— Это у меня есть... и это... это тоже. Об этом у меня поболе. Плевать я хотел, что АП это не сообщило. Обязательно сообщит после десяти.

Бутылка еще раз прошлась по кругу. Куки нацепил наушники и спросил у инженера в Нью-Йорке:

— Как слышимость, Френк? Нормально? Это хорошо. Тогда поехали.

И Куки зачитал текст. Прекрасно поставленным голосом. Будто неделю не брал в рот спиртного. Язык не заплетался, фразы строились четко, без лишних слов. Лишь однажды он глянул на часы, чуть сбавил темп и закончил ровно через две минуты.

Мы добили бутылку и отправились в салун, где Куки и я назначили встречу двум секретаршам из министерства обороны.

— Только этим я и держусь, — говорил мне Куки по пути в Годесберг. — Если б не ежедневный выход в эфир и не возможность спать допоздна каждое утро, мне бы давно мерещились черти. Знаешь, Мак, тебе нужно бросить пить. Иначе жизнь в роскоши тебя погубит.

— Меня зовут Мак, и я — алкоголик, — механически ответил я.

— Это первый этап. Ко второму перейдем, когда я протрезвею. Нам будет о чем поговорить.

— Я подожду.

Через перепелочек, как Куки называл секретарш, он знал Бонн как никто другой. К нему поступала информация и о проблемах с обслуживающим персоналом в посольстве Аргентины, и о внутренних трениях в христианско-демократическом союзе. Он ничего не забывал. Однажды даже сказал мне: «Иногда мне кажется, что в этом причина моего пьянства. Я хочу узнать, смогу ли отключиться. Пока мне этого не удавалось. Я помню все, что делалось или говорилось при мне».

— Сегодня у тебя совсем не дрожат руки, — заметил я.

— Добрый доктор каждый день делает мне витаминную инъекцию. Новый метод лечения. Он полагает, что я могу пить сколько душе угодно при условии, что буду получать витамины. Он составил мне компанию и перед тем, как уйти, решил, что такой же укол необходим и ему.

Я пригубил кофе.

— Майк полагает, что наш салун необходимо проверить. И мою квартиру. Нет ли подслушивающих устройств. Он считает, что ты можешь помочь.

— Где Майк?

— В Берлине.

— Как скоро это нужно?

— Чем быстрее, тем лучше.

Куки снял телефонную трубку и набрал десятизначный номер.

— Этот парень живет в Дюссельдорфе.

Он подождал, пока на другом конце провода возьмут трубку.

— Конард, это Куки... Отлично... В двух местечках Бонна требуется твой талант... «У Мака» в Годесберге... Ты знаешь, где это? Хорошо. И квартира. Адрес... — он глянул на меня. Я продиктовал адрес, а он повторил его в телефонную трубку. — Что именно, не знаю. Наверное, телефоны и все остальное. Подожди. — Он опять обратился ко мне: — А если они что-то найдут?

Я на мгновение задумался.

— Пусть оставят все на месте, но скажут тебе, где что находится.

— Оставь все на месте, Конрад. Ничего не трогать. Позвони мне, когда закончишь, и расскажи что к чему. Теперь, сколько это будет стоить? — Он послушал, спросил меня: — На тысячу марок согласен? — Я кивнул. — Хорошо. Тысяча. Получишь их у меня. И ключ от квартиры. Договорились. Завтра я тебя жду.

Куки положил трубку и ухватился за бутылку.

— Он проверяет мою квартиру раз в неделю. Однажды, когда позвонила какая-то перепелочка, мне показалось, что в трубке посторонний звук.

— Он что-нибудь обнаружил?

Куки кивнул.

— Перепелочка потеряла работу. Мне пришлось найти ей другую.

Он глотнул шотландского, запил молоком.

— Мак угодил в передрягу?

— Не знаю.

Куки посмотрел на потолок.

— Помнишь девчушку, которую звали Мэри Ли Харпер? Из Нешвилля.

— Смутно.

— Раньше она работала у одного типа по фамилии Бурмсер.

— И что?

— Ну, Мэри и я подружились. Стали просто не разлей вода. И как-то ночью, после энного числа мартини, прямо здесь, Мэри Ли начала «петь». И «пела» главным образом об одном милом человеке, мистере Падильо. Я споил ей еще несколько мартини. И утром она уже не помнила, что «пела». Я, естественно, заверил ее, что ночью было не до разговоров. Потом она скоренько уехала.

— Значит, ты знаешь.

— Знаю, и немало. Я сказал Майку, что мне многое известно, и предложил без всякого стеснения обращаться ко мне, если возникнет необходимость. — Куки помолчал. — Похоже, она и возникла.

— Что можно сказать о Бурмсере, помимо написанного в удостоверении, которое он показывает тем, кто хочет его видеть?

Куки задумчиво уставился на бутылку.

— Твердый орешек. Продаст собственного ребенка, если сочтет, что предложена стоящая цена. Очень честолюбивый. А честолюбие — штука коварная, особенно в тех делах, какими он занимается.

Куки вздохнул, поднялся.

— За те годы, что я здесь, Мак, перепелочки мне много чего нарассказали. И если сложить одно с другим, получится солидная куча дерьма. Одна перепелочка из команды Гелена[16] как-то «пела» здесь едва ли не всю ночь. Она... ну да ладно... — Он ушел на кухню и вернулся со стаканом молока и рюмкой шотландского. — Если ты увидишь Майка... за этим ты и едешь, так? — Я кивнул. — Если ты увидишь его, предупреди, что от него требуется предельная осторожность. Совсем недавно до меня дошли кой-какие слухи. Пока я не могу сказать ничего определенного и не хочу, чтобы у тебя создалось впечатление, будто я чего-то недоговариваю. Просто скажи Майку, что идет грязная игра.

— Обязательно, — пообещал я.

— Еще кофе?

— Нет, не хочу. Спасибо, что нашел того парня. Вот ключ от квартиры. Я скажу Хорсту, чтобы он прислал тебе тысячу марок.

Куки улыбнулся.

— Не спеши. Отдашь ее сам, когда вернешься.

— Благодарю.

— Не волнуйся, все образуется, — успокоил он меня на прощание.

Я приехал домой. На этот раз меня не ждали с «люгером» наготове. Не было там ни толстяков с пухлыми «бриф-кейсами», ни каменнолицых полицейских в накрахмаленных рубашках и с чистыми ногтями. Я достал из шкафа чемодан, поставил на кровать, откинул крышку, уложил вещи, оставив место для двух бутылок шотландского, выбрал их из моей более чем богатой коллекции, уложил, а затем достал из потайного места, на полке шкафа под рубашками, кольт тридцать восьмого калибра и тоже сунул в чемодан. Защелкнул замки, спустился к машине и поехал в Дюссельдорф, чувствуя себя круглым идиотом.

К девяти часам того же вечера я уже сидел в номере берлинского «Хилтона», ожидая телефонного звонка или стука в дверь. Включил радио, послушал, как комментатор на все лады честит русских. Еще через пятнадцать минут я понял, что пора уходить: рука невольно тянулась к Библии, заботливо положенной на ночной столик.

На такси я доехал до Курфюрстендамм и сел за столик в одном из кафе, наблюдая за снующими взад и вперед берлинцами. Когда за мой столик присел незнакомый мужчина, я лишь вежливо поздоровался: «Добрый вечер». Среднего роста, с длинными черными волосами, синий костюм в мелкую полоску, сильно приталенный пиджак, галстук-бабочка. Подошла официантка, и он заказал бутылку пива. Когда принесли пива, выпил не спеша, маленькими глотками, его черные глаза перебегали от одного прохожего к другому.

— Вы так поспешно покинули Бонн, мистер Маккоркл. — Выговор как в Висконсине, автоматически отметил я.

— Я забыл снять с зажженной конфорки молоко?

Он улыбнулся, блеснули белоснежные зубы.

— Мы могли бы поговорить и здесь, но инструкция это запрещает. Лучше следовать инструкции.

— Я еще не допил пиво. Что предусмотрено инструкцией на этот случай?

Опять белозубая улыбка. Давненько мне не доводилось видеть таких отменных зубов. Должно быть, подумал я, он имеет успех у девушек.

— Вам нет нужды подначивать меня. Я лишь выполняю указания, поступающие из Бонна. Там полагают, что это важно. Возможно, вы с ними согласитесь, выслушав, что я вам скажу.

— У вас есть имя?

— Можете звать меня Билл. Хотя обычно я отзываюсь на Вильгельма.

— Так о чем вы хотите поговорить, Билл? О том, как идут дела на Востоке и насколько они пойдут лучше, если там созреет хороший урожай?