— Какая красивая! — сказала я. — Откуда она?

Гэвин немного оттаял.

— Ее сделал резчик по дереву из Такско. Он наполовину индеец и невероятно одарен. Единственная проблема, с нашей точки зрения, та, что он вырезает очень мало. Ему не нужны деньги, и он работает только тогда, когда образ его волнует и он может создать нечто совершенное.

Я с сожалением поставила головку обратно на полку. Я хотела бы иметь ее, но даже не потрудилась взглянуть на цену, наклеенную на ее основание: я знала, сколько она должна стоить.

— Он счастливый человек, если делает только ту работу, которая его по-настоящему вдохновляет, — сказала я, думая о своих брошюрах, рисунках для рекламных проспектов, которые я часто делала без удовольствия. — Иногда мне хочется… — Тут я замолчала, вспомнив, что Гэвину Бранду не интересны мои желания.

— Вы хотите быть художницей, не так ли? — спросил он.

Я удивилась, что он как-то отреагировал на мои слова.

— Да, больше всего на свете. Но независимо от того, чего мне хочется, мне приходится часто выполнять работу, которую вряд ли можно назвать творческой.

— Может, это полезно. Мой друг из Такско — это исключение. Для большинства художников башни из слоновой кости приносят вред. Да и для всех нас тоже. Люди должны быть вовлечены в жизнь. Иногда наши взгляды становятся узкими, оторванными от реальности.

Я подумала — как у Хуана Кордова? Гэвина люди интересовали намного больше, чем все это совершенство богатого товара, выставленного в магазине. Насколько же он интересовался Элеанорой и насколько она интересовалась тем, что находилось вокруг нее?

Но и это меня не касалось.

— Не отступайте. Станьте художницей, — сказал он, переходя к следующему экспонату.

Я с удивлением слушала его: он понимал меня, чего я совсем не ожидала. Он не стал относиться ко мне с большей теплотой, но уважал дело, которым я занимаюсь.

— Но вы не видели моих работ, — сказала я. — Почему вы думаете, что мне нужно продолжать работать, может, лучше бросить это занятие?

— Нет, не нужно бросать. Вы можете творить для собственного удовольствия, если не для чего-то другого.

— Этого недостаточно. Это та же башня из слоновой кости. Мне кажется, своей работой я хочу сказать что-то такое, что еще кому-то будет нравиться и приносить удовольствие. Если некому оценить, значит, вы просто смотрите в зеркало и видите свое отражение.

Он улыбнулся мне — впервые без подозрения и неприязни, так что его лицо осветилось и перестало быть мрачным.

— Конечно, вы правы. Это то, что забывает Хуан. Он создал «Кордову», но он становится скрягой. Он хочет, чтобы она вся принадлежала ему и его семье — как его художественная коллекция. Он забыл самое главное — искусством должны любоваться и его должны ценить многие. Вы покажете мне когда-нибудь свои работы?

— Я… я не знаю, — сказала я, почувствовав одновременно проблеск надежды и застенчивость. У Гэвина был вкус и чувство меры. Он будет откровенен, и если ему не понравится то, что я ему покажу, меня это обидит, потому что будет иметь значение.

Он не стал настаивать, оставив за мной право на сомнение, и я была ему неожиданно благодарна.

— Вот кое-что, что вы должны посмотреть, — сказал он, остановившись перед стеклянной витриной, на которой на фоне черного бархата блестели ювелирные изделия из серебра и бирюзы.

— Это изделия с Юго-Запада, — сказал он мне. — От наших лучших индейских ювелиров. Ваш дедушка сказал, чтобы вы выбрали любую вещь, которая вам понравится. Он хочет, чтобы у вас была бирюза от «Кордовы».

Я была тронута и склонилась над витриной. Девушка за прилавком выдвинула один из ящиков и поставила его передо мной, чтобы я могла потрогать красивые блестящие кольца, броши и кулоны. Я не хотела ни кольца, ни ожерелья и выбрала брошь, усыпанную бирюзой, черным янтарем и кораллами, с ореолом из серебряных лучей.

— Пожалуй, вот это, — сказала я.

Я прикрепила ее к плечу на синем платье, и девушка поставила передо мной зеркало, чтобы я могла увидеть, как она выглядит.

— Хороший выбор, — одобрил Гэвин. — Это работа зуни и одна из лучших.

Я повернулась и вдруг заметила прямо посередине помещения высокий ящик, в котором помещались мечи и ножи. Я подошла к нему. На ящике была надпись: «Толедская сталь». Я не могла представить себе, зачем дедушка попросил меня установить и запомнить его местонахождение, но я оглянулась вокруг, чтобы ничего не забыть и суметь его потом найти.

Казалось, Гэвина эта оружейная выставка не интересовала.

— Вы видели уже почти все, — сказал он, опять приняв отсутствующий вид. — Достаточно ли этого? Теперь вы все знаете о «Кордове»?

— Вы прекрасно знаете, что я и за много месяцев не смогу все хорошо узнать, — уверила я его. — Но я рада, что начало положено.

Очевидно, я сказала не те слова. Его лицо стало совершенно бесстрастным, ничего не выражающим.

— Да, я полагаю, отсюда вы пойдете дальше.

Мы шли по проходу, и нас никто не мог услышать. Я заговорила быстро, настойчиво.

— Чего ждет от меня дедушка? Чего он хочет?

Он ответил мне с деланным безразличием, как будто то, что он говорил, не имело для него значения.

— Может, он хочет сделать из вас наследницу. А может, только оружие, чтобы угрожать нам.

Тем же тоном он мог бы говорить о погоде.

— Но я не хочу быть ни тем, ни другим! — закричала я. — Я не хочу от него ничего, кроме родственной любви, которую я вряд ли встречу в этом доме.

Он не поверил мне. Он промолчал со скептическим видом, и я горячо продолжала, хотя и чувствовала, что это бесполезно.

— Конечно, я не хочу никому угрожать. Хотя, кажется, кто-то угрожает мне. — И я в двух словах рассказала ему о фетише, который вчера нашла у себя в комнате.

Он, казалось, не удивился.

— А чего вы ожидали? Если вы хотите остаться здесь, вы наверняка вызовете антагонизм. Хуан использует вас в своих делах, как он пытается использовать все, до чего дотрагивается.

— Может, я ему не позволю меня использовать.

— Тогда зачем оставаться? Зачем вы хотите остаться?

— Но почему вы хотите, чтобы я уехала? — возразила я. — Чего вы боитесь? Я еще не знаю хорошо своего дедушку. Я хочу узнать его сама, а не сквозь призму чужих мнений и предвзятости.

Было еще одно. Была память о моей матери, но я не хотела рассказывать ему, как я к этому отношусь, чтобы он меня не высмеял.

— Если вы считаете, что я остаюсь здесь из-за врожденного упрямства Кордова, пусть будет так.

— Упрямства Испании или Новой Англии? — сказал он. — Выбор не слишком велик, а?

К моему удивлению, это было не вполне шуткой. Может, я ему не нравилась и он меня не одобрял, но у меня было чувство, что он неожиданно начал меня уважать. Тем не менее, мне не понравилась его спокойная уверенность, когда он пошел по лестнице впереди меня, явно довольный, что покончил с обязанностями гида, и не сомневаясь в том, что я следую за ним. Чувство противоречия во мне восстало, и я свернула в проход, в котором мы еще не были. И остановилась перед открытым выставочным шкафом.

В замке распахнутой дверцы торчал ключ, как будто здесь кто-то работал, и я с испугом вгляделась в содержимое шкафа.

В центре стояла грубая двухколесная деревянная тележка, унизанная шипами. Она была наполнена большими камнями, на которых сидела фигура, испугавшая меня: вырезанный из дерева скелет женщины в парике из жидких черных локонов, с луком и стрелой в руках; вместо глаз зияли дыры, а череп скалился зубами.

— Привлекательная, правда? — сказал голос позади меня.

Я обернулась с удивлением и увидела рядом с собой Пола Стюарта со страшной треххвостой плетью в руке. Я уставилась на нее, а он слегка дотронулся свободной рукой до ее концов.

— Это «наказание». Экземпляр из моей коллекции «Кающиеся», — сказал он. — Вы, конечно, слышали о кающихся Юго-Запада? Я предложил Хуану выставить коллекцию в магазине, и он был рад. Поэтому я принес все это сюда и теперь раскладываю. Как вам понравилась дама в тележке?