— А что предоставлялась возможность уехать за кордон? — съехидничала она.

Роман не обратил на её иронию внимания.

— Знаешь, и сегодня редкий специалист-умница не думает, как бы рвануть за рубеж, дабы со своей мизерной зарплатой на родине вовсе не остаться без штанов. Один мой сокурсник, вернувшись из Германии на краткосрочную побывку, сказал: «Жизнь дается только один раз, и прожить её лучше там». Мне тогда показалось, что в его счастье проскользнули грустные нотки. Боже мой, подумал я, неужели успех и радость могут быть такими тихими и унылыми?

— Зато он, наверное, решил все свои материальные заботы.

— Живет в общем-то не богато, но говорит, что не жалеет. Только теперь в России люди, с такой же как у него хваткой и способностями, имеют гораздо больший заработок. И что самое главное, о переезде за границу не мечтают.

— Ты это говоришь о себе, Рома?

— И о себе в том числе. Я ведь не из богатой семьи. И ещё несколько лет назад радовался, что смог купить на ужин чебурек и стакан кофе с молоком. Могу как социолог тебе сказать: экономическая реформа, с какими бы огрехами и жертвами она не проводилась, все-таки пошла на пользу и дала ощутимые блага.

— Но ведь не всем.

— Конечно, не всем. Но процентов десять населения, в ком проснулись инициатива и предпринимательство, смогли заметно поправить свое материальное положение.

Он замолчал и сосредоточился на управлении автомобилем. Они уже подъезжали к Марфино, дорога к которому ещё при социализме была выложена из железобетонных плит. Со временем плиты разбились и поизносились и теперь то здесь то там из полотна, словно пики, торчали прутья металлической арматуры. Роман, придерживая мощь двигателя, как на фигурном вождении, аккуратно объезжал преграды и думал о своем не столь далеком прошлом.

Может быть именно потому, что с раннего детства его, как и все молодое поколение, родители воспитывали по принципу «не в деньгах счастье» и давали десять копеек на мороженое, чтобы не просил дорогую игрушку. Оно быстро слизывалось и, нищенски глядя на лотки с пирамидами пломбиров и эскимо, он мысленно дополнял своих родителей фразой «Не в деньгах счастье, а в их количестве». Скорее всего отец и мать действительно считали, что иметь много «тугриков» безнравственно и в вечерние часы и воскресные дни просиживали около «ящика», восхищаясь, наверное, трудовыми подвигами советского народа в построении коммунизма. Он и теперь нисколько не сомневался: им импонировало, что передовики труда, такие как ткачихи Голубева и Гаганова, шахтеры Изотов и Стаханов, знатный колхозник Первиций, получали зарплату может быть даже меньше, чем они. Но они не знали, что будучи наделенными разными привилегиями и всяческими материальными услугам, все стахановцы могли вообще не тратить свою основную зарплату. В советское время трудовые герои тоже могли бы носить имя новых русских, потому как Стаханову и ему подобным выделялась и личная бричка для передвижений, и отдельная ложа в местном театре, оплачивались за государственный счет поездки за рубеж для принятия или передачи опыта. Они были наделены государственными дачами и за мизерные цены ежегодно ездили к Черному морю со своей семьей, дабы набраться бодрости и здоровья для совершения новых трудовых подвигов.

Давая немного отдохнуть телевизору, его «предки» запоем читали умные, высокоморальные книги русских классиков, забывая, что и граф Толстой, и Тургенев, и Чехов были не из бедного десятка и в любое время могли бросить свое писательское времяпровождение и отправиться пить минеральную воду в Ессентуки или прогуляться за границей.

Но в дни зарплаты и по праздникам, когда отец приходил под градусом, за плотно прикрытой дверью маленькой кухоньки раздавался вопрос жизни и смерти «А кто больше получает?» И по пулеметным ответам матери Роман догадывался, что семейный бюджет пуст и не хватает денег на покупку куртки или ботинок для него, что сама мать, вот уже два месяца не может купить себе чулки или колготки, и, что, видимо, в предстоящий отдых у моря снова накроется медным тазом.

Но жили они вообщем-то не бедно и умели радоваться маленьким удачам, тринадцатым зарплатам и незапланированным премиям, хотя свои интересы чаще всего отстаивали только в очередях.

Да нет, он нисколько не настальгировал по старым временам. Нынешние реформы многим показали, где зарыт мешок с деньгами. И то, что именно молодежь, и он в её рядах, первыми кинулась на раскопки — дело правильное. Как возникали умные цивилизации? Как строились большие города с богатым населением? Верно, на пересечение торговых путей. Из варяг в греки, походы в Китай, Индию, освоение Америки. В основе развития и становления мира — экономическая выгода каждого отдельного, не боящегося опасностей и подводных препятствий, человека. Нельзя идти против воли того, кто хочет хорошо зарабатывать, а, значит, и жить так, как написано в сказках…

Несмотря на позднее время в доме бабки Агрофены горел свет и ворота во двор были настежь раскрыты. Значит бабка спать ещё не ложилась и ждала своего щедрого постояльца.

— А не выгонит она меня? — спросила Евгения, когда они поднялись на крылечко.

— Не знаю, — усмехнувшись, ответил Роман. — Но если и выгонит, то что-нибудь придумаем. Например, будем спать в «Мерседесе».

Они вошли в избу, и Агрофена, искоса бросив взгляд на незнакомую гостью, тут же засуетилась.

— Проголодались, небось. А у меня картошечка горячая еще.

Она кинулась к своей кровати и, разбросав подушки и приподняв перину, вытащила завернутый в пуховую шаль увесистый сверток. Развернув его, достала чугунный горшок. Изба наполнилась запахом разварной картошки.

— Ну, вы вечеряйте, а я вам пока кровать приготовлю.

Чуть ли не каждое утро Вован вытаскивал из сейфа икону, которую перенес в кабинет здания думы и вглядывался в святой лик Божией Матери. Порой ему казалось, что Святая хмурится и отвечает ему осуждающим взглядом. Он помнил, как в детстве родная бабка говорила, что смотреть и разглядывать иконы — дело нехорошее. Это не открытка и не картина. Икона должна познаваться созерцанием. Помнится, когда он приходил со старухой в церковь, она заставляла его кланяться образам, просить прощения и молиться, дабы Бог заметил его покорность и отпустил все грехи. Но в те давние времена у крещеного Вовки Неаронова никаких грехов не было. Разве что замученная подзаборная и никому не нужная кошка, которой он перебил лапу выстрелом из рогатки. А теперь, как думал Вован, грехов накопилось столько, что даже все святые, собравшись вместе, не смогли бы их отпустить. Впрочем, он и не требовал прощения. Он рассматривал икону лишь с одним желанием: не прогадать бы при продаже?

После того как милиция все чаще и чаще стала интересоваться его персоной и похождениями, хранить икону в квартире он не решался. Мало ли что этим ментам взбредет в голову, и они решат в его отсутствие полазить по шкафам, полкам и поинтересоваться, как он живет, чем дышит, занимается? И попадись им на глаза икона, не только Пантов, а даже сам Господь Бог не смог бы оградить его от камеры предварительного заключения. Рабочий же сейф в здании думы, куда без особого депутатского разрешения не мог проникнуть ни один оперативник, был самым надежным местом для хранения такой ценности.

Но ценности, будь то икона или массивный золотой перстень с несколькими бриллиантами, по мнению и убеждениям Вована, для того и существовали, чтобы их можно в случае надобности продать и получить деньги. А надобность в деньгах у Неаронова была всегда. Поэтому при первом подвернувшемся случае, когда шеф будет в хорошем расположении духа, он покажет ему икону и потребует за неё не меньше двух тысяч долларов. То, что икона имеет не малую денежную ценность, Вован догадывался. Но какую именно, сказать не мог. Не поедет же он с ней в Третьяковку, чтобы узнать истинную цену? Даже в областном музее художественной живописи и там показывать икону было опасно. Других же, понимающих толк в иконописи оценщиков и специалистов, помимо своего шефа Пантова, Неаронов не знал. А потому, если при определенном везении у него в кармане окажутся две тысячи баксов, и удастся освободится от поднадоевшей Божией Матери, он будет считать несказанным везением.