Утром, когда «скорый» прибыл точно по расписанию в Наманган, он несколько задержался в купе, чтобы не столкнуться лицом к лицу с кем-нибудь из попутчиков и встречающих. Столь скорое путешествие в Наманган человека, только что освобо­дившегося из тюрьмы, могло вызвать не только любопытство, но и кривотолки, а они наверняка дошли бы до слуха Ферганца. А тот понял бы сразу, в какую сторону он навострил лыжи, а еще хуже, получил свидетельство, что выступление хана Акмаля на суде, послужившее одним из весомых аргументов освобождения Акрамходжаева из «Матросской Тишины», – чет­ко выверенный ход, обманувший правосудие и открывший двери тюрьмы его сообщнику. Засними люди Камалова его визит в Аксай – трудно было бы найти объяснение этому путеше­ствию, ведь хан Акмаль объявил его манкуртом, врагом номер один узбекского народа, и обещал ему суровый суд. Поэтому, когда он появился на привокзальной площади, она уже оказа­лась пуста, только вдали, у закрытого газетного киоска стояла светлая «Волга». К ней неторопливо и направился высокий человек в черных очках. «Волга» с затемненными окнами, под­жидавшая с работающим мотором, легко взяла с места и мощно рванула к центру города.

– Я уже решил, что вы передумали ехать к нам в гости, – сказал Исмат, улыбаясь, – вы последним объявились на перро­не, хорошо, что я не поспешил позвонить, расстроил бы старика, он очень ждет вас… – И золотозубый шофер, извинившись, остановил машину. Набрав телефонный номер прямо из «Вол­ги», не то в Намангане, не то Аксае, он сказал кому-то радо­стно: – Гость приехал, будем через час…

Когда-то по этой же дороге Исмат доставлял его к поезду Наманган-Ташкент, но полюбоваться пейзажами ему тогда не удалось, анализировал встречу с ханом Акмалем, пытался под­считать, в чем выиграл, в чем проиграл, да и досье на самого себя, любезно отданное хозяином Аксая в последний момент и лежавшее рядом, не давало покоя, хотелось заглянуть, что же о нем знает всесильный Арипов. Но запомнились часто встре­чавшиеся и обгонявшие машины. На этот раз трасса оказалась пустынной, и Сенатор полюбопытствовал, отчего это, на что Исмат дал бесхитростный ответ: «Бензина нет…» А на въезде в Аксай попались даже две повозки, запряженные осликами, чем-то довоенным или послевоенным дохнуло на Сенатора не только на столичном вокзале, но и в глубинке.

Еще с вертолета, четыре года назад, он обратил внимание на прямую как стрела главную улицу Аксая, обсаженную с обеих сторон стройными чинарами и пирамидальными тополями, но­сившую имя Ленина и упиравшуюся в огромную площадь, пре­тенциозно названную Красной, посреди которой высился огром­ный памятник вождю. Не всякий областной город располагал таким внушительным памятником, раньше он украшал главную площадь Ташкента и уже тогда считался самым впечатляющим в Азии, но… Самый гигантский в мире памятник Ленину, выпол­ненный известным скульптором Николаем Томским, специализи­ровавшемся преимущественно на Ильиче, не сумел выкупить какой-то иноземный заказчик, то ли обанкротился, то ли лишил­ся власти. Вождя революции и мирового пролетариата, попав­шего в пикантную ситуацию, выручил, не торгуясь, Шараф Рашидов. Так памятник появился в Ташкенте. А оставшуюся без пьедестала скульптуру Ильича Арипов сумел выпросить у свое­го друга. Конечно, он возжелал добыть памятник не из-за горячей любви к Ильичу, а хотел доказать влиятельным секре­тарям обкомов, что Аксай второе по значению после Ташкента место в Узбекистане. Рядом, в тени бронзового вождя, в уютном скверике, обсаженном густым кустарником, имелся просторный айван, крытый ручной работы текинским ковром кроваво-крас­ного цвета. На нем, как рассказали ему в первый приезд, подолгу сиживал с четками в руках сам хан Акмаль – думу великую думал, наверное, как по-ленински жизнь в Аксае организовать. В его отсутствие на этом месте появлялся двойник, напоминавший землякам, что хозяин все видит, все слышит, но вот какие думы думал он, трудно представить. В прошлый раз Сухроб Ахмедович прямо на это лобное место, на кроваво-красный ковер, и вышел из вертолета. И сейчас ему захотелось вновь глянуть на аксайскую Красную площадь, и он попросил Исмата проехать мимо памятника, на что шофер глубокомыс­ленно и важно ответил:

– А Красную площадь, Ленина в Аксае объехать невозмож­но, так задумано, – видимо, золотозубый вассал повторял лю­бимую фразу хозяина.

Еще они не выскочили на простор Красной площади, как Се­натор невольно ахнул – перед ним напротив знакомого силуэ­та памятника Ленину высилась почти законченная мечеть. Только строительные леса кое-где и японский автокран «Като» с пневматической выдвижной стрелой у одного из минаретов указывали, что там еще идут какие-то работы. Подъехав ближе, он удивился еще больше: Ленин с призывно поднятой рукой напротив высоких, резных дверей мечети словно страстно при­зывал правоверных на утренний намаз, от этого ощущения невозможно было избавиться, гость почувствовал это сразу. Странно, но пугающая громадность площади, которую он ощутил в прошлый раз, в долгом ожидании аудиенции, сейчас пропала, мечеть удивительно гармонично вписалась в нее, убери даже Ленина с высокого гранитного пьедестала – пропали бы про­порции, соразмерность двух культовых сооружений, словно хан Акмаль некогда специально замыслил ежедневно, еженощно унижать борца с «религиозным дурманом».

С первого взгляда чувствовалось, по крайней мере для Сена­тора, что мечеть спроектировал талантливый человек, совре­менный, такие сооружения он встречал только за рубежом: в Турции, Кувейте, Саудовской Аравии, наши, знакомые ему по Бухаре, Самарканду, Хиве, Хорезму, явно проигрывали этой, вобравшей в себя весь современный архитектурный изыск. Вы­соки, стройны и изящны, ажурны были оба минарета, наверняка оснащенные мощной аудиоаппаратурой. А купола главного мо­лельного зала и крытого двора мечети серебристо блестели хорошо отполированной цинковой, жестью. Особенно хороша, словно морская волна или чешуя какой-то диковинной громад­ной рыбы, оказалась жесть на перекрытиях внутреннего двора, где опорами служили резные прямоствольные корабельные ли­ственницы.

Заметив интерес гостя, Исмат притормозил «Волгу». Сенатор не стал выходить из машины, только приспустил оконное сте­кло. Мечеть действительно понравилась ему, жаль, подобной не строилось в Ташкенте, в нее он обязательно вложил бы деньги, на открытие такой красавицы наверняка прибыл бы сам муф­тий. Но вслух он спросил:

– Кто же задумал богоугодное дело: власти, народ, духов­ное управление?

– Нет, Сухроб-ака, не отгадали. Это Сабир-бобо, в нее он вложил все свои сбережения, он – человек богатый, вся казна хана Акмаля у него в руках, но деньги нужны были лишь в начале. Теперь подключились все: и народ, и власть, везут и несут день и ночь, и деньги, и материалы, и оборудование. И вам бы следовало сразу объявить о каком-нибудь подарке на обустройство мечети, старику приятно будет.

– Наверное, он решил открыть мечеть в день освобождения хана Акмаля. А может, он даже назовет ее именем, своего ученика?

– Хорошо, что вы об этом заговорили. Мечеть – самая большая радость в жизни старика и самая большая его тревога. Он спит и видит, что мечеть назовут его именем, оттого он дважды подряд хадж в Мекку совершил, чтобы не оказалось в крае конкурентов по святости, готов он и в третий раз поцеловать святой черный камень Каабу. Из святых мест он и привез домой проект этого великолепного молельного дома. Один паломник, оказавшийся известным архитектором из Стам­була, с ним старик случайно познакомился в Медине, подарил его, обещал приехать на открытие. Все вокруг, зная Сабира-бобо, его преданность хану Акмалю, считают, что мечеть он строит в его честь, но это совсем не так. Старику очень нравит­ся, когда его спрашивают: как ваша мечеть? Как мечеть Сабира-бобо? Учтите это, если хотите что-то заполучить от него.

– Спасибо, Исмат. Это очень важная для меня информация. Мне действительно лучше потрафить старику, от него многое теперь зависит в моей судьбе.