Элеанора почти злорадно выждала длинную паузу, прежде чем заговорить:

— Тетя Кларита, это Аманда. Это дочь твоей сестры Доро.

В ее тоне было что-то чересчур театральное, как будто она хотела как-то ранить пожилую женщину моим присутствием.

Кларита слегка кивнула мне, давая мне понять, что она меня узнала, и посмотрела на Элеанору. Это был странный взгляд — одновременно полный и любви, и отчаяния, после чего она заговорила по-испански. Элеанора раздраженно пожала плечами и ответила по-английски.

— Мне захотелось уехать. Вы все мне надоели. Вот и все.

Кларита спустилась по ступенькам в комнату.

— Мы поговорим позже, — сказала она Элеаноре и повернулась ко мне. Я снова почувствовала какое-то давление, не понимая, чего от меня хотят.

— Значит, ты дочь Доротеи? — Она протянула мне руку, но этот жест не казался доброжелательным.

— А вы — сестра моей матери, — сказала я, пожимая ее руку, худую руку с пальцами, унизанными кольцами. Она ее сразу отняла.

В комнату вошла хорошенькая испано-американская девушка, и Кларита заговорила с ней.

— Роза, покажи мисс Остин ее комнату, пожалуйста. Твой багаж ждет тебя там, Аманда.

Девушка улыбнулась мне, показав ровные белые зубы, и осталась стоять, ожидая.

— Ты устала, Аманда? — сказала Кларита. — Хочешь кофе или поешь чего-нибудь?

— Нет, спасибо. Я просто помоюсь и немного отдохну. Дедушка — как он?

Темные глаза Клариты были большими, глубоко посаженными и смотрели исподлобья.

— Он себя плохо чувствует сегодня. Элеанора его расстроила. Будет лучше, если ты не пойдешь к нему сразу же.

Я уже не горела нетерпением видеть его, наоборот, хотела отложить нашу встречу, пока не почувствую себя отдохнувшей и более сильной. Встреча с Кларитой еще больше меня охладила. Мой отец был прав. Не было ничего дружественного ко мне ни в этом доме, ни в этой семье. В самом воздухе было что-то зловещее — какое-то предостережение таилось в самих стенах и темных вигах, и особенно в этих злобных деревянных существах, вырезанных моим дедом.

— Тогда иди с Розой, — сказала Кларита, махнув рукой в сторону горничной. — Еще есть время отдохнуть перед обедом. Мы отвели тебе одну из комнат наверху. Она принадлежала Доротее, когда та была девочкой. Элеанора, я хочу поговорить с тобой.

Я пошла за Розой через увенчанный аркой проход в другую комнату, казавшуюся продолжением гостиной. От нее шел коридор в заднюю часть дома, очевидно ведущий в спальни, а в углу была узкая лестница наверх, заканчивавшаяся открытой дверью. Роза пошла по лестнице, а я за ней.

Комнаты в этой части дома приятно контрастировали с темной гостиной. С трех сторон большие окна, глубоко вделанные в толстые саманные стены, заливали светом комнату с вигами над головой и ярким пятном на белой стене, где висело одеяло индейцев навахо. Над маленькой, аскетически узкой кроватью висел пейзаж с изображением холмов, довольно хороший. Мне понравились густые тени на освещенной солнцем земле, контрасты светлого и темного. Висела ли здесь эта картина, когда моя мама была девочкой? Вряд ли — стиль был слишком современным.

И все равно это была комната моей мамы. Она знала ее лучше, чем я. Она смотрела на виды из окон. Я перешла от одного окна к другому, выглянула, и опять у меня возникло чувство, что я это уже видела. Может быть, много лет назад кто-то поднимал меня к этим окнам, и уже тогда я любовалась красотой, которую они обрамляли. С одной стороны были видны горы Сангре-де-Кристос, с другой — более отдаленные горы Хемес, к которым мы с Гэвином подъезжали в этот день. Третье окно неожиданно выходило на большой двор за домом, а за ним открывался вид на дорогу с холма к речке. Что-то задрожало во мне, как будто зашевелился старый страх. Чего же они от меня все ожидали, что я должна была вспомнить?

Роза указала мне на мой багаж, стоявший у стены.

— Все готово. Это самая лучшая комната. Здесь лучше, чем внизу.

Ее улыбка поблекла, и она неожиданно вздрогнула, как от холода.

— Да, я уверена в этом. Спасибо, — сказала я.

Может, я поняла, что она имела в виду. Здесь, наверху, я оказалась над внешними стенами, которые заключали в себе Кордова. Здесь я была свободна — если не смотрела в сторону ручья. В такие моменты во мне шевелилось что-то, вызывавшее ужас. Я не хотела опять испытывать это чувство, чем бы оно ни было, и быстро отвернулась от окна.

Роза вышла, оставив за собой тревогу. Я попыталась освободиться от нее: я не собиралась поддаваться глупым и нездоровым навязчивым идеям.

Ванная располагалась в коридоре у основания лестницы. Я взяла кое-что из необходимых принадлежностей и пошла освежиться. Из двери в гостиную было слышно бормотание голосов, опять говорили по-испански, и я подозреваю, что Элеанору упрекали за ее выходку. Могу себе представить, как небрежно отнесется Элеанора к любым выговорам от Клариты. Однако тетя, несмотря на всю свою суровость, казалось, испытывала любовь к моей кузине.

Ванная была реконструирована и сверкала декоративной мексиканской плиткой. Над умывальником висело большое зеркало, и, глядя в него, я причесалась и вновь закрутила узел на затылке. Прохладная вода освежила меня, и я почувствовала себя отдохнувшей, а накрасив губы, я испытала прилив храбрости. Я лягу на кровать, которая когда-то принадлежала моей матери, и попробую собраться с силами перед церемонией обеда. Но мне не удалось сделать этого сразу.

Когда я поднялась по лестнице назад в свою комнату и вошла в дверь, которую оставила открытой, я увидела там Элеанору. Она стояла посередине и, очевидно, ждала меня. Мятые джинсы и пуловер она сменила на фиолетовое платье, гармонировавшее по цвету с ее глазами. Челка, растрепанная ветром, была взбита, расчесанные волосы гладким блестящим шелком легли на спине почти до талии — длиннее моих. У меня не было никакого желания ее видеть, но она была здесь, и я понимала, что она оценивала меня, так же, как и я ее.

— Ты англо, да? — сказала она. — Несмотря на твои черные волосы. Хуану это не понравится.

— Какая разница? Моя мать была его дочерью.

— Так же, как мой отец был его сыном. Но у меня чисто испанский темперамент, несмотря на то, что я блондинка. Хуан знает, что Испания у меня в крови, и гордится этим.

Мне было трудно разговаривать с ней.

— Он разрешает тебе называть его по имени?

— Разрешает? Что это значит? Иногда я называю, иногда нет. О, я не называю его так в лицо. Он ведь идальго. Мы все должны подыгрывать ему в этом заблуждении.

Мне хотелось, чтобы она ушла. У меня не было желания обсуждать нашего дедушку с Элеанорой Бранд. Но я могла бы выяснить, что можно, если она намеревалась говорить.

— Какое заблуждение?

Она слегка пожала плечами.

— То, что он происходит от конкистадоров — сын старой Испании. Он забывает детей Монтесумы, с которыми сходились конкистадоры. Не думай, что ты найдешь в нашем доме типичную испано-американскую семью, Аманда. Слово «чикано» не употребляется в нашем доме.

— А Кларита разделяет это… заблуждение, как ты его называешь?

— Она испанка до кончиков ногтей. Трудно поверить, что Кэти — ее мать. Но Хуан не считается с ней. Он думает, что она не соответствует семье Кордова, бедняжка.

Я не считала Клариту бедняжкой. В этой женщине я почувствовала много испанской гордости и какую-то темную силу, которую не могла понять.

— Зачем ты пришла в мою комнату? — спросила я Элеанору.

Она грациозно прошлась по комнате в своем фиолетовом платье, посмотрела на картину над кроватью, выглянула из окна, выходящего на ручей. Когда она опять повернулась ко мне, мне на секунду показалось, что сейчас она скажет что-то суперважное, но она только снова пожала плечами.

— Уезжай, Аманда. Не оставайся здесь. Никто здесь не хочет, чтобы ты осталась. Даже Хуан. Он только использует тебя в своих целях. Он будет играть тобой — так, как эти деревянные чудовища внизу, которые играют со своими жертвами. Он на самом деле плотояден.