Вмешался Стефан. Он пожал своими дюжими плечами и сказал веско:

– Знаешь что, Костас, мы твоих станков не касаемся, так и ты бы в наше хозяйство не совался.

Он посмотрел на Нарбутаса, ожидая от него признательности за поддержку.

Но тот насмешливо сощурился и сказал:

– А из тебя, Стефан, нет-нет да выглянет хозяйчик. Слижюс поспешил прервать разговор, который угрожал принять острый характер.

– Ладно, мужчины, сегодня обо всем договоримся. Слышишь, Стефан, приходи к двум. Соберемся во дворе. Всего разговору на полчаса.

Нарбутас успокоил Слижюса;

– Придем. Все придем.

В одном из закоулков заводского двора стояли скамьи и вбитый в землю большой стол. Двое ребят из сборочного цеха играли в настольный теннис. В стороне плотник строгал сосновую доску. Увидев приближающегося Нарбутаса, ребята обрадовались.

– Дядя Антанас, посудите нас!

– Нельзя, ребята. А ну снимайте вашу декорацию. Видите, люди пришли.

– А нам можно послушать?

Слижюс объявил:

– Все свободные рабочие могут присутствовать на заседании представителей цехкомов. Дело общее, касается всех.

Когда все расселись, Слижюс сказал:

– Товарищи! Повестка у нас простая. Один вопрос. Сегодня нас посетил министр. Многие слышали его критику кузнечного цеха. Какие выводы? Кузня действительно остается позорным пятном на нашем предприятии.

На скамьях, занятых кузнецами, послышался глухой ропот.

Слижюс поднял руку успокаивающим жестом.

– Тихо, кузнецы! Вы же сами называете нас, токарей, стружкогонами. Правильно! Мы и есть стружкого-ны. Вы знаете, что вот месяц еще не закончен, а наш цех отправил уже полтораста тонн лома. И почти весь он – стальная стружка. Чувствуете?

Виткус сокрушенно покачал головой и что-то зашептал.

– Значит, выходит так, – продолжал Слижюс, – что наши товарищи сталевары заняты главным образом производством лома. Это же получается пол»ое безобразие!

Заговорили все враз.

Копытов вскричал:

– Видали, нам привезли для новой кузни прессы и молоты – прямо богатыри! Когда они задышат…

– Твои богатыри, – прервал его Нарбутас презрительно, – пока что валяются во дворе.

– Вот именно! – поддакивал Зайончковский. – А чем план выполнять? Увлеклись мы… План завышен. Надо просить министерство пересмотреть…

Слижюс, пристально взглянув на Стефана, продолжал:

– Вот я сейчас вытачиваю болты. Знаете, во сколько нам сейчас обходится болт? Около полутора рублей! А высадить его в кузне обошлось бы в одиннадцать копеек! А ты еще споришь, Антанас!

– Да не спорю я, – с досадой сказал Нарбутас – Но ведь новая кузня – это покуда мечта.

Он простер руку. Все повернулись в сторону стройки. По-прежнему это был пустырь, окруженный невысокими стенами. В желтой осенней траве спал дремучим сном пневматический молот, покрытый рогожей. Все было так, как в начале лета, если не считать того, что под одной из стен выросла внушительная груда ящиков с деталями кузнечного оборудования.

Плотник дернул Копытова за рукав.

– Когда же новая кузня будет достроена?

– Что-то мне сегодня об этом не докладывали, – ответил Копытов, подмигнув стоявшему рядом с ним Нарбутасу.

Плотник покачал головой и вернулся к своей доске. Снова раздался добрый визг рубанка и полетели на землю опрятные сосновые стружки, иногда с янтарными слезками смолы.

Собрание затянулось. Пошел дождик. В пылу споров никто не обратил на него внимания. Нарбутас с жадностью вдыхал влажный воздух. Дальние холмы на горизонте, такие явственные в солнечный день, сейчас едва видны были сквозь дымку тумана.

Слижюс перестал сдерживаться. Он обрушился на кузнецов:

– У вас в кузне определенно отсталые настроения. Об этом надо прямо сказать. Именно вы, кузнецы, давно должны были драться за срочный пуск кузни, а не ждать, пока приедет высокое начальство, и хныкать ему в жилетку. Дожили до того, что наш лучший кузнец Нарбутас бахвалился огульным выполнением плана по количеству. Мало того, он берет на себя в присутствии министра явно невыполнимое обязательство. Недостойно это тебя, Антанас! Что, ты со мной не согласен?

– Я скажу, – спокойно ответил Нарбутас.

– Копытов занимается, понимаешь, фантазиями о каких-то будущих заводах, – продолжал Слижюс, – а того, что под носом, не видит. Так, как, Саша. А Зайончковский договорился до того, что требует снижения плана. Стыд!

– Ты меня не понял, товарищ Слижюс, – сказал Стефан, с глубокой укоризной глядя на Слижюса, – я хотел только сказать, что некоторые работы, ну, например, штучные или там малосерийные, все ж таки выгоднее делать на токарном станке, чем штамповать в кузне. Верно ведь?

Дождь усилился. Кто-то крикнул ее смехом:

– Холодный душ сейчас не помешает! Люди стали расходиться.

– Стойте! – крикнул Нарбутас.

В голосе его была такая властность, что все остановились. Он стоял, опершись кулаками о стел, маленький, быстроглазый, все еще стройный по-юношески. Убедившись, что люди готовы слушать его, он сказал:

– Слижюс прав. Кроет нас за дело. Что это такое в самом деле? Половину своего металла мы ухаем в лом! А в это время валяется под дождем миллионное оборудование для новой кузни. Довольно разговорчиков, товарищи! Давайте всем заводом двигать стройку. А заводилами будем мы, кузнецы. Надо нажать на все кнопки, в Москву написать, поднять шум в министерстве, пробрать в газете! Сделаем, одним словом! А если Антанас Нарбутас говорит: «Сделаем!» – то так оно и будет!

Люди захлопали. Нарбутас не сдержал довольной улыбки. Его по-детски тешили внешние приметы успеха.

Ему захотелось продолжать свою речь, вызывать новые аплодисменты, но Зайончковский посмотрел на часы, сделал озабоченное лицо и крикнул:

– Вторая смена, пора в кузню!

В кузне Нарбутас сразу принялся за работу над лопаткой. Она была совсем небольшая, вся трудность заключалась в ее причудливом изгибе. Воодушевленный похвалами, Нарбутас был в тот день сверх обычного деятелен, радостно подвижен, удачлив в работе. Лопатка давалась ему легко.

А незадолго до обеденного перерыва, расплющив тяжким, как обвал, ударом раскаленный стальной брус, старый кузнец вдруг вскрикнул, схватился за грудь и упал.

Его отвезли в больницу.

Там он пролежал пластом двадцать девять дней.

Когда он вышел из больницы, с каштанов падали листья и ветер гнал вдоль обочин их желтые шуршащие потоки.

Нарбутас поплотнее запахнул пальто и пошел против ветра, словно бодая его своей упрямой, по-бычьи на* клоненной головой.

В тот же день друзья собрались у Нарбутаса.

Он жил в гористой части города. Отсюда хорошо видны были далекие заречные холмы. Лесистые склоны нежно багровели под заходящим солнцем. Ветер унялся, спускались тихие смугло-золотые сумерки. В раскрытые окна заплывали паутинки, и даже здесь, в комнате, чувствовалась пронзительно сладкая прель осени.

Нарбутас оглушительно острил, рассказывал невероятные байки о больнице, чрезмерно часто наливал пиво. Да и другие были шумливы. Но в этом веселье было что-то напряженное: шутки натянуты, смех преувеличенно громок. Казалось, гости знают какую-то горькую правду, о которой они избегают говорить.

Один Губерт чувствовал себя безмятежно. Он был впервые у Нарбутаса и считал это большой честью для себя. С почтительным восторгом юноша созерцал обиталище своего божества: диковинную палку-топорик, привезенную кузнецом из поездки в Ужгород, знаменитый бюст Гоголя-Виткуса, маленькую чугунную модель наковальни, некогда отлитую искусными руками Нарбутаса, боксерские перчатки, пылившиеся в углу, и всякую другую любопытную всячину, накопившуюся за долгую жизнь кузнеца.

Губерт удивился обилию книг – целых два шкафчика и еще этажерка. Такую библиотеку, по мнению юноши, можно было встретить только у ученого. По живости своего характера старый кузнец интересовался всем на свете – от истории античного Рима до способов приготовления домашнего кваса. Книги были расставлены по отделам, а внутри отделов – по алфавиту. Нарбутас любил порядок во всем.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: