— Чтобы создать этот эпохальный шматок дерьма, потребовались усилия множества талантливейших людей, — отреагировал Найт.

Встречался Майрон Грин также с Джонни Паризи, недавно условно освобожденным из Синг-Синга, где отбывал наказание за непреднамеренное убийство. Срок он получил небольшой, потому что основную работу выполнили братья Дуччи, а он, по собственным словам, «был на подхвате». В молодости Паризи играл в баскетбол и даже выступал за сборную какого-то маленького колледжа в Пенсильвании. И в тридцать пять лет он сохранил стройную фигуру и, разумеется, рост шесть футов плюс пять дюймов[2]. Изо рта у него постоянно торчал длинный янтарный мундштук, даже когда он не курил, и говорил он, не разжимая зубов, столь невнятно, что мне приходилось часто его переспрашивать. Он проигрывал четыре сотни, добрая часть которых перекочевала к мужчине, сидевшему слева от него и имевшему полное право арестовать Паризи за нарушение положений условного освобождения. Я имел в виду лейтенанта Кеннета Огдена из полиции нравов, которого иногда называли Огден-картежник. Никто не задавался вопросом, откуда у Огдена деньги, чтобы играть по нашим ставкам, хотя некоторые утверждали, что зелененькие водятся у его жены. Если последнее соответствовало действительности, то Огден обходился этой даме в кругленькую сумму. Лет пятидесяти с небольшим, Огден выглядел старше, а одевался лучше, чем Найт или Паризи, считавшиеся щеголями в соответствующих кругах. Паризи пробормотал что-то непонятное, когда я представил Грина. Огден буркнул: «Привет», продолжая тасовать карты.

Последним я представил Майрону Грину человека в комбинезоне из легкой джинсовой ткани, футболке с надписью «Харчевня „Синяя птица“ Кеглерса» и белых грязных кроссовках. Звали его Парк Тайлер Уиздом Третий, и он не ударял пальцем о палец, чтобы заработать себе на кусок хлеба, потому что бабушка оставила ему семь миллионов долларов, процентами с которых он мог пользоваться по достижении двадцати двух лет. Иногда Уиздом принимал участие в том или ином марше протеста, а однажды его замели за, как он утверждал, сожжение призывной повестки. В суд, однако, дело не передали, после того как прокуратуре напомнили, что Уиздом награжден «Серебряной звездой» и «Пурпурным сердцем»[3] за деяния, совершенные им за два года, проведенных во Вьетнаме. Роста чуть ниже среднего, с явно избыточным весом, двадцатидевятилетний Уиздом являл собой жизнерадостного толстяка, умеющего ценить хорошую шутку. Вот и теперь он весело поздоровался с Майроном Грином, хотя большую часть шестисот долларов я выиграл у него.

Никто из нас не нуждался в услугах адвоката, раз тот не хотел садиться за стол, поэтому я проводила его к лифту. В холле он внезапно остановился, повернулся ко мне.

— Не тот ли это Паризи...

— Он самый, — подтвердил я.

В Майроне Грине проснулся слуга закона.

— Условно освобожденным запрещено играть в карты на деньги. Этот детектив...

— Лейтенант, — поправил я Грина. — Из полиции нравов. Учти, пожалуйста, что именно он выигрывает деньги Паризи.

Майрон Грин покачал головой и нажал кнопку вызова кабины.

— Понять не могу, где ты их нашел.

— Это мои друзья и знакомые. Если в их у меня не было, едва ли я мог приносить тебе хоть какую-то пользу, не так ли?

Он обдумал мой вопрос и решил, что ответа не требуется. К тому же он и сам хотел кое о чем спросить.

— Ты ознакомишься с содержанием конверта?

— После окончания игры.

— Тебя ждут в Вашингтоне в понедельник.

— Ты мне это уже говорил.

— Позвони мне завтра домой и скажи, что ты решил.

— Хорошо.

— Тебе нужны деньги.

— Я знаю.

Майрон Грин печально покачал головой, дожидаясь лифта.

— Убийца и коп[4].

— В таком уж мы живем мире, — ответствовал я.

— Ты — возможно, я — нет.

— Согласен.

Дверцы лифта разошлись, Грин вошел в кабину, повернулся ко мне.

— По меньшей мере ты мог бы отвечать на телефонные звонки.

— Завтра, — пообещал я. — Завтра начну отвечать.

— Сегодня, — настаивал он. — Вдруг что-то случится.

Я выиграл шесть сотен, поэтому мог проявить великодушие.

— Ладно. Пусть будет по-твоему.

Дверцы начали закрываться, и Майрон Грин коротко кивнул мне. Этим он хотел показать, что еще не все потеряно и я могу ступить на путь истинный, прекратив общение с сомнительными личностями и снимая телефонную трубку после первого звонка.

Разумеется, на планете можно найти несколько более жарких мест, чем августовский Вашингтон. К примеру, Молуккские острова. Или пустыня в Чаде, в окрестностях Бокоро. И, может, долина Смерти. «Вашингтон пост», которую я пролистал, сидя в необорудованном кондиционером такси, по пути из национального аэропорта в отель «Мэдисон», сообщала в маленькой заметке на первой странице, что вчерашний день был самым жарким за всю историю наблюдений, а сегодняшний обещал установить новый рекорд температуры.

Конгресс признал себя побежденным в борьбе с жарой и разъехался на каникулы, не порадовав особыми достижениями, но и не обманув чаяний природы. Выборов в этот год не намечалось, да и вообще дома, пусть даже в Скоттдейле, штат Аризона, все-таки было прохладнее, чем в Вашингтоне. Два главных столичных события — Фестиваль цветущих вишен и ежегодный бунт черного населения — уже прошли, первый — в апреле, второй — в июле. Так что, учитывая каникулы конгресса, отпуска лоббистов и боязнь солнечного удара, отбивающую у многих всякое желание побывать в Вашингтоне в августе, я не удивился, обнаружив полное безлюдие в вестибюле отеля. Лишь двое коридорных скучали в углу, и по выражению их лиц я понял, что они пытаются ответить на вопрос, а ту ли профессию они выбрали.

Девушка за стойкой бронирования номеров радостно улыбнулась мне, когда я спросил, заказан ли номер Филипу Сент-Иву. Должно быть, впервые за этот день ей представилась возможность использовать рабочее время по прямому назначению. На мой вопрос я получил утвердительный ответ, и один из коридорных сопроводил меня на шестой этаж отеля. От резкого изменения температуры я даже чихнул. А коридорный, показывая мне переключатели системы кондиционирования, на все лады ругал жару.

Когда же он ушел, обогатившись на доллар, я вытащил конверт, врученный мне в субботу Майроном Грином, еще раз глянул на имя, фамилию и номер и снял телефонную трубку.

После нескольких гудков мне ответили: «Музей Култера».

Я попросил позвать миссис Фрэнсис Уинго. Соединили меня с секретарем, и лишь третий голос принадлежал человеку, которому я звонил.

— Это Фрэнсис Уинго, мистер Сент-Ив. Я жду вашего звонка.

Голос мне понравился, высокое контральто, уверенность в себе; чувствовалось, что едва ли кто называл его обладательницу ласковым Фрэнни.

— Майрон Грин упоминал о встрече. Только не сказал, в какое время.

— В час дня. За ленчем, если вы не возражаете.

— Не возражаю. Где?

— Здесь, в музее. К нам присоединятся три члена исполнительного комитета. Любой водитель такси знает, где мы находимся.

— Тогда до часу дня.

— До часу. — И она положила трубку.

Потом я вновь перечитал три листочка, напечатанных для меня секретарем Майрона Грина под его диктовку, но не нашел ничего такого, что упустил при предыдущем прочтении. В оставшиеся сорок пять минут особых дел у меня не было, поэтому я достал бумажник и пересчитал деньги. Чуть больше четырехсот долларов. Игра наша закончилась в воскресенье, в три часа утра, и я встал из-за стола, разбогатев на пятьсот долларов. Обычно же я заканчивал игру практически с нулевым результатом, выигрывая, а чаще проигрывая десяток-другой долларов. Если я не сильно ошибался в подсчетах, за три года мой общий выигрыш составил тридцать пять долларов. То есть играть в покер я уже научился, а вот зарабатывать на этом деньги — нет.