— Возьмите и купите еще. Карточка на вино у вас.

Мыслями, однако, он был далеко. Уходя, Марта заперла дверь на лестницу, но комнату она не закрыла, отчего сразу стал явственно слышен шум воды, кипящей на кухне на газовой плитке.

До сих пор Мегрэ пристально следил за каждым жестом собеседника, но сейчас вдруг забыл и о телефонном аппарате, и о стенографах на другом конце провода. В какой-то неуловимый миг в голове комиссара словно что-то щелкнуло. Он много говорил, не очень задумываясь над тем, что говорит, но эти импровизации подвели его к истине на расстояние в несколько миллиметров.

А сверх того ему помогли конфетки из вазочки, портмоне и даже слово «овощи».

— Держу пари, что вы сидите на режиме.

— Уже двадцать лет.

Кажо больше не заводил речь о том, что выставит посетителя за дверь. Казалось, он даже нуждается в нем.

Видя, что стакан Мегрэ пуст, предупредил:

— Сейчас Марта принесет вина. Я не держу дома больше бутылки.

— Знаю, — сказал Мегрэ.

— Откуда?

— Оттуда, черт возьми, что это гармонирует со всем остальным! Оттуда, что теперь Кажо перестал быть для Мегрэ только противником и стал просто человеком. И этого человека комиссар с каждой секундой постигал все глубже, чувствовал, как он живет, дышит, мыслит, испытывает страх и надежду, слышал раздражающий стук конфетки о его зубы.

И по-другому рассматривал интерьер — бюро, мебель, картины, слащавые, как варенье.

— Знаете, о чем я думаю, Кажо?

Эта фраза была уже не просто сотрясением воздуха — она явилась итогом длинной цепи мыслей.

— Я спрашиваю себя, действительно ли Пепито убит вами. Сейчас я почти уверен в противном.

Тон комиссара тоже изменился. Наклоняясь вперед, чтобы получше видеть собеседника, Мегрэ все больше загорался.

— Сейчас я объясню вам, почему так думаю. Будь вы способны пристрелить Пепито собственноручно, вам не потребовались бы исполнители для убийства Барнабе и Одна. Истина в том, что вы трусливы.

Губы у Кажо пересохли. Тем не менее он попробовал иронически улыбнуться.

— Попробуйте-ка сказать, что хоть раз в жизни зарезали цыпленка или кролика, что вы в состоянии смотреть, как течет кровь!

Мегрэ больше не сомневался. Он все понял. И шел напролом.

— Внесем ясность. Вы боитесь убивать своими руками, но вам ничего не стоит обречь человека на смерть.

Напротив! Вы боитесь убивать, боитесь умереть, но с тем большим остервенением приказываете убивать. Разве не так, Кажо?

В голосе Мегрэ не было ненависти, но не было и Жалости. Комиссар изучал Кажо с тем страстным интересом, который он всегда вкладывал в изучение человека. А сущность Нотариуса раскрывалась перед ним со страшной отчетливостью. Все в его жизни, вплоть до службы в юности клерком у адвоката, было предопределено этой сущностью.

Кажо всегда был человеком замкнутым в самом себе.

В одиночестве, закрыв глаза, он, без сомнения, измышлял всяческие великолепные комбинации — финансовые, криминальные, эротические.

Его никогда не видели с женщинами? Еще бы! Разве они были способны претворить в явь болезненные плоды его воображения?

Кажо уходил в себя, в свою берлогу, пропитанную его мыслями, мечтами, запахами.

И глядя через окно на залитую солнцем улицу, где перед лотками теснилась толпа и куда из автобусов потоками выплескивалась жизнь, он испытывал не стремление слиться с людской массой, а лишь желание использовать ее материал для своих хитроумных комбинаций.

— Вы трус, Кажо! — гремел Мегрэ. — Трус, как все, кто живет только головой. Вы торгуете женщинами, торгуете кокаином и бог знает еще чем: я ведь считаю вас способным на что угодно. И в то же время вы становитесь осведомителем полиции.

Серые глаза Нотариуса не отрывались от комиссара, который уже не мог остановиться.

— Вы убили Барнабе руками Пепито. И я скажу вам, с чьей помощью вы убили Пепито. К вашей банде принадлежит молодой красивый парень, у которого есть все необходимое — женщины, деньги, успех, развязность и полное отсутствие совести.

Надеюсь, вы не посмеете утверждать, что в вечер смерти Пепито вас не было в «Табаке улицы Фонтен».

Там ведь присутствовали хозяин бара, содержатель борделя, которого зовут Колен и который еще трусливей вас, а также Одна, марселец и, наконец, Эжен. Эжена-то вы и послали во «Флорию». А когда, сделав свое, он вернулся и сообщил, что в заведении кто-то есть, вы пустили в ход Одна.

— И что дальше? — уронил Кажо. — Чем вам все это поможет?

Он оперся обеими руками о подлокотники кресла, словно собираясь встать. Голову он слегка наклонил вперед, как будто бросая вызов.

— Чем мне это поможет? Да тем, что позволит справиться с вами, позволит именно потому, что вы трус и окружили себя слишком многими сообщниками.

— Я вам ручаюсь, что меня вы не накроете, — безрадостно улыбнулся Кажо. Зрачки его сузились. Он медленно добавил: — В полиции никогда не было умных людей.

Вот вы только что говорили об отравлениях. Коль скоро вы сами служили в «конторе», вы, разумеется, не затруднитесь мне сказать, сколько отравлений раскрывается за год в Париже.

Мегрэ не успел ответить.

— Ни одного! Слышите, ни одного! Но вы же не настолько наивны, чтобы предположить, что на четыре миллиона жителей не нашлось хоть нескольких, которые скончались бы от чрезмерной дозы мышьяка или стрихнина.

Кажо прорвало. Мегрэ уже давно ожидал этого. Слишком долгое усилие предполагало разрядку, а разрядка неизбежно должна была выразиться в словах.

— Даже сегодня я мог бы вас убрать. Даже думал об этом: мне ведь достаточно было отравить ваше вино.

Заметьте, бутылки и той уже нет дома. Остается лишь вымыть стакан. Вы уходите и где-нибудь умираете…

У Мегрэ шевельнулось подозрение, но всего лишь на Долю секунды.

— Вы правы. Я не убивал Барнабе. Не убивал Пепито. Не убивал и дурака Одна.

Держа бонбоньерку в руке, Кажо рассуждал неторопливо и логично, хотя, если присмотреться к нему, выглядел смешным из-за слишком короткого халата и взлохмаченных волос, окружавших его каким-то странным ореолом. Если бы не телефон, комиссар распахнул бы окно, лишь бы вырваться из гнетущей атмосферы затхлости.

— Все, что я говорю здесь, не имеет значения: вы не приведены к присяге, а свидетелей нет.

Словно засомневавшись, Кажо выглянул в коридор, на мгновение приоткрыл дверь в спальню.

— Видите ли, вы не поняли одного: сообщники не предадут меня, поскольку они виноваты не меньше, чем я. Эжен убил. Луи дал пистолет и ключ от «Флории». И знаете, что может произойти, если Эжен попробует меня перехитрить? Да то, что однажды вечером за партией в бел от этому полуглухому ублюдку-заике, или, как вы выражаетесь, коротышке Колену, будет поручено кое-что подсыпать ему в стакан. И ручаюсь вам, это куда проще, чем зарезать цыпленка.

Мегрэ направился к бюро, взял котелок и спички.

Колени у него слегка подрагивали. Кончено! Он достиг цели. Оставалось только уйти. У инспектора, который дежурит на улице, в кармане постановление о задержании. На набережной Орфевр ждут новостей и наверняка строят всяческие предположения.

У Кажо комиссар пробыл целых два часа. Эжен, в шелковой пижаме, наедине с Фернандой, ест сейчас, наверное, запоздалый первый завтрак. Интересно, где теперь достойная мамаша Филиппа?

Вдруг на лестнице послышались шаги. В дверь неистово забарабанили. Кажо посмотрел Мегрэ в глаза, потом уставился на свой пистолет, по-прежнему лежавший на бюро, взял его и пошел открывать.

Комиссар сунул руку в револьверный карман и застыл посреди комнаты.

— Что происходит? — донесся из прихожей голос Эжена.

Они с Кажо были уже в дверях кабинета. Позади послышались еще чьи-то шаги. Это была Фернанда, с изумлением воззрившаяся на Мегрэ.

— Что… — повторил Эжен.

У подъезда дома, пронзительно взвизгнув тормозами, остановилось такси.

Эжен ринулся к окну.

— Я же говорил!.. — прорычал он.