Запоздало он понимал, что ни его письмо, ни десятки подобных, которые наверняка были, ни сотни людей, похожих на Камалова, не могли ни спасти страну, ни остановить круглосуточный, из месяца в месяц, из года в год, ежесекундный грабеж отечества, вывоз всего и вся. И он удивлялся и «левой» и «правой» прессе, и либералам, и новоявленным «демократам», и коммунистам, не задавшим Горбачеву всего один вопрос: «Ренегат Миша, когда ты пришел к власти, страна имела золотой запас в 350 тонн и все годы твоего правления не снижала ежегодной добычи в 40 тонн. В конце твоего правления оказалось всего 20-30 тонн золота. Ответь, куда оно девалось? Ведь мы с тобой не жили и дня счастливо и сыто». Можно, конечно, добавить еще один вопрос: «Все пять лет твоего правления день и ночь по газопроводам и нефтепроводам на Запад шел газ и текла нефть. Эшелонами туда же, опять же день и ночь, шли лес, руда, металл. Мы не пропустили ни одного пушного аукциона, вывезли миллионы редчайших шкурок. Где деньги за все это? Или товары – ведь прежде, во времена Брежнева, каждая советская женщина могла позволить себе и французские сапоги, и французские духи, а ныне это доступно лишь первой леди страны и ее подружкам, ну еще и прости­туткам».

Вот такие ясные и понятные для народа вопросы стоило бы задать Горбачеву и его дружкам. Но на Горбачеве останавли­ваться не хотелось. Однако сегодня о чем ни думай, что ни делай, – все упирается в его труды, их конечный результат – не объехать, не обойти… И это надолго, на десятки лет. Шуба­рин, как предприниматель, как банкир, понимал это лучше других. Однако хорошо, подумал Японец, что они с Камаловым одинаково думают о Горбачеве, ведь только что прокурор ска­зал: «Один высокопоставленный оборотень». А он, наверное, знает, что говорит, ведь, считай, всю жизнь охотился за оборот­нями в мундирах.

«Нет, он не предполагает за мной такого греха, – продолжал рассуждать Шубарин о давнем своем письме в прокуратуру, – иначе бы мог действовать прямолинейнее». Например, мог бы потребовать сдать Миршаба и Сенатора с потрохами. Догадыва­ется прокурор, что он знает про них такое, о чем не ведал даже Парсегян, главный свидетель обвинения.

– Знает – не знает, – продолжал рассуждать порою вслух хозяин просторного кабинета, – а мне не легче. Обложили со всех сторон – и уголовники, и бывшие коммунисты, а теперь и прокурор сел на хвост. Чувствует или знает, что вокруг банка сгущаются тучи…

Теперь, после его неожиданного визита, следовало опреде­литься и с Сенатором, а значит, и с Миршабом, не зря их еще в студенчестве называли «сиамские близнецы». Действительно, как попали научные работы убитого прокурора Азларханова к Сенатору? В том, что пресловутая докторская и работы Азларханова идентичны, Шубарин не сомневался. Но вдруг ему захотелось взглянуть и на вердикт Ферганца, и на ранние работы своего бывшего юрисконсульта Азларханова, все-таки востребованные обществом, и он вернулся к журнальному сто­лику. Первая, взятая наугад папка оказалась докторской дис­сертацией Сенатора, но он отложил ее, не открыв, с ней он уже давно ознакомился так же внимательно, как Ферганец, но про­курору он о своих изысканиях ничего не сказал. Взяв вторую папку, он вернулся за стол и просидел, не отрываясь от бумаг, больше часа. Читая заключение, он то и дело возвращался к статьям, докладным, выступлениям, на которые ссылался Ферганец, и удивлялся глубине мыслей, проницательности, предвидению своего друга прокурора Азларханова – как све­жо, современно звучала каждая его строка! Сомнений не было. Сенатор украл работы его бывшего юрисконсульта.

– Ах, Амирхан Даутович… – вырвалось вслух вдруг у Шубарина, и он в волнении вновь стал шагать из угла в угол. Как сейчас он был нужен ему самому, а прежде всего обществу!

«Надо съездить к нему на могилу, – подытожил он визит Ферганца, пряча папки в стальной крупповский сейф. – Что дает мне это открытие? И что я должен предпринять в связи с этим? И почему Ферганец хочет мне помочь, а заодно и рассо­рить с Сенатором и Миршабом? Зачем я ему нужен?» – закру­тился новый рой вопросов, едва он захлопнул стальную, с се­кретом, дверцу сейфа, упрятавшую тайну популярности Се­натора.

«Может, оттого, что считает, что дни Сенатора и Миршаба сочтены? Ведь он прямо заявил – они для меня преступники, убийцы. Возможно, он располагает какой-то информацией, что «сиамские близнецы» затеяли коварный ход против него, где и мне отведена не последняя роль? Оттого и пытается отсечь меня от Сухроба и Салима, догадывается, что в той борьбе, что ведется против него, ничьей быть не может. Или-или, а точнее, кто кого. Нет, он прямо не сказал, что мне не по пути с его врагами, как и не предлагал открыто перейти на свою сторону, но ясно дал понять, кто есть кто, – продолжал рассуждать Артур Александрович, анализируя беседу. – А мою жизнь он знает хорошо, иначе какой бы смысл передавать мне доктор­скую диссертацию Сенатора, понимает, что значил в моей жиз­ни Азларханов. Наверное, знает и о надгробиях в Бухаре и Таш­кенте, поставленных мной… Ну, об этом, конечно, ему рассказал полковник Джураев, тот тоже в молодые годы работал с Амирханом Даутовичем…» Но вот откуда Камалов узнал о встрече на мюнхенском стадионе «Бавария» с Талибом Султановым, чью фамилию и род занятий Шубарин впервые услышал от прокуро­ра, это предстояло еще разгадать, и непременно. А может, прокурор знает и о визите в Германию «хлопкового Наполеона», находящегося в уральском лагере?

А если он знает и это, продолжал рассуждать Шубарин, то тогда, видимо, он располагает какими-то новыми сведениями по его банку, что, разумеется, неприятно. Оттого и решился проку­рор на открытый визит в банк, оттого и все попытки наладить отношения. Было над чем задуматься Шубарину – такие люди, как Камалов, визитов вежливости не наносят. Что знает и чего не знает о его жизни Ферганец – это для Шубарина оставалось загадкой. Одно ясно: знал он немало, а догадывался о еще большем. Хотя не во всем Камалов ориентировался правильно. Зря он думал, что за смертью Азларханова стоит Сенатор, – прокурора убил Коста. Он вынужден был стрелять, Амирхан Даутович, даже раненный, не выпускал кейс из рук. А выкрал документы Сенатор, верно, благодаря этому они и познакоми­лись тогда.

Но вдруг мысли о Камалове отодвинулись на второй план. Он понял (наконец-то!), как могли попасть материалы Азларханова к Сенатору несмотря на то, что они никогда прежде не встреча­лись. Видимо, Амирхан Даутович в «Лас-Вегасе», располагая временем, занимался и теоретическими изысканиями, тем бо­лее, что его личная жизнь, судьба давали весомый повод для анализа: что есть Закон для отдельно взятого гражданина, даже если он сам – областной прокурор. Покидая поспешно и тайно «Лас-Вегас» в те часы, когда Шубарин вместе со своим покровителем из Заркента «хлопковым Наполеоном» срочно отправились в Нукус, чтобы первыми оказаться возле неожи­данно умершего Рашидова, Азларханов захватил с собой только самое, на его взгляд, необходимое и ценное. Видимо, в кейсе, за который его и пристрелил Коста, кроме бумаг по «империи» Шубарина, находились и научные труды, итог многолетней прак­тики крупного юриста и крупного должностного лица.

Когда Сенатор, невольный свидетель убийства Азларханова в здании прокуратуры республики, увидел, что кейс остается на ночь на втором этаже, он решил его похитить. Он слышал, как полковник Джураев, отнявший злополучный кейс у Коста, пере­давая его начальнику следственной части, сказал: «Тут компромат на таких людей…» Сенатор понимал, что, обладая этими документами, он откроет себе путем шантажа и угроз путь наверх, куда его не подпускали при Рашидове. Однако, украв кейс, Сенатор вернул документы хозяину, Шубарину, отдал сразу, спустя всего четыре часа после налета на прокуратуру, где ему пришлось застрелить двоих: такой кровавой ценой достался ему кейс.

И вот только теперь открылась тайна докторской диссерта­ции Сенатора. Но это открытие навело Артура Александровича и на другую, более неприятную мысль. Сенатор обманул его, и обманул крепко, лихо. Он не только присвоил себе труды убитого прокурора, но и снял копии со всех документов. Вернув подлинники, он заслужил доверие Шубарина и получил от него мощную поддержку. Конечно, он, Шубарин, попался на том, что кейс был опломбирован, а главное, на том, что явился за ним всего через четыре часа, тогда о возможности снять копии на ксероксе он и подумать не мог. О том, что в районной прокурату­ре есть ксерокс, он узнал позже и совсем по другому поводу, но сейчас в цепи фактов это был весомый аргумент. А как он быстро в его отсутствие добился для себя немыслимого по тем временам поста в ЦК, взяв за горло Тулкуна Назировича! Те­перь-то яснее ясного, что помогли ему бумаги из кейса.