— Почему в этом храме веселья такая гробовая тишина? Что происходит? Или кошки ваши языки проглотили?

— Кошки? А у нас есть кот, новый кот, прошлой ночью только пришел, теперь вот мышей ловит, — неожиданно оживился Корчмарь. — Он даже немного умеет говорить: конечно, не так хорошо, как Сатана, но все-таки кое-что. Очень милый.

— Лопух! Позови своего кота! Пусть скажет что-нибудь веселенькое, — велел Граф.

Прежде чем Лопух успел раскрыть рот, или даже сообразить, стоит звать Кима или нет, черный комок уже очутился на вантах неподалеку от Графа, и вперил зеленые пуговицы глаз прямо в желто-коричневые буравчики.

— Корчмарь, а ты не разыгрывал нас, когда хвалился, что он говорящий?

— Лопух! Прикажи своему коту что-нибудь отмочить!

— Не утруждай себя, малыш. У него есть свой язык, мы верим. Что такое, Черныш? — он протянул к нему руки. Ким стремительно лягнул его задними лапами и, как пружина, отскочил в сторону. Граф невозмутимо отреагировал своим обычным низким смешком.

— Лопух клялся, что кот говорящий, — запинаясь оправдывался Корчмарь. — Я… я ему…

— Молчать, — оборвал Граф. Он поднес пакет к губам Риксенды и выдавил струйку ей в рот; дождавшись, когда дрожь в теле девушки стихла, он толкнул изжеванный полиэтилен в сторону Лопуха.

— А теперь поговорим о черном футлярчике, Корчмарь, — без каких-либо эмоций произнес Граф.

— Лопух!

Последний уже по пояс углубился в потаенный закуток и ретиво откликнулся:

— Нет никаких черных футлярчиков, префект, но зато мы нашли другой, который леди Риксенда забыла вечером в прошлую Забавницу. — Он ужом выполз назад, извлекая нечто большое, округлое, перетянутое прочной леской и сияющее как крутой апельсиновый бок.

Граф принял предмет и повертел его в руках.

— Чуток великоват, и цветом не подходит. Мы уверены, что потеряли здесь черный футлярчик, если его, конечно, у нас не украли. Ты что, превращаешь «Приют Летучей Мыши» в воровскую малину, Корчмарь?

Оттолкнув Лопуха, Корчмарь принялся нервно рыться в тайнике, с раздражением сдвигая в стороны холодильные ящики для лунных настоек и браги. Он извлек груду всякой дребедени. Лопух сумел различить только самые крупные предметы — электрический веер-опахало и огненно-красную перчатку на ногу. Вся эта мелочь вперемежку зависла в воздухе вокруг Корчмаря, как залежалый товар в дешевой лавке на блошином рынке.

Корчмарь пыхтел и пыжился; еще добрых минут пять он скребся в пустом закутке, пока наконец Граф с прежней леностью сытого хищника не остановил его:

— Достаточно. В этом черном футляре для нас, право, было мало проку.

Корчмарь вылез из щели, пунцовый шар его лица, окруженный радужным ореолом испарины, двоился в глазах Лопуха. Хозяин указал рукой на оранжевый чемодан.

— Может быть, он лежит в нем?

Граф раскрыл чемодан и начал в нем рыться. Затем, передумав, резко встряхнул. На удивление обильное содержимое вынырнуло из оранжевых недр и дружно поползло к потолку ломаным беспорядочным строем, как новобранцы на марше. Граф внимательно разглядывал проплывавшую перед глазами колонну.

— Нет, здесь его нет, — он оттолкнул пустой чемодан. — Положишь барахло Рикси на место и сохранишь до следующего раза, когда нам захочется к тебе заглянуть.

Обвив плечи Риксенды так, что его рука как бы невзначай придерживала губку возле уха девушки, префект развернулся и, мощно оттолкнувшись ногами, вынырнул из бара через кормовой люк, обнимая партнершу, словно фигурист. В баре прозвучал единодушный вздох облегчения, а все три бражника одновременно зашуршали банкнотами, готовясь заплатить за новую порцию. Сюзи заказала еще одну двойную темной, которую Лопух без проволочек подал ей, пока его хозяин еще не успел стряхнуть с себя оцепенение.

Когда бессильная ненависть к Графу стала ослабевать, Лопух обратился мыслями к вечеру Спятницы. Фраза Кима: «Сссмотри зззорче!» — глубоко врезалась в его память. Интересно, что это значит — смотреть зорче? Станет ли все окружающее ярче? Или, может быть, ближе?

Лопух опять вернулся к уборке, а Ким продолжил охоту на мышей. Утро Трудельника завершилось, и в «Приюте Летучей Мыши» все как-то мало-помалу потускнело, хотя почему так происходило, было совершенно непонятно.

В бар заглянуло еще несколько посетителей, но все ненадолго, так, принять пакетик-другой; Корчмарь хмуро обслужил их. И ни один из них не был удостоен внимания Сюзи.

Время текло медленно, и Корчмарь, все больше нервничая и раздражаясь по пустякам, наливался желчью, что (а Лопух давно приметил это) неизменно наступало после того, как ему приходилось на людях пресмыкаться и лебезить перед Графом. Он все более настойчиво пытался выжить из бара TQCX ненасытных бражников, но те, казалось, располагали неисчерпаемыми залежами банкнот, которые даже при самом придирчивом изучении упрямо не хотели становиться фальшивыми. В отместку Корчмарь нарочно урезал им струю, что чуть не закончилось скандалом. Затем хозяин велел Лопуху прекратить уборку и начал придираться:

— Этот твой кот, он ведь оцарапал Графа, да? Мы должны от него избавиться; ты помнишь, что сказал Граф? Он может якшаться с нечистой силой!

Лопух предпочел промолчать, и тогда Корчмарь послал его подновить клей на крышках аварийных люков, заявив, что, коли Риксенде удалось оторваться от люка со стороны кормы, значит, прежний слой стал высыхать. Затем хозяин с аппетитом умял несколько закусок и проглотил лунную настойку с томатным соком. После он опрыскал «Приют» каким-то отвратительным вонючим дезодорантом и принялся было пересчитывать бумажки и монеты в кассе, но, не успев начать, бросил эту работу, сердито хлопнув выдвижным ящиком. Блин его лица скривился, когда в поле зрения оказалась Сюзи.

— Лопух! — позвал он. — Заменишь меня! И постарайся накачать ребят до ноздрей!

Он закрыл кассовый аппарат, многозначительным кивком показал Сюзи в сторону алого люка по левому борту, и сам нырнул в него. Сюзи, глядя на Лопуха, безнадежно пожала плечами, а затем устало последовала за Корчмарем.

Как только парочка удалилась. Лопух устроил бражникам полноценный восьмисекундный сеанс, широким жестом пустив обратно шуршащий ворох заплаченных купюр, и поставил перед гостями два десертных блюдца — одно с оладьями, другое с пончиками. Забулдыги, насколько позволяли непослушные языки, поблагодарили Лопуха и набросились на угощение. Освещение в баре как-то болезненно изменилось: из жизнерадостно-яркого оно в одночасье сделалось мертвенно-бледным.

Где-то в глубине корабля прозвучал сдавленный рокот, на который через несколько секунд отозвалось короткое скрипящее крещендо. При таком освещении Лопух всегда чувствовал себя неуютно. Он обслужил еще пару любителей пропустить стаканчик, впарив им порцию лунной настойки за двойную цену. Только он успел пристроиться перекусить, как Ким выбрал время продемонстрировать ему пойманную мышь. Лопух подавил внезапный прилив тошноты, но настроение было испорчено.

Нечто дородное, с выпяченным животом, вползло через зеленый люк и тяжело протащило себя к ротонде по натянутым канатам. Зависнув над баром, оно взирало на Лопуха сверху; в середине его дремучих зарослей — взлохмаченных и шевелюристо-бородатых — смуглый участок открытой части лица почти совершенно терялся, зато серые бляшки глаз светились особенно ярко.

— Док! — радостно воскликнул Лопух. Терзавшие его беспокойство и отчаяние мгновенно улетучились, а рука сама по себе выудила прохладный пакет лунной браги. Несмотря на переполнявшие его эмоции и рвущееся наружу восторженное возбуждение, Лопух только и смог изречь банальность:

— Неважная ночка была на Спятницу, да. Док? Вампиры всякие и…

— И другая чепуха из суеверий мнительных невежд, которая, как приливная волна, прибывает с каждым солнечником, а убывать отказывается, — с добродушной бесцеремонностью закончил за него старчески надтреснутый голос. — Хотя, я полагаю, не стоит лишать тебя твоих иллюзий, Лопух, даже самых страшных. Так уж устроено — жизнь коротка и не следует ее отравлять. А порок на «Ковчеге» процветает и торжествует… Да-с, божественный напиток, изысканно услаждает миндалины.