Джураев, занимавшийся в милиции самым опасным делом – розыском и задержанием преступников, конечно, хорошо знал уголовный мир, ведал о его нынешней силе и власти, не говоря уже о финансовых возможностях. Имел информацию из надеж­ных источников, из первых рук, что стратеги и идеологи пре­ступного мира мгновенно реагируют на любое ослабление вла­сти, развал следственного аппарата и прокуратуры в стране и свои «указы» и «законы» издают куда оперативнее, чем издыхающая власть, не говоря уже о том, что их приказы обсуждению не подлежат, а тотчас реализуются в жизнь. Ко­нечно, зная, какой ныне властью обладает Талиб, не следовало рваться к нему без страховки, без конкретной зацепки, серьез­ного повода хотя бы для блефа. Талиба, как, впрочем, и любого его коллегу подобного ранга, нынче практически невозможно ни за что арестовать, даже если и знаешь, что они стоят за каждым преступлением в городе. Сами они ничего не делают, да и никто никогда против них не даст показаний. Но сегодня Джураева не могли сдержать никакие аргументы – душа требовала действия, Талиб мог знать, кто и зачем неотступно охотит­ся за прокурором Камаловым. Он подъехал к глухому дувалу с высокими воротами из тяжелого бруса, внизу обитого листо­вым железом, и поставил машину рядом с новенькой «девят­кой» цвета «мокрый асфальт», особенно почитаемой среди «крутых» ребят Ташкента. Ворота оказались заперты, но Джура­ев стучать не стал, он хотел появиться неожиданно, чтобы хозяин «девятки» не скрылся на время его визита в соседней комнате: профессиональный интерес брал свое.

Отмычкой он легко открыл дверь, очутился во дворе и сразу увидел, как в окне сторожки у входа метнулся от телевизора охранник. Джураев опередил его, оказался на пороге первым:

– Встань в угол, ноги на ширину плеч, руки за спину, – приказал он, доставая наручники. Тот попытался потянуться к матрасу на железной кровати, но тут же после удара жестки­ми наручниками отлетел в угол, сметая со стола посуду. Джура­ев достал из-под матраса нож и, забирая его с собой, сказал:

– Об этом поговорим попозже, шуметь не советую, – и, щелкнув наручниками, запер дверь снаружи доской.

Оглядев двор, прислушавшись, он быстро пошел к дому. По громкому смеху, раздававшемуся со второго этажа, он рассчи­тал комнату, где Талиб принимал хозяина «девятки», и поднял­ся наверх. Талиб и гость играли в нарды, играли азартно, по-крупному и оттого не сразу заметили рядом Джураева. Конечно, полковник мысленно высчитывал, кто же может быть у Талиба, но теперь он понял, что ошибся бы, даже назвав сотню людей, – с хозяином дома играл один из самых известных адвокатов города. Доходили до Джураева слухи, что тот давно состоит главным консультантом у ташкентской мафии, но как-то не верилось: кандидат наук, коммунист, уважаемый человек…

И вдруг вся копившаяся ярость Джураева прорвалась, он жестко, как при задержании, схватил адвоката за волосы и рез­ко развернул голову к себе.

– Вот вы с кем, оказывается, водите компанию, уважаемый председатель коллегии адвокатов! Вчера мои ребята взяли в «Вернисаже» Вагана, мы за ним давно охотились. У него с собой был пистолет, а рядом собственноручное заявление каракулями, что он нашел его час назад и несет в отделение милиции. Теперь понятно, почему так поумнел тугодум Ваган, мы ведь с ним старые знакомые… Вон отсюда, мерзавец, по­ка цел!

И как ни странно, вальяжный адвокат, доводивший в судах до инфаркта судей, прокуроров, заседателей и потерпевших своей наглостью, хапнул «дипломат» и бегом скатился с лестни­цы. Со страху он, видимо, подумал, что Ваган «сдал» его, идея, как и многие другие, ставившие следствие в тупик, действитель­но принадлежала ему. Оказывается, ярость и несдержанность тоже имеют свои преимущества, успел подумать Джураев. Та­либ, уже пришедший в себя, нервно поглаживая холеные усики, зло произнес:

– Нехорошо врываться в чужой дом, оскорблять уважаемых в городе людей. Кончился ваш ментовский беспредел – пере­стройка, демократия в стране.

– Да, Талиб, ты прав, ваша берет, воровской беспредел наступает, но народ до конца не осознает, что это значит для него. Верно, что у твоих ног валяются нынче и депутаты, и министры, ибо они твои депутаты, твои министры. Но со мной тебе и твоим друзьям придется считаться, законы отменить твои дружки не решатся, хотя и кроят их уже в угоду себе…

– Что вам от меня нужно? Вы ведь знаете, нынче я вам не по зубам, – перебил Талиб, чувствуя, как взвинчен полковник.

– Скажи, кому нужна смерть прокурора Камалова, кто охо­тится за ним?

– Откуда я могу знать? – теряя интерес к разговору, ехид­но улыбнулся Талиб, и постоянно срывающиеся в бег глаза вдруг застыли.

– Ты знаешь, я редко обращаюсь к вашему брату за помо­щью и дважды прошу редко, поэтому подумай, чтобы не пожа­леть потом.

Джураев направился к двери.

– Ты, наверное, забыл, к кому пришел, а вдруг не выйдешь из ворот этого дома… – сказал вкрадчиво Талиб. Полковник услышал слабый щелчок хорошо смазанного выкидного ножа и в ту же секунду, несмотря на свою грузность, ловко, словно в пируэте, развернулся, в руке у него поблескивал ствол.

– Брось сюда нож, – скомандовал гость, – время вскружило тебе голову, а зря, с этой минуты можешь считать, что жизнь твоя не стоит и копейки! – и, подняв финку, двинулся к ле­стнице.

– Что ты можешь мне сделать, мент поганый, да у меня друзья лучшие адвокаты города, и повыше кенты есть! – закри­чал истерично Талиб. – Вот тебе сегодняшний день не пройдет даром, это точно…

Джураев молча спускался по крутой лестнице, а Талиб сле­дом в истерике кричал:

– Ничего ты не можешь, нет у вас власти, на понт берешь… Просить прощения еще у меня будешь, у ног валяться…

Эркин Джураевич вдруг резко развернулся и, в два шага покрыв расстояние, разделявшее их, схватил Талиба за грудки:

– Заткнись, падла, отныне ты приговорен. Забыл, как во­семь лет назад ты сдал мне Фаруха и он получил на всю катушку. Сегодня Фарух тебе не чета, хотя и ты не последний человек в городе. Такое никогда не прощается. Предательству нет срока давности, кажется, так гласит одна из главных воро­вских заповедей? – Он повернулся и не спеша двинулся к дверям.

У самого порога его достал голос Талиба:

– Постойте! Мы оба погорячились, я не знал, что этот прокурор ваш друг. Но мы не имеем к нему отношения, дело, похоже, пахнет политикой, борьбой за власть…

– Кто? – жестко спросил, обернувшись, Джураев.

– Миршаб… – тихо прошептал хозяин дома.

В новой палате кровать прокурора расположили иначе, Камалов видел входную дверь, хотя догадался, что полковник Джураев распорядился насчет охраны. Прошло три недели после ночного покушения, Ферганец почти каждый день настаивал, чтобы его выписали, события требовали контроля, он чув­ствовал, как теряет время… Но вроде забрезжила надежда. Медсестра проговорилась, что через неделю его выпишут с оформлением инвалидности. Время в больнице он все-таки зря не терял, тут за долгие часы бессонницы ему пришли многие идеи, неожиданные ходы. Болезнь позволила ему тщательно проанализировать, вариант за вариантом, действия каждого, попавшего в орбиту его внимания.

Он не знал, что предпринимает в тюрьме Сенатор, наверняка получивший известие о смерти Парсегяна, но реакцию хана Акмаля знал, Камалову тотчас передали из Москвы стенограм­му его речи на суде. Значит, хан Акмаль ведал о смерти Беспалого и ход рассчитал гениальный. Теперь освобождение Сенатора – лишь вопрос времени, такого шанса Акрамходжаев не упустит. Адвокаты, наверное, день и ночь снуют между Москвой и Ташкентом. Оставалось загадкой, существовала ли регулярная связь в Москве между Сенатором и ханом Акмалем. Хотя прокурор знал, что содержатся они раздельно, но смерть Парсегяна и неожиданное выступление на суде Арипова под­тверждали, что ныне гарантий не дает даже всесильный КГБ. Показания Беспалого теперь ничего не значили для суда, да и дело Сенатора вряд ли дойдет до него, нынче все стали осторожными, пуще прежнего держат нос по ветру, выжидают, чья возьмет, хотя в республиках уже ясно, кто пришел к власти.