- Не знаю. Может, ему пришлось подстричься ради работы.

- Чем он занимается?

- Не знаю.

- Где он живет? Он сейчас в Париже? Он в университете? Он умный. Он должен быть в университете.

- Я не знаю, где он живет. Не спрашивала.

- Почему нет? - он повернулся к ней, его голос требовал, а не приказывал.

- Потому что я не хотела знать. Если бы знала, у меня был бы соблазн рассказать тебе. И ты сказал, что все, что ты хотел знать, это жив ли он. Вот что я и дарю тебе на Рождество - доказательство жизни. Его жизни. Он жив. На другие вопросы о нем ответить я не могу.

- Но вы могли бы узнать ради меня?

- Да.

- И не сделали этого? Почему? Помучить меня?

- Конечно.

- Вы ненавидите меня?

- Ох... бедный Бамби. - Она покачала головой, цокая. – Знаю, что это больно. Каждый мальчик, который впервые влюбляется, думает, что он изобрел саму концепцию любви. Я тоже была влюблена. Я знаю, какая это пытка. Но я не просто так пытаю тебя, хоть это и правда. Я хочу преподать тебе урок. Если у тебя появляются желания, ты должен научиться просить желаемого, а не того, как тебе кажется, чего ты должен хотеть. Ты хотел знать, жив ли он. Вот и все. Именно это я и дала тебе.

Закинув ногу на ногу, опираясь локтем о колено, а подбородком о руку, Магда улыбнулась и задалась вопросом, ударит ли он ее. Это бы нисколько ее не удивило, если бы он это сделал. Эта улыбка, которую она продемонстрировала, заставила ни одного мужчину ударить ее по лицу. Эти мужчины проиграли, конечно же, у одного даже были проблемы с рукой, которой он ударил.

В два широких шага он пересек расстояние от камина до пуфика у рояля и остановился перед ней. Она приготовилась.

Он наклонился и едва касаясь поцеловал ее в губы. Так легко, словно прикосновение птичьего крыла. Ее губы покалывало, будто их щекотали.

- Спасибо, Магда, за Рождественский подарок.

- Пожалуйста, Бамби. - Она похлопала по пуфику, и он снова сел рядом с ней, по-прежнему сжимая в руках фотографию.

- Могу я ее сохранить? - спросил он.

- Она твоя, но пусть она будет здесь, в доме. Ради твоего же блага, дорогой. - Она похлопала его по колену, и он позволил, его горе из-за давно утраченной любви превратило его в ребенка. Он положил голову ей на плечо, и она поцеловала его в макушку. - Не думаешь, что она должна остаться у меня?

Он глубоко вдохнул и кивнул.

- Но ты можешь навещать меня в любое время, - ответила она. - Можешь оставить у себя ключ от моего дома.

Он снова кивнул и выпрямился, словно вспомнил, что он взрослый мужчина и не должен так себя вести. Бедное дитя, по напряжению в его челюсти она могла сказать, что он хотел плакать, но его гордость не позволила бы.

- Он курит, - сказал он. - Он не должен курить.

Магдалена впервые заметила, что молодой человек на фотографии, Кингсли Маркуса, держал сигарету между двумя пальцами правой руки. Похоже на «Голуаз» - завтрак солдата. Она солгала Маркусу, не ново, она постоянно лгала ему. Она солгала, когда заявила, что не знает, чем занимается Кингсли. Два года назад Кингсли Теофиль Буансонье присоединился к французскому Иностранному легиону, поэтому его так сложно было выследить, так как Легион постоянно менял место дислокации. Поэтому он остриг волосы. И именно поэтому она не сказала Маркусу, чем занимается Кингсли. Узнай, что Кингсли вступил во французскую армию, Маркус едва ли нашел бы покой, который так искал.

- Он француз. Конечно же, он курит. Я курю.

- Вы не Кингсли.

- Значит, могу заработать рак легкий, а он нет?

- Я бы никогда не разрешил ему курить. Я бы отказывался его целовать. Из-за этого он бы бросил.

- Ах... первая любовь. Приказывать своему любовнику, чтобы тот что-то изменил в себе, лишь бы удовлетворить свое желание. Это мило, когда ты подросток. Но не настолько, когда становишься старше. Но что ты знаешь об этом? Ты больше никогда не влюбишься, верно?

- Нет, не влюблюсь.

Магдалена улыбнулась про себя, но не стала его дразнить. На сегодня достаточно.

- Ты прав, он, правда, очень красивый молодой человек, - сказала Магдалена, смотря на фотографию. - Поразительные черты лица. Аккуратный греческий нос. И эти губы... я бы кусала нижнюю губу, пока она не выглядела так, будто ее ужалили.

- Я кусал эти губы. Не сильно. Я не мог оставлять следы там, где их могли видеть другие. Или пытался не оставлять. Несколько раз не получилось.

- Специально?

- Нет. Не думаю.

- Но ты не уверен?

Он покачал головой.

- Ну... ответила она. - У меня было много клиентов, которые «случайно специально» приходили с помадой на воротнике рубашки домой к жене, с подсознательной надеждой, что их поймают.

- Все было не так. Все ученики в школе боялись меня, - сказал он. - И признаю, я культивировал этот страх. Мне не нравилось это, но так было лучше, так они держались от меня подальше. Ради их же блага и моего. Но с Кингсли... он любил меня. Я хотел, чтобы все знали, что кто-то может меня любить. И что я могу любить. Не думаю, что они бы поверили, даже если бы Кингсли прокричал это с крыши. Они уже сложили обо мне мнение. Только Кингсли видел меня настоящим, а не тем, кем я хотел казаться.

- Это, должно быть, сводило тебя с ума - быть не таким, как все, смотреть, как рушатся твои стены.

- Я хотел задушить его за то, что преследовал меня, а не по обычной причине, из-за которой я душу кого-то. Хотя... - Он замолчал и улыбнулся, вспоминая что-то темное и что-то прекрасное. - Клянусь, я делал все, что мог, чтобы отговорить его. Я почти сломал ему запястья, когда он в первый раз поцеловал меня. Он целовал меня без разрешения, и я толкнул его на кровать, удерживал за запястья. Я услышал один щелчок. Это...

- Это возбудило его.

- Да. Я видел это в его глазах. Он чуть не кончил. Я понял, что нашел такого же, как я. Единственного.

- Их больше чем один.

- Кингли всегда будет единственным.

- В мире больше, чем один мазохист. Поверь мне. В моей картотеке их большинство.

- Я знаю, что они есть. Знаю...

Он склонил голову, словно в молитве.

- Ты снова увидишься с ним.

- Еще одно ваше пророчество? Вы знаете, что во Второзаконии нам приказано убивать лжепророков.

- Не пророчество. Я просто знаю, что ты снова увидишь его. Где-нибудь, когда-нибудь...

- Хочется в это верить. И все же, я не хочу.

- Любовь терпелива, - напомнила она ему. - Иди сюда, закончи играть для меня.

- Если смогу.

- Почему нет?

Маркус вытянул руки перед собой. Они тряслись. Она знала, что он испытывал, слишком хорошо знала.

- Давай выпьем еще вина. Нам обоим оно нужно.

Она встала и замерла при звуке, который совсем не ожидала - стук в дверь.

- Какого черта...

- Это ваш Рождественский подарок, - сказал Маркус. - Еще один подарок. Я сыграю вам позже.

Он встал и направился к двери. Она не пошла за ним.

- Что ты даришь мне? - спросила она и прищурилась.

- Что-то, что вы, возможно, возненавидите.

- Заинтриговал.

- Вы можете довериться мне и хотя бы посмотреть на него, если хотите получить свой подарок?

- Нет, но думаю, что должна.

Он протянул руку, что удивило ее. Он казался не тем типом мужчин, которые протягивают руку. Она протянула свою, но в последнюю секунду он отдернул ее.

- Ах ты ублюдок, - сказала она.

- Да свершится мое возмездие, как говорят иезуиты. А теперь пойдемте со мной, или вы так и не получите подарок от меня.

Она подняла руки, сдаваясь.

- Очень хорошо. Но если это не самый лучший подарок, который мне когда-либо дарили, я выгоню тебя из дома до самого Нового Года.

- Это через шесть дней.

- Нового 2015 года.

Несмотря на весь ее ужас, ей было довольно любопытно, поэтому она последовала за ним из спальни, вниз по лестнице в гостиную.

- Я открою дверь, - сказал Маркус. - А вы оставайтесь здесь.

- Ты говоришь, что мне делать в моем же доме?