Как вдруг постучалась три раза в дверь Соцреализма новая Эпоха:

— Тук-тук-тук!

Пришла пора выходить на арену цирка. Ваш выход! Пожалуйте на манеж!

Заспешил Соцреализм-богатырь открывать дверь, надеясь, что пришла к нему наконец-то в гости одинокая соседка Эпоха Кузьминична, недавно поселившаяся над ним в трехкомнатной квартире, первая шлюха 4-го отделения кремлевской больницы, где он лечился. Стукачка, каких мало — заложила недавно в Энкаведе группу врачей-вредителей, залечивших до смерти Горькина, Фрундзе, Врожуникидзе и, конечно, дедушку Мичурина, за что и получила ордер на жилплощадь и орден «Экономиста Н.Ильина» на свою пшеничную грудь молочно-восковой спелости (давно Соцреализм хотел к ней прильнуть).

А Эпоха уже бьет в дверь сапогами…

Торопливо открыл дверь, смотрит — не она. Видит — телефонисты стоят. У одного телефонный провод в руках, у другого в руках телефонный аппарат-вертушка. Ясно: энкаведисты под телефонистов маскируются.

— Такой-то? — спрашивает тот, кто с проводом.

— Ну.

— Не нукай, не запрягал. Кто еще, кроме тебя, проживает в квартире? — интересуется другой, с телефонным аппаратом.

— Разве это квартира? — удивляется Соцреализм. — Это бывший овощной склад. Здесь при бывшем режиме бывший купец Рудольф Германович Гесс капусту мочил. И яблоки.

— Какие еще яблоки?

— Не знаю точно. Мичуринские. И антоновские.

— Атамана Антонова яблочки? Белогвардейские яблочки, значит? Все ты знаешь! А о купце Гессе мы с тобой в другом месте поговорим. И кто замочил дедушку Мичурина — тоже выложишь, будь спок!

Заглянули телефонисты за печку, под раскладушку, никого не обнаружили. Протянули они в подвал телефонный провод, установили вертушку, посадили богатыря-Соцреализма под домашний арест, назначили его подсадной уткой и приказали не спать, со стула не вставать и никуда не ходить, даже во двор в продувную уборную.

Можно только изредка крякать. Тут у них засада. Ждут они из Ермании бывшего купца Гесса, сброшенного сегодня ночью с парашютом для покушения на жизнь самого Генерального Совместителиусса. Рудольф Германович непременно должен сюда наведаться, посетить родные пенаты. Это как дважды два четыре — тоска, ностальгия, родная уборная во дворе, а в Москве, как известно, даже отлить негде.

— Тут мы его в уборной и цап-царап!

Ладно. Сидят в засаде. Крякают.

Проходит первый день.

Нету парашютиста Гесса с его ностальгией, не спешит посетить родную уборную.

— Ты кто такой? — от нечего делать интересуются телефонисты-энкаведисты.

— В каком смысле? — уточняет Соцреализм.

— По-русски не понимаешь? Ты. Кто. Такой.

— Человек я. Продукт переходной эпохи. Ее типичный представитель.

— Ты, продукт, человеком не прикидывайся! Почему ты, представитель, дома сидишь и на работу не ходишь?

— Потому, что нахожусь под домашним арестом.

— Ты кто, спрашиваем? Кого представляешь? В каком профсоюзе состоишь?

— злятся телефонисты.

— Литератор я, — с достоинством отвечает Соцреализм. — Из династии пролетарских писателей.

— Мать твою дивизию… Сочинитель, значит?

— Ну.

Второй день тянется, а ерманского парашютиста Гесса все нет и нет.

— Скучно что-то, — зевают телефонисты. — Что бы такое придумать, чтоб время зря не терять?.. Сейчас мы на тебя компромат соберем. Давай, выкладывай имена и фамилии.

— Не знаю я никаких имен и фамилий.

— Вот и врешь! Серегу знаешь? А Блока? А Бурлюка? Скажешь «нет»?

— Ну.

— Гну. Давай, выкладывай! Если сам сочиняешь — значит, что-то знаешь. Анекдоты знаешь?

— Этого добра выше крыши.

— Давай, рассказывай.

— «Уехал муж в командировку…»

— Не то! Давай политические анекдоты. А мы их в эту книгу дырявую записывать будем. Потом издашь, как собственное сочинение.

— Про Чапаева подойдут? — спрашивает Соцреализм, впервые польщенный читательским вниманием.

— Про Василия Иваныча? Именно то, что нужно! Сочинение и распространение контрреволюционной пропаганды! — радуются телефонисты-энкаведисты. — Пока не расскажешь десять тысяч политических анекдотов, со стула не встанешь.

Таким вот Макаром.

Третий день настал. На отрывном календаре уже 21-е июня. На подсадную утку никто не бросается — ни Блок, ни Бурлюк, ни парашютист Гесс, ни соседка Эпоха Кузьминична (она же, наверно, на всех настучала) — на явочную квартиру никто не является, лишь со двора доносится унылый голос наемного странствующего палача с переносной гильотинкой:

— Кому руки, ноги, головы рубить?.. Кому руки, ноги, головы рубить?..

Сидит Соцреализм на стуле и, как заведенный, травит политические анекдоты… 674-й… 793-й… 836-й… Амбарная книга уже полна и на вышку тянет. А что Соцреализму терять? Кроме сырого подвала, разве что продувное удобство во дворе.

Сидит. Так сидит, что к стулу приклеился, мочевой пузырь живот раздул, кран-гидрант вот-вот сорвется с резьбы и затопит подвал, а пытка анекдотами продолжается. Десять тысяч политических анекдотов — не комар наплакал. Энкаведистам же все ни почем — один на раскладушке развалился, другой записывает показания в амбарную книгу. И наоборот — один протокол ведет, другой отдыхает.

Как вдруг раздается телефонный звонок.

— Бери трубку, продукт эпохи! — метушатся телефонисты-энкаведисты. — Приглашай его сюда на свидание! Быстро! Говори подлиннее — надо засечь этого фрукта на телефонной станции!

— Продукт эпохи у аппарата, — еле ворочает языком бедный Соцреализм-богатырь, из последних сил сжимая между ногами свой кран-гидрант, чтоб, не дай Бог, не прорвало и не затопило подвал.

— Где это вы пропадаете, типичный представитель? Почему в гости не заходите? — спрашивает в трубке очень знакомый голос с приятным восточным акцентом.

— Совсем пропадаю, товарищ Генеральный Совместителиусс! — хрипит Соцреализм.

— А в чем, собственно, дело? Объясните спокойно. Чем смогу — помогу.

— Сил моих нет! Ваши телефонисты три дня и три ночи до ветру не пускают!

— А что они у вас делают? — Ждут из Ермании какого-то Гесса, сброшенного с парашютом!

— Успокойтесь. И успокойте товарищей. Передайте им, что Рудольф Гесс благополучно приземлился в Лондоне. Парашют — отдельно, Гесс — отдельно. Сходите во двор по своей нужде — это дело государственной важности. А я пока подожду у телефона.

Обернулся Соцреализм-богатырь, хотел порадовать своих друзей-телефонистов хорошей новостью из Кремля, передать им привет от Чудесного Нацмена, но тех как ветром сдуло. И след простыл. Были, и нету, лишь амбарная книга шуршит политическими анекдотами на раскладушке.

Пора и о себе подумать. Вылетел Соцреализм-богатырь во двор, вытаскивая на ходу свой опухший пожарный кран-гидрант. Во дворе тоже никого не видно, кроме подслеповатого странствующего палача с переносной гильотинкой, да чувствуется еще едва уловимый запах от наложенных с великого страху штанов промчавшихся по двору телефонистов. Понял Соцреализм, что до продувной уборной ему не добежать, и принялся справлять дело государственной важности прямо под дворовым средневековым забором, чудом спасшимся от наполеоновского пожара.

Стоит, значит, задумался. Справляет нужду богатырскую. Ручей журчит в подворотню, из подворотни потоком выносится на улицу и, сметая все на своем пути, впадает в Москва-реку. Чудесный Нацмен у телефона ждет. Эпоха Кузьминична из-за шторы изумленно глядит на диво-дивное. А забор уже плывет, поплыл, за ним плывет допетровская уборная, пережившая все гражданские смуты и вражеские нашествия — чуть что, все к ней бегут! Странствующий палач из уборной благим матом вопит: