— Но съемки ведет Япония. Нельзя публичный скандал — мешать работе.

— Нельзя публичный скандал! — передразнил Бронзини. — Четверо пикетчиков убиты, и ты надеешься, что это не попадет на первые полосы?

— Полиция обещала приостановить дело, пока мы не снимем фильм.

— Что? Но вы же не надеетесь замять эту историю насовсем?

— Не надо насовсем. На две недели.

— Две недели? — взревел Бронзини. — Так вот за сколько вы планируете закончить съемку? Мать вашу, это же невозможно. Прошу прощения, но я не помню, как это будет по-французски.

— Сначала мы делать натурные съемки, — объяснил Исудзу. — Разбиваться на девять групп, все работаем одновременно. Другие актеры прилетать, и подключаться к работе. Так мы укладываться даже в меньшие, чем намечено, сроки. А теперь идемте.

— Куда это?

— Надо решить еще одну проблему. Пожалуйста, за нами.

Японцы погрузились в автобус. Упершись в землю ногами, Бронзини сидел в седле своего «Харли» и ждал, пока они отъедут.

— Все это чушь. Полный бред, — ворчал он себе под нос.

Тем не менее, когда автобус тронулся, Бронзини поехал следом за ним по прямым, будто расчерченным по линейке улицам, сначала через центр города, а потом по пыльному шоссе. Они уже приближались к городским окраинам. На горизонте показались очертания далеких Шоколадных гор. Стоявшие на обочине оштукатуренные домики постепенно уступили место бесконечным полям, засаженным салатом — из всех овощей в Юме выращивали в основном только его.

Вскоре поля сменились пустынным пейзажем, кое-где попадались песчаные дюны, поросшие низкорослым кустарником. Асфальтированное шоссе давно уже кончилось, но автобус, то и дело петляя, продолжал ехать вперед. Интересно, куда мы направляемся? подумал Бронзини.

Наконец, впереди показался огороженный участок, охраняемый людьми из Нишитцу. В тени одной из дюн стояло несколько полосатых палаток, и Бронзини понял, что перед ним основной съемочный лагерь. Но какого черта они разбили его посреди пустыни?

Подъехав к палаткам, автобус остановился рядом с кучкой джипов, украшенных эмблемой Нишитцу.

— В чем дело, Джиро? — потребовал объяснений Бронзини, спрыгивая на землю.

— Базовый лагерь для съемки.

— Неужели? Не слишком ли далеко вы забрались?

— Мы будем снимать в пустыне.

— Что?! — только и смог выдавить из себя Бронзини. — Неужто вы собираетесь залить все белой краской, и притвориться, что это снег? Вот что, этот фокус не пройдет. И я не потерплю идиотских картонных декораций. Съемки будут в городе, на настоящих улицах с настоящими домами, а в массовке будут участвовать настоящие жители. В моих фильмах все должно быть только подлинное.

— В финале картины действие происходит в пустыне. Мы снимем это здесь.

— Одну минутку, — поднял руку Бронзини. — Одну минуточку. Я хотел бы взглянуть на сценарий.

— Сценарий послан вчера. Вы не получать?

— Он у моего агента.

— А, — кивнул Джиро. — Я сейчас, пожалуйста.

Подойдя к одному из фургонов, он залез внутрь, и вскоре вернулся со сценарием. Бронзини тут же выхватил папку, и взглянул на обложку. Сквозь затянутое прозрачной пленкой окошко виднелось название: «Красное рождество».

— Как? А что случилось с «Джонни и Рождественским духом»?

— При переработке название поменяли.

Бронзини принялся судорожно перелистывать страницы, пока не добрался до диалога с участием его героя, Мака. Первая же фраза, попавшаяся ему на глаза, звучала так: «Хрен вам, коммунисты, ублюдки, безбожники!»

— Да это же не мой сценарий! — взревел Бронзини.

— Это переработанный вариант, — спокойно ответил Исудзу. — Имена героев те же. Поменялись отдельные детали.

— Но где же Джонни, мальчишка? Здесь нет ни одной его реплики.

— Тот герой умирать на странице восемь.

— Умирает? Да это же центральный персонаж всего фильма! А человек, которого играю я, всего лишь катализатор, позволяющий раскрыть его образ, не унимался Бронзини, тыча пальцем в страницу. — А это что еще за дрянь?

Какая к черту танковая атака?

— Джонни погибать в танковом бою. Очень героический, очень грустный эпизод. Он защищать родину от китайских захватчиков. — Этого в моем сценарии тоже не было.

— Сюжет стал лучше. Теперь фильм о нападении Красного Китая на Юму.

Действие происходит в сочельник. Много мишуры, рождественских песен. Очень хорошая история об американском рождестве. Будет очень красиво.

Бронзини не верил собственным глазам. Он как раз смотрел на страницу сценария, где горожане, распевающие праздничные песенки, гибнут под натиском китайских боевиков, забрасывающих толпу гранатами.

— Черт бы вас всех побрал! Почему бы просто не назвать фильм «Гранди-4», и спокойно разъехаться по домам?

— Нишитцу не владеть правами на Гранди. Мы пытались заключить сделку, но владелец отказаться продать. Очень важно, чтобы в этом фильме у вас не было головной повязки. Иначе они подавать в суд.

— Можете не дергаться, я все равно не стану сниматься в этой тошнотворной картине. Если бы я хотел выпустить «Гранди-4», то с ними бы и подписал контракт. Ясно?

— Вы соглашаться на Рождественскую историю. Мы снимать ее.

— Не дождешься, узкоглазый.

Непроницаемое до этого лицо Джиро Исудзу дернулось.

Опомнившись, Бронзини примирительно поднял руку.

— Ну ладно, ладно, беру свои слова обратно. Прошу прощения. Мне не стоило так раздражаться, но ведь мы договаривались совсем о другом.

— Вы подписать контракт, — вкрадчиво напомнил ему Исудзу. — Если что-то вас что-то не устраивать, обсудите завтра с адвокатом. А сегодня вам нужно говорить с индейским вождем. Вы убедить его, чтобы он разрешил снимать в долине.

— С каким вождем?

— Нужное место в индейской резервации. Снимать только там. Вождь соглашаться, только если вы попросите лично. Мы ехать на встречу с ним сейчас.

— Да-а, с каждой минутой это становится все увлекательней и увлекательней.

— Рад, что вы так говорите. Чтобы не выбиться из графика съемки, мы должны сотрудничать.

Увидев, как Бартоломью Бронзини в изнеможении прислонился к автобусу, упираясь лбом в разогревшийся на солнце металл и закрыв глаза, Джиро Исудзу улыбнулся.

— И как я только влип в эту историю? — глухо проговорил он. — Я, первый среди мировых кинозвезд!

— Нишитцу вскоре стать первой среди всех корпораций мира, — заметил Исудзу. — С нами вы добьетесь новой, еще большей популярности. Американская публика в вас не нуждаться. Так вы поговорите с вождем?

— Хорошо, хорошо. Я всегда делаю то, что обещал, будь то на словах, или на бумаге.

— Нам это известно.

— Уж в этом-то я не сомневаюсь. Но как только я доберусь до телефона, то первым делом уволю своего агента.

Большинство новорожденных бывают розового цвета. Изредка попадаются совсем уж красные. Доктор Харолд У. Смит родился, скорее, синюшным. То, что у мальчика были синие глаза, врача, принимавшего роды, удивило не сильно. В конце концов, у всех новорожденных детей, как и у котят, глаза поначалу синие. Сложнее дело обстояло с цветом кожи. Только что появившийся на свет Харолд Смит — а этот достойный джентльмен получил докторскую степень лишь значительно позднее, что бы там ни говорили его немногочисленные друзья был абсолютно синего цвета.

Акушер в вермонтской больнице сообщил матери Смита, что ее ребенок больше всего похож на синие летние сумерки. В ответ миссис Натан Смит вежливо заметила, что, насколько ей известно, все новорожденные плачут, и, со временем, она уверена, характер у ее маленького Харолда станет более жизнерадостным.

— Я вовсе не хотел сказать, что он склонен к меланхолии, — заявил доктор. — По правде говоря, это один из самых воспитанных детей, которых мне доводилось видеть. Я имел в виду физическое состояние ребенка.

Миссис Смит непонимающе уставилась на акушера.

— У вашего сына небольшой порок сердца. Такое случается достаточно часто. Не вдаваясь в физиологические подробности, можно сказать, что его сердце работает не на полную мощность, и, в результате, в кровь поступает недостаточное количество кислорода. Вот от этого кожа мальчика и выглядит слегка синеватой.