Потом она услышала шум льющейся воды, поняла, что Дмитрий в ванной, и успокоилась. А еще через несколько минут он появился и сам, смеющийся, с мокрыми черными прядями, прилипшими ко лбу, завернувшийся в синий махровый халат.

— Привет, ты так красиво спала, не хотел тебя будить. Лежи, лежи, не вставай. Сейчас тебе будет кофе в постель.

— С ума сойти, — улыбнулась Настя.

— Действительно, все это сильно смахивает на безумие, — согласился Дмитрий, — но должен же я хоть немного соответствовать образу прекрасного принца. А может быть, ты тоже хочешь принять душ? Тогда иди мойся, а потом опять ложись. Потому что я, можно сказать, первый раз в жизни хочу кому-то подать кофе в постель, так не души мой прекрасный порыв.

Настя лежала и молча улыбалась. Она и не подозревала раньше, что это так прекрасно, встречать солнечное утро абсолютно голой, в постели любимого человека. Она поняла, что не хочет идти в душ. Ее тело еще хранило запах Дмитрия, запах их любви и страсти, и Насте не хотелось смывать его.

Кофе был великолепным, подогретые в тостере булочки хрустели румяной корочкой, Дмитрий улыбался, Настя смеялась, лучи солнца пробивались сквозь зелень растущих на окне деревьев. Все было так чудесно, что Насте казалось порой, что ей снится самый лучший сон в ее жизни. Она знала, что рано или поздно придется проснуться, но как же ей хотелось, чтобы этот сон продлился подольше.

Наверное, это утро было задумано в ее честь, потому что сон не кончался, а становился все счастливей и чудесней.

— Спеть тебе?

— Конечно, — Настя смотрела на него сияющими глазами, — я не решалась тебя об этом попросить. Фарид сказал, что ты поешь теперь только ради денег.

— В общем-то так оно и есть. Но иногда мне хочется спеть просто так, из любви к искусству, или нет, лучше сказать, просто из любви. Я спою тебе один очень жизнеутверждающий романс на стихи Алябьева.

— «Соловей», что ли? — засмеялась Настя.

— Извини, но «Соловей» написан для колоратурного сопрано, а я все-таки баритон и сопрано петь не смогу даже для тебя. Нет, это такой не слишком известный романс, но он очень подходит к этому утру и даже к твоим ужасным зеленым волосам. Слушай:

Дмитрий пел, его черные глаза весело блестели, он смотрел на Настю, и она читала в его взгляде любовь, которую он боялся выразить словами.

Два следующих дня были такими чудесными, что они промелькнули для Насти совершенно незаметно. Насте показалось, что весь мир стал их союзником. Стояла прекрасная солнечная погода, Дмитрия никто не дергал, ему не надо было уезжать ни на репетицию, ни на концерт. Все это время Настя не разлучалась с любимым. Недалеко от его дома была станция электрички, всего сорок минут езды до поселка Репино. Еще полчаса ходьбы через сосновый лес, мимо дачных домиков, и они оказались на песчаном берегу Финского залива.

В этот будний майский день пляж был пустынным, и Насте казалось, что и песок, и море с бледно-голубой балтийской водой — все это принадлежало только им. Настя никогда не видела холодного северного моря. Слово «море» всегда вызывало в ее памяти жгучие лучи солнца, жестяной шелест пальмовых листьев на жарком ветру, лед банки «Спрайта» и белозубую улыбку смуглого бармена.

Здесь все было иначе. Белый песок приятно холодил босые ступни, бледное море напоминало девушку, еще не успевшую прийти в себя после долгой зимы. Небо было почти такого же цвета, как и море, а на горизонте они сливались в голубой дымке.

Настя и Дмитрий нашли старую, покосившуюся лавочку и долго сидели на ней, обнявшись, глядя на невысокие волны с белыми гребешками пены.

— Я служил в армии на Кольском полуострове, — рассказывал Дмитрий, — в ракетных войсках. Там не было ничего, кроме моря и неба. Ощущение абсолютной пустоты и незащищенности. Говорят, некоторые от этого сходят с ума.

— Но ты ведь не сошел? — улыбнулась Настя.

— Да, моя психика оказалась довольно устойчивой. Хотя, как сказать? — после небольшой паузы произнес Дмитрий. — Именно там я перестал видеть цветные сны.

— Как это? — удивилась Настя.

— До армии мне снились очень яркие сны, с музыкой, иногда с полетами. А после вообще сниться перестали.

— И сейчас не снятся?

— Редко и всегда черно-белые. Я иногда завидую тем, кто не утратил эту способность, и чувствую себя сейчас обделенным. Вот скажи, тебе же наверняка цветные сны снятся?

— И еще какие! — не без гордости ответила Настя. — Совсем как тебе раньше, с музыкой, с полетами. Слушай, а может быть, все еще вернется к тебе? И ты опять будешь видеть яркие сны.

— Не думаю, — вздохнул Дмитрий, — и потом, это самая ничтожная из всех моих потерь. Чего уж горевать о снах, когда жизнь течет, как песок между пальцами.

Два дня промелькнули, как один из тех ярких снов, о которых говорил Дмитрий. На третий день сон стал черно-белым. Солнце с самого утра отказалось появляться на небе. Вместо него показались тяжелые серые облака, к середине дня зачастил мелкий нудный дождь из тех, которые могут тянуться сутками.

С Дмитрием тоже что-то случилось. Его лицо словно потухло. С самого утра он выглядел напряженным, чем-то обеспокоенным. На Настю навалилось непреодолимое чувство вины, она вдруг почувствовала, что мешает Дмитрию, и он не знает, что с ней делать дальше.

— Слушай, — сказал Насте Дмитрий после завтрака, когда мыл чашки, а она сидела в кресле, пытаясь читать газету, забытую кем-то из его гостей, — меня беспокоит одна вещь. Может быть, конечно, это не мое дело, но, поскольку я тебя старше, то считаю своим долгом позаботиться и об этом.

— О чем ты? — испуганно спросила Настя. После такого глубокомысленного предисловия ей стало не по себе.

— Ты знаешь, отчего бывают дети?

— О, Господи, ты об этом, — с облегчением рассмеялась Настя, — ну, конечно. Ты боишься, что я забеременею?

— Да! — с силой произнес Дмитрий. — Ты только не обижайся. Ты говоришь о своей любви, тебе кажется, что это никогда не кончится, что я навсегда останусь для тебя прекрасным принцем. Но я-то знаю, что иллюзии имеют свойство таять…

— А если это не иллюзия? — перебила его Настя.

— Даже если это не иллюзия, все равно нужно думать о будущем. Неужели ты не понимаешь, что, если ты забеременеешь, мы превратимся в заложников друг друга? — Дмитрий невольно повторил фразу, которую говорила ему когда-то Марина. — Или ты хочешь угробить свое здоровье на столе для абортов?

— Знай, — неожиданно жестко произнесла Настя, — аборт я не стану делать никогда. Я еще слишком молода, чтобы иметь много принципов, у меня есть всего один — я считаю, что аборт нельзя делать ни при каких обстоятельствах! Правильней убить соперника в честном бою, когда ты знаешь, что он может дать тебе отпор, чем избавляться от ребенка, который виноват только в том, что пришелся не ко времени.

Дмитрий вынужден был опуститься на табурет. Ему стало нехорошо. Примерно те же самые слова семнадцать лет назад он слышал от Жени, и теперь у него появилось ощущение, что к нему вернулся его старый кошмар. Тогда он был молод и не потерял еще способности ловиться на красивые фразы, произнесенные с горячностью и пафосом юности. Но второй раз он не даст себя заарканить таким глупым способом!

— С твоим моральным кодексом я теперь знаком, — жестко, в тон Насте, ответил Дмитрий, — познакомься теперь с моим. Вернее, с его отсутствием. Похоже, что у меня вообще не осталось принципов, как-то за ненадобностью они все исчезли сами собой. Я хочу, чтобы ты знала. Если ты сейчас забеременеешь, самое большее, что я смогу сделать для тебя — это оплатить твой аборт. Можешь считать меня подлецом, но я думаю, что операцию по избавлению от иллюзий нужно начать как можно быстрее.