Глумов. Какие письма? Чем вы докажете?

Голутвин. Не горячитесь! Заплатите лучше; я вам советую.

Глумов. Ни копейки!

Голутвин. У вас теперь богатая невеста в виду. Что хорошего, прочитает. «Ах!» скажет… Не ссорьтесь со мной, заплатите! И мне-то хлеб, и вам покойнее. Право, дешево прошу.

Глумов. За что платить? Вы этак, пожалуй, повадитесь, в другой раз придете.

Голутвин. Честное слово. За кого вы меня принимаете?

Глумов (указывая на дверь). Прощайте.

Голутвин. А то ведь в следующем нумере.

Глумов. В каком хотите!

Голутвин. Пять рублей уступлю, деньги пустые.

Глумов. Пяти копеек не дам.

Голутвин. Ну, как хотите. Папироски нет у вас?

Глумов. Нет. Освободите меня от вашего посещения.

Голутвин. Сейчас. Отдохну немного.

Глумов. Вас Курчаев подослал?

Голутвин. Нет, мы с ним поругались. Он тоже гусь порядочный, вроде вас.

Глумов. Ну, довольно.

Голутвин (встает и заглядывает в дверь). Что это у вас там?

Глумов. Что за низость! Убирайтесь!

Голутвин. Любопытно.

Глумов. Убирайтесь, говорю вам.

Голутвин (уходя). Вы не умеете ценить чужого благородства оттого, что в вас своего нет. (Идет в переднюю.)

Глумов. Вот еще принесло! Ну, да пусть печатает! (Идет за Голутвиным.)

Голутвин (из двери). Два слова только.

Глумов уходит за ним в переднюю и затворяет дверь.

Выходит Мамаева.

Мамаева одна, потом Глумов.

Мамаева. Никого нет. Куда же он делся? (Подходит к столу). Это что? Дневник его. Ай, ай. как зло! Это ужасно! А вот о невесте! Я так и знала; он меня обманывает! Какой глупый человек! Ах, боже мой! Это про меня-то! Мне дурно, я падаю… Низкий, низкий человек! (Отирает слезы. Подумавши.) Вот мысль! Он никак не подумает на меня! (Прячет дневник в карман и отходит от стола.) О, как я могу его унизить! Как мне приятно будет видеть его унижение! Когда все отвернутся от него, бросят, выкинут его, как негодную вещь, какой кроткой овечкой он приползет ко мне.

Входит Глумов.

Глумов. Это уж из рук вон!

Мамаева. Кто был у вас?

Глумов. Таких людей нельзя пускать ни под каким видом. Написал ругательную статью на меня и пришел за деньгами, а то, говорит, напечатаю.

Мамаева. Что вы за ужасы говорите! Это те же брави. Кто он такой, я желаю знать?

Глумов. Зачем вам?

Мамаева. Ну, хоть для того, чтобы беречься его.

Глумов. Голутвин.

Мамаева. Где живет?

Глумов. Где день, где ночь. Адрес можно узнать в редакции. Да зачем вам?

Мамаева. А если кто меня обидит, вот и мщение! Другого нет у женщин; дуэли для нас не существуют.

Глумов. Вы шутите?

Мамаева. Конечно, шучу. Вы дали ему денег?

Глумов. Немного. Он ведь не дорог. Все-таки покойнее. Всякий скандал нехорош.

Мамаева. А если ему дадут больше?

Глумов. Кому же нужно! У меня врагов нет.

Мамаева. Значит, вы покойны. Ах, бедный! Как он вас расстроил! Так вы решительно отказываетесь от невесты?

Глумов. Решительно.

Мамаева. Да вы знаете ли, чего вы себя лишаете?

Глумов. Денег. Променяю ли я рай на деньги?

Мамаева. Да ведь много денег, двести тысяч.

Глумов. Знаю.

Мамаева. Кто же это делает?

Глумов. Тот, кто истинно любит.

Мамаева. Да ведь этого не бывает.

Глумов. Вот вам доказательство, что бывает.

Мамаева. Вы герой! Вы герой! Ваше имя будет записано в историю. Придите в мои объятия. (Обнимает его.) Ну, прощайте, душа моя! Жду вас сегодня вечером. (Уходит.)

Глумов (один). Ну, как гора с плеч! Пора к невесте. (Берет шляпу и смотрится в зеркало.) Разумеется, все это мелочи; но когда дело-то рискованное, так всего боишься. Прав-то у меня на эту невесту и, главное, на это приданое никаких. Все взято одной энергией. Целый замок висит на воздухе без фундамента. Все это может лопнуть и разлететься в прах каждую минуту. Поневоле будешь пуглив и осторожен. Ну, да теперь мне бояться нечего! Клеопатру Львовну успокоил. Голутвину заплачено. Пока я все уладил. (Нараспев.) Все уладил, все уладил. Я с этими хлопотами рассеян стал. Шляпа, перчатки… Где перчатки, где перчатки? Вот они. (Подходит к столу.) В этом кармане бумажник, в этом дневник. (Не глядя, шарит рукой по столу, а другую опускает в задний карман.) Платок здесь. (Оборачивается к столу.) Что такое? Где же? (Открывает ящик.) Куда я его засунул? Да что же это такое? Вот еще беда-то! Да нет, не может быть! Я его здесь положил. Я сейчас видел его. А-ах!.. Где же он? Нельзя, нельзя… (Стоит молча.) Падает, все падает… и я валюсь, в глубокую пропасть валюсь. Зачем я его завел? Что за подвиги в него записывал? Глупую, детскую злобу тешил. Нет, уж если такие дела делать, так нечего их записывать! Ну, вот и предоставил публике «Записки подлеца, им самим написанные». Да что же я сам-то себя ругаю! Меня еще будут ругать, все ругать. Кто же это? Он или она? Если он, я выкуплю; он на деньги пойдет; еще беда не велика. А если она? Ну, тут уж одно красноречие. Женское сердце мягко. Мягко-то оно мягко; зато уж ведь и злей-то женщины ничего на свете нет, если ее обидеть чувствительно. Страшно становится. Женщина отомстит ужасно, она может такую гадость придумать, что мужчине и в голову не придет. Ну, уж делать нечего! Бездействие хуже. Пойду прямо в пасть к гиене. (Уходит.)

Турусина.

Машенька.

Мамаев.

Мамаева.

Крутицкий.

Городулин.

Глумов.

Курчаев.

Григорий.

Большая терраса на даче, прямо сад, по сторонам двери.

Курчаев и Машенька выходят из гостиной.

Курчаев. Как все это быстро сделалось.

Машенька. Я сама не понимаю. Тут или самая тонкая интрига, или…

Курчаев. Чудо, вы думаете?

Машенька. Я ничего не думаю; я просто голову потеряла.

Курчаев. Я его знаю давно и ничего особенного в нем не замечал; кажется, человек хороший.

Машенька. Он явился каким-то неотразимым. Все за него. Все знакомые тетушки рекомендуют прямо его, приживалки во сне его видят каждую ночь, станут на картах гадать — выходит он, гадальщицы указывают на него, странницы тоже: наконец Манефа, которую тетушка считает чуть не за святую, никогда не видав его, описала наружность и предсказала минуту, когда мы его увидим. Какие же тут могут быть возражения? Судьба моя в руках тетушки, а она им совершенно очарована.

Курчаев. Значит, отдадут ему вас, отдадут деньги — добродетель награждается, порок наказан. С вашей стороны возражений нет, а про меня и говорить нечего: я должен в молчании удалиться. Еще с кем другим я бы поспорил, а перед добродетельным человеком я пас; я никогда этим не занимался.

Машенька. Тише! Они идут.