— Но общность имущества была все-таки только фиктивная?

— Каждый из нас имел право распоряжаться своим состоянием. Разве это не естественно?

— Ваша жена была богата?

— Она богата.

— Так же, как и вы?

— Приблизительно так же.

— Все ее состояние находится во Франции?

— Нет, только часть. От своего отца она наследовала долю в предприятии по производству сыра, в Голландии.

— В каком виде хранила она свое остальное имущество?

— Главным образом в золоте.

— Еще прежде, чем она познакомилась с вами?

— Я вижу, к чему вы клоните. И тем не менее отвечу вам правду. Это я посоветовал ей продать ценные бумаги и купить золото.

— Это золото хранилось у вас в сейфе вместе с вашим?

— Да, оно хранилось там.

— До каких пор?

— До вторника. Вскоре после полудня, когда она уже запаковала почти все свои вещи, она спустилась ко мне, и я передал ей все, что ей принадлежало.

— Значит, в момент отъезда жены эта сумма находилась в одном из ее чемоданов или в сундуке?

— Вероятно.

— Она не выходила из дома до обеда?

— Я не слышал, чтобы она выходила.

— Значит, насколько вам известно, она не выходила?

Он кивнул.

— Звонила она кому-нибудь по телефону?

— У нас в доме один телефонный аппарат. Он в моем кабинете, она им не пользовалась.

— Чем вы докажете, месье Серр, что деньги, обнаруженные мною в сейфе, только ваши, а не ваши и вашей жены?

Совершенно спокойно, все с тем же утомленным или презрительным видом зубной врач вытащил из кармана зеленую записную книжку и протянул ее комиссару. Ее страницы были покрыты мельчайшими цифрами. С левой стороны наверху стояла буква «Н», справа буква «М».

— Что означает «Н»?

— Наше. То есть моей матери и мое. Деньги всегда у нас были общие, мы не различали, что принадлежит ей и что мне.

— Буква «М», наверное, означает Мария?

— Вы правы.

— Одна цифра здесь повторяется через определенные промежутки.

— Это ее участие в расходах на хозяйство.

— Она вам платила каждый месяц сумму, истраченную на ее содержание?

— Если хотите. На самом деле она мне не платила, потому что ее деньги лежали в сейфе, но ее счет соответственно уменьшался.

В течение нескольких минут Мегрэ молча перелистывал страницы записной книжки, потом встал и прошел в соседний кабинет, где инспектора, словно школьники в классе, сразу приняли очень деловой вид.

Он тихим голосом дал какие-то инструкции Жанвье.

Когда он вернулся к себе в кабинет, Серр, который не двинулся с места, только что закурил одну из своих длинных сигар и пробормотал довольно бесцеремонно:

— Вы разрешите?

Мегрэ хотел было ответить «нет», но лишь пожал плечами.

— Вы подумали об этом втором стекле, месье Серр?

— Я не ломал себе голову по этому поводу.

— Напрасно. Лучше бы вы нашли приемлемое объяснение.

— Я его не ищу.

— Вы продолжаете утверждать, что только один раз вставляли стекло в окне вашего кабинета?

— На следующий день после грозы.

— Хотите, мы удостоверимся в метеорологической службе, что в Нейи не было грозы в ночь со вторника на среду?

— Бесполезно… Если только это доставит вам удовольствие. Я говорю о грозе на прошлой неделе.

— На следующий день вы пошли в москательную лавку на улице Лоншан и купили там стекло и замазку.

— Я уже говорил вам об этом.

— Вы утверждаете, что с тех пор не заходили в этот магазин?

И Мегрэ подвинул ему фото учетной книги.

— Как вы думаете, зачем им понадобилось второй раз записывать в книгу эту покупку стекла и замазки?

— Не знаю.

— Почему торговец заявляет, что вы приходили к нему в магазин в среду, около восьми часов утра?

— Это его дело.

— Когда вы в последний раз пользовались своей машиной?

— В прошлое воскресенье.

— Куда вы ездили?

— Мы с матерью катались часа два или три, как обычно по воскресеньям.

— В каком направлении?

— В сторону леса Фонтенбло.

— Ваша жена была с вами?

— Нет. Она себя неважно чувствовала.

— С разводом уже было решено?

— У нас никогда не было речи о разводе. Она устала, у нее была депрессия. Она не всегда ладила с моей матерью. С общего согласия было решено, что она поедет провести несколько недель или несколько месяцев у себя на родине.

— И все-таки она увезла с собой свои деньги?

— Да. Потому что могло случиться и так, что она не вернется. Мы уже не дети. Мы способны хладнокровно смотреть на жизнь. Хотели проделать нечто вроде опыта.

— Скажите, месье Серр, чтобы проехать в Амстердам, надо ведь пересечь две границы, не так ли? Французские таможенники довольно строго относятся к вывозу капиталов. Ваша жена не боялась, что ее золото обнаружат и конфискуют?

— Я обязан отвечать?

— Думаю, что это в ваших интересах.

— Даже если я рискую тем, что меня станут преследовать по суду?

— Это будет, наверное, не так серьезно, как обвинение в убийстве.

— Ну хорошо. В одном из чемоданов моей жены было двойное дно.

— Специально для этого путешествия?

— Нет.

— Она уже раньше пользовалась этим чемоданом?

— Несколько раз.

— Чтобы проезжать через границу?

— Да, через бельгийскую границу и один раз через швейцарскую. Вы, конечно, знаете, что до последнего времени было легче и выгоднее покупать золото в Бельгии и особенно в Швейцарии.

— Вы признаете, что участвовали в этой перевозке капиталов?

— Признаю.

Мегрэ встал и снова пошел в комнату инспекторов.

— Можешь зайти ко мне на минутку, Жанвье?

Потом, вернувшись к себе, обратился к Серру:

— Мой инспектор зарегистрирует эту часть нашей беседы. Повторите ему, пожалуйста, в точности все, что вы мне только что сказали. Пусть он подпишет свои показания, Жанвье.

Мегрэ вышел, спросил у Ваше, в какой комнате сидит переводчик. Это был маленький человечек в очках, он отстукивал перевод прямо на машинке и иногда останавливался, чтобы заглянуть в словарь. Писем было не меньше сорока, большинство состояло из нескольких листков.

— С чего вы начали?

— С начала. Дошел до третьего письма. Все три написаны больше двух с половиной лет тому назад. В первом эта дама рассказывает своей приятельнице, что она выходит замуж, что ее будущий муж очень утонченный, представительный, принадлежит к крупной французской буржуазии и что мать его похожа на какую-то картину из Лувра, уж не помню какую. Могу сказать вам, какого художника.

Он перелистал страницы.

— На картину Клуэ. В ее письмах речь все время идет о живописи. Когда она говорит о погоде, то вспоминает Моне или Ренуара.

— Я хотел бы, чтобы вы теперь начали с конца.

— Пожалуйста. Вы знаете, если я даже буду работать всю ночь, мне не кончить до утра.

— Потому я и прошу вас начать с конца. Последнее письмо написано когда?

— В прошлое воскресенье.

— Можете мне его быстро прочесть?

— В общих чертах могу. Подождите.

«Дорогая Гертруда, Париж никогда не был так великолепен, как сегодня утром, и я чуть не поехала с Г. и его матерью в лес Фонтенбло, который, должно быть, расцвечен всеми чудесными красками Коро и Курбе…»

— Много еще про это великолепие?

— Пропустить?

— Пропустите.

Переводчик пробегал глазами письмо и шевелил губами, как во время церковной службы.

— Вот:

«Я думаю о том, какое впечатление произведет на меня наша Голландия с ее пастельными тонами. Теперь, когда приближается решительный момент, я чувствую, что начинаю трусить.

…После всего, что я написала тебе о своей жизни здесь, о Г. и о моей свекрови, ты, наверное, недоумеваешь, что со мной происходит и почему я потеряла свою жизнерадостность.

…Может быть, причиной тому сон, который я видела этой ночью и который испортил мне весь день.

Ты помнишь маленькую картину, которая находится в музее в Гааге, — она еще заставила нас покраснеть?