Вульф и Сильверстоун, заинтересовавшись его действиями, остановились чуть поодаль. Художник работал быстро, но безо всякого вдохновения, словно занимаясь надоевшей, но необходимой работой.

– Кстати, о вдохновении, – неожиданно заговорил англичанин. – Обратите внимание на то, что до недавнего времени оно считалось божественным даром, посещавшим творца в минуты мистического экстаза. Более того, оно могло служить одним из немногих достоверных доказательств наличия некоей Высшей Силы, которая руководит и направляет действия своих избранников. Но доктор Фрейд дал ему гораздо более прозаическое, я бы даже сказал, атеистическое истолкование. С точки зрения психоанализа вдохновение – это не более чем прорыв бессознательного в сферу осознанного, не требующий вмешательства ничего сверхъестественного. Не кажется ли вам, что это скучно?

– Что именно?

– А то, что наука, обретая все новые, естественные объяснения загадочных явлений мира и сознания и уменьшая тем самым сферу таинственного, делает нашу жизнь слишком предсказуемой, понятной и… банальной. Согласитесь, что вера в наличие мистической интуиции, с помощью которой художник может непосредственно общаться с Богом, гораздо увлекательнее, чем понимание того, что любая интуиция объяснима из свойств подсознания.

– Но ведь само подсознание остается крайне загадочным! – не согласился Вульф. – Неужели носить тайну в себе кажется вам менее интересным, чем иметь ее где-то перед или над собой?

Сильверстоун не успел ответить, поскольку в этот момент перед дворцом остановились два молодых еврея в черных сюртуках и кипах, которые яростно спорили между собой, не замечая того, что случайно, сами того не желая, загородили обзор художнику.

Тот, что повыше, размахивал какой-то брошюрой, а второй держал руки в карманах и методично качал головой.

– Твой дорогой Герцль постоянно впадал в крайности, – спокойно говорил тот, что пониже. – Только в воображении драматурга может родиться такой невиданный спектакль, как многотысячное шествие всех австрийских евреев к собору Святого Стефана, чтобы добровольно принять массовое крещение и навсегда покончить с положением отверженного народа. Могу себе представить, с каким упоением он воображал себя во главе этого шествия! Черная борода патриарха, посох в руках, вдохновенный вид – пророк Моисей, да и только!

– Да, именно пророк, и мне удивительно, как ты не понимаешь того факта, что Теодор Герцль был истинным пророком, сумевшим выразить вековые чаяния нашего народа! – горячился высокий. – Согласен, идея массового крещения была не слишком удачной, зато другая идея…

– Другая крайность!

– Называй как хочешь… нашла отклик в миллионах сердец! Ведь это же тысячелетняя мессианская мечта – вернуться на Землю обетованную и создать там свое государство. Мы не смогли ассимилироваться среди других народов, мы не смогли добиться с их стороны терпимого к себе отношения – что ж, и пусть! Мы отправимся в Палестину и там, на своей древней родине, создадим себе отчизну собственными руками!

– А на каком языке мы будем говорить? – усмехнулся собеседник. – Кто из нас знает иврит или идиш? Австрийские евреи говорят на немецком, русские – на русском, французские – на французском… Строительство новой родины обернется строительством Вавилонской башни! Я уж не говорю о том, что среди евреев есть капиталисты и социалисты, богатые и бедные, верующие и атеисты… Ну что ты там роешься в этом новом Талмуде, что ты хочешь мне доказать?

Последние слова были вызваны тем, что его собеседник принялся лихорадочно листать ту брошюру, которую держал в руках, – это было основополагающее сочинение сиониста Герцля «Еврейское государство».

И тут случилось неожиданное. Вульф и Сильверстоун отчетливо услышали, как художник, прекратив свою работу, прошипел сквозь зубы: «Проклятые жиды!» – добавив к этому грязное немецкое ругательство.

Эти слова услышали и оба еврея. Тот, что листал книгу, замер, вскинул голову и, гневно сверкая огромными черными глазами, подлетел к художнику.

– Что вы сказали?

– Чем скорее вы уедете в Палестину, тем лучше будет для всех честных немцев, – негромко, но с ненавистью произнес художник. – Проваливайте и не мешайте мне работать!

– Эту грязную мазню вы называете работой?

Художник вспыхнул и вдруг проворно мазнул еврея по лицу кистью, оставив широкую ярко-зеленую полосу краски поперек огромного семитского носа. Сионист не остался в долгу, хлестнув художника по щекам «Еврейским государством».

После этого и кисть, и брошюра полетели на землю, но, прежде чем противники сошлись врукопашную, откуда-то издалека донесся полицейский свисток. Оба замерли, обернувшись на быстро приближающегося жандарма.

По просьбе последнего Вульф и Сильверстоун, оказавшиеся рядом, проследовали в участок, чтобы дать свидетельские показания. Именно в процессе разбирательства Вульф и узнал фамилию художника, которая теперь всплыла в его памяти, – Гитлер.

Лорд Сильверстоун встретил Вульфа на редкость приветливо:

– Рад вас видеть, мой дорогой русский друг. Кофе, виски, токайского, рейнвейна, сигару?

– Благодарю вас, – кивнул Сергей. – Бокал рейнвейна.

Полчаса назад он позвонил из кафе англичанину, и тот пригласил его к себе.

– Как идут дела с вашим эссе о Гейне? – отдав распоряжение слуге, поинтересовался Сильверстоун.

– Неплохо, скоро заканчиваю. – Вульфу было стыдно признаться в том, что из-за бурных событий последних дней он практически забросил всю свою литературную работу. – Вы читали сегодняшние газеты?

– Разумеется, читал, – кивнул Сильверстоун, раскуривая сигару. – А какие именно новости вы хотели бы обсудить – политические, культурные, криминальные?

– Убийство Берты Тымковец.

– А, вы имеете в виду того художника-антисемита, который подрался с молодым сионистом? – сразу догадался собеседник. – Я, кстати, тоже о нем вспомнил, хотя он того и не заслуживает. Отъявленный негодяй и бездарь…

– А о чем вы тогда беседовали с ним в участке?

Вульф обратил внимание, что во время краткой паузы, возникшей в ходе полицейского разбирательства, лорд Сильверстоун о чем-то расспрашивал Гитлера, а тот ему что-то отвечал.

– А, вы это заметили… – широко улыбнулся англичанин. – Я просто объяснил ему, почему у нас, в Великобритании, нет антисемитизма.

– Действительно нет?

– Действительно. Мы, англичане, не считаем себя глупее или бездарнее евреев, поэтому у нас нет перед ними комплекса неполноценности, который бы заставлял их ненавидеть… Кстати, хочу обратить ваше внимание – рейнвейн, который вы пьете, сделан из винограда урожая девятьсот первого года, то есть первого урожая нового века.

– Прекрасное вино, – вежливо похвалил Вульф. – Вы позволите еще один вопрос? Предупреждаю, что он может показаться вам несколько нескромным…

– Какие пустяки! Конечно, спрашивайте. – В прозрачно-голубых глазах англичанина проглядывала скрытая усмешка. Если бы Сильверстоун прищурился, то она могла бы выглядеть зловещей, однако доктор весело улыбался.

– Когда я последний раз выходил из вашего дома, то внизу, в дверях, столкнулся с молодой и очень эффектной дамой. Возможно, это одна из ваших пациенток…

– Мне трудно что-либо утверждать или отрицать, поскольку я не знаю, о ком идет речь.

– Я не уверен, – замялся Вульф, – но мне показалось, что она была похожа на задушенную вчера женщину… фрейлейн Тымковец. Разумеется, я могу ошибаться, поскольку видел лицо той дамы только сквозь вуаль…

– А! – весело воскликнул Сильверстоун. – Так вы проводите независимое расследование и пришли выяснить, не был ли я знаком с убитой?

– Нет… то есть не совсем так. – Вульф понимал, что, затевая подобный разговор, поступается правилами приличия, но уже не мог остановиться. – Дело в том, что я воспользовался вашим последним советом и познакомился с фрейлейн Лукач. Берта Тымковец была ее подругой, и так получилось, что я невольно оказался втянутым в это дело… – И Вульф, не останавливаясь, рассказал англичанину обо всем, что произошло с момента их последней встречи.