длинные громоздкие испанские слова, предшествовавшие краткой английской фразе и последовавшие за ней, почти скрыли ее от слуха.

Минуту капитан Делано стоял, будто онемев, со спутанным канатом в руке и спутанными мыслями в голове, а старик, не обращая на него больше ни малейшего внимания, склонился над новым узлом. Потом американец почувствовал у себя за спиной чье-то присутствие. Он обернулся — рядом стоял закованный негр Атуфал. В то же мгновение старый матрос, что-то ворча, поднялся на ноги и в окружении своих черных подчиненных пошел на бак, где и скрылся в толпе.

А к капитану Делано приблизился старый, убеленный сединой величавый негр, обвитый какой-то тряпкой, как младенец пеленкой. На вполне сносном испанском языке он, добродушно усмехнувшись и подмигнув, объяснил, что вязальщик узлов немного не в себе, однако безвреден, — просто шутит, чего с него взять? Негр заключил свою речь просьбой отдать ему узел, ведь он, конечно, только мешает американскому капитану. Капитан Делано, не задумываясь, протянул узел негру, тот отвесил ему в ответ церемонный поклон и, тут же отвернувшись, стал лихорадочно рыться в его запутанном нутре, точно таможенный инспектор в поисках контрабандных кружев. Наконец, произнеся какое-то пренебрежительное африканское междометие, он отшвырнул растрепанный узел за борт.

Однако же все это очень странно, подумал капитан Делано, охваченный новым приступом тревоги; но как человек, ощутивший приближение морской болезни, старается не замечать ее симптомов и взять себя в руки, так и он попытался преодолеть дурное чувство. Он снова поискал глазами в море свою шлюпку. К величайшему его облегчению, она уже показалась из-за скалистого мыса и снова была на виду.

Привычный вид собственной шлюпки — не в дымке отдаления, а вблизи, так что черты ее четко выступали, неповторимые, как облик человека; вид этого суденышка под названием «Скиталец», чей киль хоть и бороздил сейчас чужие воды, но прежде не раз чертил прибрежный песок у него дома, и, вытащенное из воды, оно лежало у его порога, точно верный пес ньюфаундленд; вид этого домашнего суденышка породил в душе капитана Делано тысячу успокоительных образов, и к нему вернулась спокойная уверенность, а с нею пришли и полуиронические упреки самому себе за то, что он чуть было ее не утратил.

«Как? Я, Амаза Делано, Приморский Джек, как называли меня мальчишкой, я, Амаза, который с кожаной сумкой в руке шлепал босиком по воде, направляясь вдоль берега в школу, разместившуюся в старом корабельном корпусе, я, маленький Джек, ходивший по ягоды с братом Нэтом и остальными — здесь, на краю света, один на борту призрачного пиратского фрегата буду убит ужасным испанцем? Невозможная, нелепая мысль! Кто захочет убить Амазу Делано? Его совесть чиста. Есть некто над нами. Стыдно, стыдно. Приморский Джек! Да ты, право, ребенок; впал, как видно, старина, снова в детство; стал слабоумным и пускаешь слюни».

И капитан Делано с легкой душой легкими шагами взошел на ют. Здесь его встретил слуга дона Бенито и с приветливым взглядом, вполне отвечающим настроению американца, доложил, что его хозяин шлет ему поклон, он уже оправился от приступа кашля и велит передать любезному гостю дону Амазе, что он (дон Бенито) вскоре будет иметь счастье к нему присоединиться.

«Ну вот, понятно? — сказал себе опять капитан Делано, прохаживаясь по юту. — Какой же я был осел. Этот добрый джентльмен шлет мне любезный поклон, а еще десять минут назад он с потайным фонарем в руке прятался в трюме и точил на меня топор, так я думал. Ну-ну. Видно, мертвый штиль и впрямь оказывает на наш ум гнетущее влияние, мне не раз случалось об этом слышать, да только я раньше не верил. Ну-ка, посмотрим, как там наш „Скиталец“; вон он, верный пес, и белая кость в зубах. Что-то уж очень большая кость… а-а, он попал прямо против отливного течения, пенного и бурлящего. И оно его тянет назад. Ну что же. Терпение».

Наступил полдень, хотя серый туман вокруг напоминал вечерние сумерки.

Над гладью вод царил мертвый штиль. На горизонте, куда не достигали береговые течения, лежал свинцовый океан, разлитый и застывший, и, казалось, земная жизнь его подошла к концу, душа отлетела и наступила смерть. А здесь, где находился «Сан-Доминик», отлив только набирал силу и, безмолвный, гнал судно прочь, в сонную океанскую ширь.

Но капитан Делано, хорошо знакомый со здешними широтами, знал, что есть все основания надеяться к вечеру на свежий попутный ветер, и, несмотря на обморочную тишь, смело рассчитывал еще до наступления ночи привести испанский корабль на якорную стоянку. Расстояние, на которое их отнесло, ничего не значило: при хорошем ветре под парусами можно будет за десять минут покрыть путь, проделанный за час дрейфа. А пока, то поглядывая за борт, где единоборствовал с течением утлый «Скиталец», то озираясь через плечо, не идет ли дон Бенито, он продолжал расхаживать по юту.

Но шлюпка приближалась очень уж медленно, и капитан Делано поневоле начал испытывать досаду; еще немного — и досада сменилась беспокойством; когда же, уронив взгляд вниз, точно из театральной ложи, на палубу, он различил в толпе теперь замкнутое и безразличное лицо того испанца-матроса, который, как ему казалось, делал ему знаки с русленя, к нему опять возвратились прежние страхи.

Совсем как лихорадка, не шутя думал капитан Делано, не успеет пройти, как начинается снова.

Сам устыдясь этого нового приступа, он, однако, был не в силах полностью ему противостоять и, призвав на помощь все свое добродушие, поневоле был вынужден прийти к компромиссу.

Да, это странный корабль; и странная у него история; странные люди собрались здесь на борту. Но и только.

Чтобы не давать воли праздным страхам, он в ожидании шлюпки попробовал скоротать время, перебирая в мыслях замеченные прежде странности в поведении капитана и команды. И прежде всего выделились четыре непонятных обстоятельства.

Во-первых, случай, когда раб набросился с ножом на молодого испанца, а дон Бенито посмотрел на это сквозь пальцы. Во-вторых, тираническое обращение дона Бенито с чернокожим великаном Атуфалом — будто малый ребенок водит за носовое кольцо африканского буйвола. Потом избиение двумя неграми одного матроса — проступок, за который никто не получил даже выговора! И наконец, раболепная покорность, выказываемая всеми на судне, и прежде всего неграми, капитану, — словно здесь опасаются малейшим непослушанием вызвать его деспотический гнев.

Сопоставленные все вместе, эти факты как-то не вязались между собой. «Ну, так что из того? — думал капитан Делано, посматривая на приближающуюся шлюпку. — Что из того? Да, верно, этот дон Бенито — самодур. Но мне и раньше случалось встречать ему подобных; хотя, конечно, он в своем роде превосходит любого. Ну, да ведь испанцы, — продолжал он мысленно, — вообще странный народ, самое это слово „испанец“ содержит в себе какой-то таинственный, интриганский, заговорщицкий призвук. И, однако ж, я уверен, что все они по большей части славные ребята, не хуже любого жителя Даксбери, что в штате Массачусетс. Ну, слава богу! Наконец-то подошел мой „Скиталец"“.